Пятнадцатый выпуск Библиообзора посвящен политической философии консерватизма.

В выпуске:
1. Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма). Издательство "Алетейя", Санкт-Петербург, 2002.
2. Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурвича (Серия "Идеологии"). М.: Праксис, 2002.
3. Берк Э. Правление, политика, общество. Сборник / Пер. с англ., сост., вступ. ст. и коммент. Л.Полякова. М.: "КАНОН-пресс-Ц", "Кучково поле", 2001.
4. Оукшот М. Рационализм в политике и другие статьи. М.: Идея-Пресс, 2002.
5. Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности (серия "Новая наука политики"). Пер. с англ. М.: Праксис, 2003.
6. Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт: Материалы международной научной конференции. Самара, 26-29 апреля 2002 года. Самара, 2002.
7. Покровский Н.Н., Зольникова Н.Д. Староверы-часовенные на востоке России в ХVIII-ХХ вв. М.: РАН. Сибирское отделение, "Памятник исторической мысли", 2002.
8. Ремизов М. Опыт консервативной критики. М.: Фонд "Прагматика культуры", 2002.

Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурвича (Серия "Идеологии"). — М.: Праксис, 2002. — 240 с.

Небольшое эссе "Пруссачество и социализм" Освальда Шпенглера, выпустившего накануне разгрома Германии 1-й том "Заката Европы", в России прочли рано: в 1922 г. в Петрограде увидел свет русский перевод книги (1). "Бранное слово "буржуй" в устах немецкого рабочего означает того, кто, по его мнению, не исполняет никакой настоящей работы, кто имеет социальный ранг без работы…" (1, с. 33) — именно так слово bourgeois звучало и в Советской России в устах советского пролетария, снимая все вопросы об актуальности идей, языка и пафоса очень популярного немецкого философа. Однако, несмотря на то, что автор критиковал западный капитализм и либерализм, "картина нашего времени", нарисованная им в Германии после Ноябрьской революции, затрагивала и тех, кто под лозунгами марксизма совершил свою революцию в октябре 1917 г. Поэтому неудивительно, что из последнего абзаца главы "Маркс" в русском переводе исчезла фраза: "Марксизм рушится ныне в шумной оргии, в попытке осуществить себя…", а вслед за ней — заключительная глава "Интернационал", где философ обращается к настоящему и прошлому России и обличает большевизм как пример "восточного нигилизма".

Сегодняшний читатель получает в руки переиздание первого полного перевода эссе (2), заново сверенного с оригиналом. "Буржуй", разумеется, уступает здесь место "буржуа", сама же книга встает на полку рядом с двумя томами "Заката Европы". Для сегодняшнего читателя это эссе является документом "консервативной революции" в Германии, более того, сама "консервативная революция" (далее — КР) предстает как период, начало которого ознаменовано "Пруссачеством и социализмом" Шпенглера, а завершение — знаменитым эссе Эрнста Юнгера "Рабочий" (1932).

Об отношении этой книжки к своему opus magnum автор пишет во введении: "Этот небольшой труд возник из заметок, предназначенных для моего произведения "Закат Европы", а именно для второго тома этой работы" (с. 7). В то же время "Пруссачество и социализм" — одна из первых собственно политических работ Шпенглера. Он написал ее летом 1919 г. как отповедь Веймару и Версалю, ополчившись против пагубных для немецкого духа (т.е. в сущности прусского духа) либерализма и парламентаризма. Впрочем, то был отнюдь не политический памфлет: Шпенглер не только определял историческое назначение немца, но и претендовал на точный диагноз современной эпохи. Западный либерализм, парламентаризм и марксизм — вот его основные противники. Пруссачество и социализм — не противоположности, они составляют единое целое. Ораторский талант и дикция Шпенглера позволяют ему сопрячь обе идеи в одной емкой формуле: "Фридрих-Вильгельм I, а не Маркс был первым сознательным социалистом" (с. 68). Такие формулировки рассыпаны повсюду: в свое время они звучали подобно призыву Carthago delenda и придавали книге особый ранг и достоинство.

Настоящего врага Германии Шпенглер усматривает не во Франции, а в Англии, которая в силу своего островного положения отказалась от государства в пользу общества, society. Примат общества над государством, выражающийся в индивидуализме и политике частных лиц, полностью противоположен прусскому "государственному инстинкту". Таким образом, борьба против Веймарской республики и Версальского мира понимается Шпенглером как борьба против "внутренней Англии", которая в 1918 г. привела к победе Англию внешнюю. "Немецкий либерализм в своем нравственном ничтожестве только отрицает государство, не имея способности оправдать свое отрицание столь же энергичным утверждением противного" (с. 56). "Парламентаризм в Германии — или бессмыслица или измена" (с. 87). Отличием прусской идеи, напротив, является принадлежность власти целому, примат государства, где король "первый слуга". Англичане и пруссаки (собственно, так и называется самая большая глава книги) — антиподы и в их отношении к труду. Если в Англии царит дух торгашества, сводящий труд к предприятию, то в Пруссии со времен Лютера труд мыслится как "призвание" и "обязанность" члена общества работать для целого. Лишенная всякого провиденциализма, прусская идея у Шпенглера — это прежде всего воспитательная идея, историческими порождениями которой стали прусская армия, прусское чиновничество и социалистический рабочий.

"…Идея социализма в ее глубочайшем значении: воля к власти, борьба за счастье не отдельных лиц, а целого" (с. 68). В Ноябрьской революции, осуществленной социал-демократами, Шпенглер видит ничто иное, как предательство истинного социализма. Социализм для него — это общее чувство, чувство работы, а не спокойствия. "Каждый истинный немец — рабочий. Таков стиль его жизни" (с. 19). Маркс не только не был первым социалистом, он не был социалистом вообще. Создатель "Коммунистического манифеста" редуцировал противоположность двух германских рас к "материальной" противоположности двух классов, приписав четвертому сословию, "пролетариату", прусскую идею социализма, а третьему — английскую идею капитализма. Так "пролетариат перестал быть названием, он стал задачей. Будущее стало с этих пор рассматриваться под углом зрения литературного произведения" (с. 112). На самом же деле понятие класса, согласно Шпенглеру, не соответствует "прусской идее". Маркс мыслит по-английски: класс — понятие чисто хозяйственное, оттого на его основе в хозяйственное понятие превращается и этико-политическая идея третьего сословия 1789 г., противопоставлявшего себя привилегированным сословиям. Четвертое сословие в этом смысле мало отличается от буржуазии, а частное общество рабочих — от частного общества торговцев. Не понял Маркс и того, что "в государстве труд не товар, а обязанность по отношению к целому" (с. 123): в проповеди презрения к труду он руководствовался своим "еврейским инстинктом". Так Шпенглер выносит свой окончательный приговор: "Марксизм — это капитализм рабочего класса" (с. 120).

"Прусский социализм" Шпенглера представляет собой одно из наиболее ранних и ярких проявлений идеологии "военного социализма" в публицистике Консервативной революции. "Военный социализм" был ответом на начавшийся в августе 1914 г. процесс размывания границ классового государства, который проявился в национализме фронтовиков и социалистически структурированной военной экономике. Например, Э. Юнгер, совсем в духе Шпенглера, писал о "массах тех националистов, которые пережили войну и преодолели бюргерскую идеологию, разрушив одну из мощнейших опор классового государства" (3). Эти националисты претендовали на то, чтобы стать социальной опорой нового государства, не совпадающей с тем "четвертым сословием", на которое возлагала свои надежды социал-демократия. Ганс Церер, главный редактор журнала "Die Tat", в 1931 г. писал: "Это поколение вернулось домой социалистами — не потому, что прочитало и усвоило Карла Маркса, а потому, что в борьбе не на жизнь, а на смерть отлилось в общность, прочувствовав всю глубину социальной несправедливости и поняв обоснованность того социального ресентимента, который переполнял рабочих" (4). Так "национализм" и "социализм" отрывались от породившей их почвы XIX в. и сливались друг с другом в идее сильного авторитарного государства.

"Пруссачество и социализм" — оптимистическая и революционная книга, написанная в разгар "немецкой революции" (сама книга открывается главой "Революция"). Она свидетельствует о том, что все консервативные революционеры были еще большими революционерами, чем революционеры левого толка — такое сочетание консерватизма и жажды социальных обновлений уже наблюдалось однажды в умах молодых немцев, когда они с надеждой ожидали продолжения революции, начатой в 1789 г. по ту сторону Рейна. Перед ними стояла задача доведения революции до конца, посредством отвержения западных ориентиров и восстановления традиционных "немецких" ценностей (или через выковывание их заново). В 1918 г. речь шла о продолжении подлинной "немецкой социалистической революции", которая произошла в 1914 г. "Демократия, как ее ни оценивать, представляет собой политическую форму этого столетия, которой суждено утвердиться. Для государства существует путь демократизации или нет никакого пути. Консерваторам необходимо выбирать между сознательным социализмом или самоуничтожением. Однако нам необходимо освободиться от англо-французских форм демократии. У нас есть свои собственные" (с. 156). Верность этому завету по-своему подтверждали почти все консервативные революционеры вплоть до 1933 г.

Вместе с тем Шпенглер набрасывает не просто политический проект. Это философия, которая продолжает и развивает ницшеанскую метафизику "воли к власти". Оттого-то здесь столь важна связь социализма, работы и власти. "Социализм означает власть, власть и снова власть… Дорога к власти предуказана: лучшая часть немецкого рабочего класса объединяется с лучшими носителями старопрусского государственного инстинкта в обоюдной решимости основать строго социалистическое государство… они спаяны единым чувством долга, сознанием великой задачи, волей к повиновению, чтобы повелевать, готовностью умереть, чтобы победить… чтобы утвердить то, что мы есть" (с. 157). Революция — не захват власти. Шпенглер говорит совсем об ином. "Идеологические системы больше не вскружат нам головы, программы составляют принадлежность прошлого столетия. Нам не нужно больше тезисов, мы хотим самих себя" (с. 8-9). "Нужно освободить немецкий социализм от Маркса" (с. 9). Нужно узнать свою судьбу и полюбить ее. "Истинная революция — это революция всего народа, единый вскрик, единое прикосновение железной руки, единый гнев, единая цель" (с. 21). А коль скоро истинная революция есть не что иное, как реализация воли к власти, воли к самому себе, то "истинный интернационал — это империализм, господство над фаустовской цивилизацией, следовательно, над всем миром, на основе одного руководящего принципа, без компромиссов и уступок, а только побеждая и уничтожая" (с. 135). Для Шпенглера цезаризм, или борьба за существование в неприкрытых формах — судьба Европы вообще. Но по-настоящему актуальным для него остается вопрос: "кому править, миллиардерам или генералам, банкирам или чиновникам высшей формы, в лучшем и чистом смысле этого слова" (с. 107).

В 1932 г. Э. Юнгер будет говорить о "революции sans phrase", о планетарной революции "гештальта рабочего", тоже двигаясь по пути, проложенным "последним нигилистом Европы". Впрочем, несмотря на то, что Юнгер заимствует понятие "гештальта" у Шпенглера, разница между ними велика. Юнгер говорит о гештальтах и видит гештальты. Шпенглер говорит об идеях и видит только идеи. "Наши тривиальные мечтатели о мире могут говорить что угодно о примирении народов: идеи они никогда не примирят. Дух викингов (английская идея — А.М.) и дух монашеских орденов (прусская идея — А.М.) доведут борьбу до конца, хотя бы мир вышел из кровавых потоков этого столетия усталым и сломленным" (с. 84) (картину истории как борьбы идей, буквально сошедшую со страниц 1-го тома "Заката Европы", воспроизводит главка "Социализм как форма жизни".)

Последний параграф заключительной главы несет послание революционной России. Несмотря на известное утверждение, что "русские вообще не представляют собой народа" (с. 147), его автор почти везде высказывается как хрестоматийный "славянофил". Большевизм — порождение "петровства", не имеющее ничего общего с марксизмом: марксизм в России не имеет корней, "здесь существует только аграрный вопрос", ""рабочий" — это недоразумение" (с. 151). Шпенглер ясно увидел динамический характер большевизма и поставил ему диагноз, который в конце 20-х — начале 30-х годов подтвердят даже немецкие "национал-большевики". "Совершенно безразлично, на основании каких воззрений действует большевизм. Если в его программе стояли бы прямо противоположные требования, то его бессознательная миссия по отношению к пробуждающейся России была бы все та же — нигилизм" (с. 152).

Наряду с подробными историческими комментариями Т.А. Дмитриева и Л.Е. Переяславцевой книгу сопровождает "Послесловие", написанное знатоком немецкой мысли XX в. А.М. Руткевичем. Прежде всего, следует отметить, что очерк "Прусский социализм и консервативная революция" претендует на некую самостоятельность внутри книги: здесь меньше всего говорится о "Прусском социализме" и самом Шпенглере. Автор сразу отказывается рассматривать интеллектуальную биографию, сопоставлять "Пруссачество и социализм" с прочими текстами Шпенглера, показывать, как "социализм" вплетается в картину эпохи цезаризма, выступая в качестве орудия "воли к власти" (с. 190) — он выбирает другую тему: "консервативная революция" (КР).

А.М. Руткевич не ограничивается изложением общих мест (необходимых, если иметь в виду отсутствие у нас хороших исследований по КР), а занимает свою позицию по отношению к немецкой историографии. Во-первых, КР выделяется как особый социально-политический феномен немецкой истории между двумя войнами: "Все проекты КР принадлежат исторической ситуации, которая изменилась вместе с приходом Гитлера к власти. После войны и в условиях противостояния двух блоков они утратили всякую актуальность" (с. 227). Во-вторых, автор ставит задачу очистить этот феномен от идеологических наслоений. В статье показана несостоятельность современной леволиберальной историографии, предъявляющей КР обвинения в "национализме": "Сегодняшние либералы забывают о том, что немецкий национал-либерализм конца XIX в. — начала XX в. … можно куда в большей степени считать источником нацизма, чем немецкий консерватизм или социализм" (с. 202). Столь же мало общего у КР со сторонниками реставрации и монархизма.

Как и многие другие исследователи (например, К. Зонтгеймер, Х. Герстенбергер), А.М. Руткевич отвергает знаменитую классификацию групп КР, предложенную ее первым серьезным исследователем А. Молером в начале 1950-х годов (Volkisch, Bundisch, Jungkonservative, National-Revolutionare, Landvolkbewegung). Он небезосновательно считает ее искусственной и предлагает другое членение. Вместе с тем, видя несостоятельность деления КР на "левых" и "правых", Руткевич вспоминает известные слова о том, что среди критиков Веймара и Версаля были как "левые люди справа", так и "правые люди слева". Итак, выделяются три основные проекта, условно обозначаемые как "гибеллины", "гвельфы" и "национал-большевизм". К первым автор причисляет "младоконсерваторов" и "Клуб господ" Г. фон Глейхена. Главным идеологом "гибеллинов" является Э.Ю. Юнг, для которого консерватизм означал свержение "неполноценных" и восстановление иерархического принципа. К Шпенглеру восходит понимание социализма как прусской дисциплины. Основные идеи "гвельфов" были сформулированы в "Третьем рейхе" (1923) М. ван ден Брука. Его основная идея — соединение социальной и народно-освободительной революции, субъектом которой является не класс, а народ, Volk. Западной либеральной идее нации он противопоставляет идею рейха, понимаемого как надгосударственное объединение стран Центральной и Восточной Европы. К "национал-большевизму" относятся Э. Никиш и Э. Юнгер. Хотя им также близка идея социалистической и национальной революции, однако традиционное устройство общества отвергается в пользу динамического принципа. Гитлера они считают представителем интересов крупного капитала, "проклятием Германии" (Никиш), ориентируются на Советскую Россию и усматривают в солдате-рабочем, господине техники, опору государства будущего.

Подытоживая эту вполне убедительную классификацию, Руткевич пишет: "Общим для всех трех проектов является не только отрицание Версаля и Веймара. Все они объединяют немецких националистов, которые приходят к тому или иному наднациональному проекту: западная цивилизация и объединенная христианскими ценностями Европа у гибеллинов, конфедерация народов Центральной и Восточной Европы у гвельфов или универсализм царства рабочего в национал-большевизме? И все отличаются от того проекта, который был осуществлен национал-социализмом. КР не была чем-то вроде "троцкизма" в рамках национал-социализма, как определил ее Армин Молер… Формула оказалась удобной для тех, кто во всяком немецком национализме видит либо предшественников, либо пособников национал-социализма" (с. 224-225).

В заключение хотелось бы указать на один аспект темы, который автор статьи упускает из внимания. Уже в самом начале своей работы он пишет: "КР не является реализацией какой-то философской идеи или школы, это явление не столько философии (или даже политической философии), сколько политической жизни Германии в определенный период времени" (с. 190). Понятна и оправданна установка автора: отбросить историко-культурные или идеологические конструкции исследователей (например, попытку Молера истолковать "мировоззрение" КР через фигуры "круга" и "вечного возвращения") и представить феномен КР как предмет чисто социологического или политологического исследования. Однако то, что КР не является "реализацией какой-то философской школы" (например, философии жизни), никак не означает отсутствия философии и политической философии внутри КР. Иными словами, такой подход неизбежно ведет к утрате того, что можно назвать "политической онтологией" КР. Не случайно из поля зрения автора выпадают и "метафизика цезаризма", и метафизика "гештальта рабочего", которые М. Хайдеггер назвал "единственными стремящимися к завершению Нового времени… развертками последней западноевропейской метафизики, метафизики Ницше" (5). Не случайно в очерке не находится места и трудам К. Шмитта, а весь замысел "Рабочего" Э. Юнгера сводится к "социальной и технической утопии" (с. 224). Представители КР рассматриваются либо под углом зрения публицистической активности, либо как более или менее влиятельные политические деятели. Несмотря на методическую обоснованность такого взгляда, он значительно обедняет содержание КР, которая, как всякое мощное духовное течение, не вмещается в рамки одной только политической истории.

1. Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. А.А. Франковского и Е.С. Берловича. Петербург: Академия, 1922. В том же 1922 г. в "Академии" вышла брошюра "Пессимизм?", содержавшая краткое изложение идей "Заката Европы".
2. Шпенглер О. Прусская идея и социализм / Пер. Г.Д. Гурвича. Берлин: Ефронъ, б.г.
3. Junger E. Schliesst Euch zusammen! // "Standarte", 03.06.1925.
4. Zehrer H. Rechts oder Links? // "Die Tat", Okt. 1931, S. 505.
5. Heidegger M. Besinnung. Gesamtausgabe. III. Abt., Bd. 66. Hrsg. v. Friedrich-Wilhelm von Herrmann. Frankfurt a. M., 1997, S. 27.

Александр МИХАЙЛОВСКИЙ