Пятнадцатый выпуск Библиообзора посвящен политической философии консерватизма.

В выпуске:
1. Мусихин Г.И. Россия в немецком зеркале (сравнительный анализ германского и российского консерватизма). Издательство "Алетейя", Санкт-Петербург, 2002.
2. Шпенглер О. Пруссачество и социализм / Пер. с нем. Г.Д. Гурвича (Серия "Идеологии"). М.: Праксис, 2002.
3. Берк Э. Правление, политика, общество. Сборник / Пер. с англ., сост., вступ. ст. и коммент. Л.Полякова. М.: "КАНОН-пресс-Ц", "Кучково поле", 2001.
4. Оукшот М. Рационализм в политике и другие статьи. М.: Идея-Пресс, 2002.
5. Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности (серия "Новая наука политики"). Пер. с англ. М.: Праксис, 2003.
6. Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт: Материалы международной научной конференции. Самара, 26-29 апреля 2002 года. Самара, 2002.
7. Покровский Н.Н., Зольникова Н.Д. Староверы-часовенные на востоке России в ХVIII-ХХ вв. М.: РАН. Сибирское отделение, "Памятник исторической мысли", 2002.
8. Ремизов М. Опыт консервативной критики. М.: Фонд "Прагматика культуры", 2002.

Грей Дж. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате со-временности. — Пер. с англ. — М.: Праксис, 2003. — 368 с. (серия "Новая наука политики")

ЛИБЕРАЛИЗМ СОВЕРШАЕТ САМОУБИЙСТВО?

Когда пару лет назад я писал рецензию на сборник работ И. Берлина, я и представить не мог, насколько своевременными окажутся высказанные мною опасения. Речь шла о противоречивости идеи ценностного многообразия по Берлину (где свобода — и условие, и одна из ценностей этого многообразия) и как следствие — о возможности извлечения из нее откровенно нелиберальных выводов. И действительно: если свобода — не высшая, а всего лишь одна из множества других столь же достойных ценностей, то (в сочетании с идеей многообразия культур) получаем следующее логически безупречное рассуждение: каждая культура имеет свою собственную иерархию ценностей и поэтому вправе сама решать, до какой степени следует ограничить свободу. Можно понять мои чувства, когда я обнаружил похожее рассуждение в книге Джона Грея: либеральная форма жизни не является универсальной, как это представлялось либералам начиная с эпохи Просвещения; разные культуры ценностно несоизмеримы, и поэтому у нас нет оснований считать либеральную форму жизни общеобязательной; рассуждать иначе — значит быть либералом-фундаменталистом, значит следовать с треском провалившемуся проекту, вместо того чтобы похоронить его и справить по нему поминки.

Конечно, будь эти мысли высказаны кем-нибудь из российских ненавистников либерализма, они не вызвали бы у меня особых переживаний. Но когда универсальность свободы ставит под сомнение человек, явно не чуждый либеральной идеологии, когда общеобязательность "либеральной формы жизни" оспаривает мыслитель, сам этой жизнью живущий, честно говоря — обидно. Просто по-человечески обидно, когда вот так, "легким движением руки" твоим соплеменникам отказывают в надежде на свободу, когда только на основании иной культурной принадлежности ставят крест на их стремлении к "либеральной форме жизни".
Книга Джона Грея, профессора оксфордского Колледжа Иисуса, вышла в свет в 1995 г. и представляет собой сборник более ранних работ автора, опубликованных в разных журналах в течение 1992 — 1995 гг. Новой была лишь последняя глава книги, название которой совпадает с названием книги в целом.

По собственному признанию автора, Грей прошел нелегкий путь идейной эволюции. Он начал с исследований в области обоснования либеральных принципов, однако в конце концов разочаровался и пришел к выводу, что все попытки теоретического обоснования либерализма обречены на провал (в том числе его собственная) и что жизнеспособной альтернативой либерализму должна стать "плюралистическая перспектива", в которой либеральная форма жизни не получает ни малейших привилегий и которая озабочена не осуществлением универсалистского проекта единой цивилизации, а поиском условий мирного сосуществования различных культур и соответствующих им "целостных образов жизни".

В идейном отношении взгляды Грея — доведение идеи ценностного многообразия по Берлину до логического конца. Грей и сам не скрывает своей преемственности, однако сомневается в том, что Берлин согласился бы с его выводами. И это сомнение более чем обоснованно: при всей завороженности своей идеей Берлин все же не смог порвать со своим либеральным прошлым и никогда бы не осмелился на утверждение, будто либеральная форма жизни не имеет ни малейших привилегий. Провозгласив многообразие ценностей, он тем не менее продолжал считать свободу "более верным и более гуманным идеалом" — что конечно делало его взгляды внутренне противоречивыми, но зато лишь отчасти порывающими с либерализмом. Грей избавляется от этого противоречия и как следствие — доводит разрыв с либерализмом до конца. И если в середине книги он еще называет свои взгляды "агональным либерализмом", то в конце — однозначно и безоговорочно "плюрализмом".

Главный пафос книги Грея — развенчание той линии в современной политической философии, которая представлена работами Дж. Роулса, Р. Дворкина, Б. Аккермана и других. По мнению Грея, эта линия восходит к проекту Просвещения ("в его наименее убедительной форме бессодержательного кантовского либерализма"), продолжает надеяться на слияние людей в единую, основанную на общечеловеческих ценностях цивилизацию и потому обрекает себя на интеллектуальное бесплодие и бессилие в политике, так как не может даже подступиться к пониманию политических проблем нашего времени, когда вновь заявляют о себе партикуляризм, воинствующий конфессионализм и национализм. Такая политическая философия исходит из лишенного истории и культуры индивида, претендует на открытие абстрактных, ко всем временам и народам применимых принципов справедливости и потому оказывается беспомощной перед лицом современных конфликтов, в которых сталкиваются конкретные культуры и образы жизни.
Разумеется, Грей отдает себе отчет в том, что критикуемая им политическая философия тоже признает многообразие культур и образов жизни. Но дело в том, что она во-первых — признает носителями этого многообразия отдельных людей (тогда как надо — сообщества), во-вторых — не включает в это многообразие либеральную форму жизни. В ней либеральная форма возвышается над всеми остальными, претендуя на универсальность и общезначимость, тогда как признание плюрализма ценностей лишает ее всяких привилегий, низводя до одной из, но отнюдь не обязательной формы жизни. "Если же, напротив, плюрализм ценностей понимается не столь упрощенно и одноцветно, если считается, что он применим к целостным образам жизни и затрагивает (делая их беспомощными) так называемые принципы, провозглашенные либеральной политической философией, то это подрывает сам либерализм. Словом, если принять последствия строгого плюрализма ценностей, то от либерального проекта неизбежно придется отказаться" (с. 275).

По той же причине придется отказаться от любого другого универсалистского проекта: демократического, единого рыночного (в смысле общеобязательной для всех модели рынка) и т.д. Каждой культуре соответствуют свои особые политические и экономические институты, свои особые формы правления и рынка, и поэтому все надежды на политико-экономические преобразования по единому образцу тщетны и бесперспективны. В подтверждение Грей ссылается на успешный опыт модернизации (без вестернизации) восточноазиатских стран, на неудачу реформирования посткоммунистических обществ по западному образцу, на отторжение незападными народами западных моделей общества и государства. Достается и проекту Объединенной Европы: "…мы можем быть уверены, что такие проекты, как проект федерального надгосударственного образования в Европе, останутся утопичными из-за отсутствия в обозримом или даже воображаемом будущем общеевропейской политической культуры" (с. 271).
Взгляды Грея нельзя назвать антилиберальными, поскольку он не отрицает ценность свободы в той культуре, к которой принадлежит сам. Но если это и либерализм, то либерализм "местечковый", "монокультурный". На глобальном уровне он пасует перед нелиберальными вызовами современности и усмиряя себя сдается "строгому плюрализму ценностей". При этом он сознательно отказывается от права судить иные формы жизни, так как культуры ценностно несоизмеримы и потому единой шкалы ценностей нет и не может быть. Правда, здесь "строгий плюрализм ценностей" проявляет некоторое колебание: "Плюралистским критерием оценки любого режима служит то, обеспечивает ли этот режим мирное сосуществование субъектов (как это предусмотрено концепцией Гоббса), позволяя в то же время различным сообществам сохранять собственные формы жизни. Согласно этому критерию теперешний китайский режим вполне можно критиковать за его политику в Тибете, однако в основе такой критики должно лежать обращение к действительной ценности форм жизни сообществ и культурных форм, ныне разрушаемых в Тибете, а не к универсалистским концепциям прав человека или демократии" (с. 273).

Последняя цитата более чем показательна. "Строгий плюрализм ценностей" оказывается все-таки нестрогим, раз все же находит ценность, которая позволяет ему судить культуры, — мирное сосуществование. Но если у абсолютиста Гоббса речь шла о мирном сосуществовании людей, то у плюралиста Грея — лавным образом сообществ. Отдельного человека Грей защищает лишь постольку, поскольку он является носителем определенной, разделяемой целым сообществом формы жизни. Но от самой этой формы жизни он защищать его уже не намерен — вне зависимости от того, либеральна она или нелиберальна. И если человеку было суждено родиться в авторитарной или даже тоталитарной форме жизни (которая естественно не признает никаких универсалистских концепций прав человека), то значит так тому и быть — лишь бы эта форма давала человеку жить и мирно уживалась с формами жизни других сообществ.
Позиция что и говорить удобная и главное — без лишних головных болей. Как бы ни жили твои собратья по разуму — живут себе и пусть живут. Лишь бы не поедали друг друга и не угрожали другим сообществам. Более того, поскольку плюрализм ценностей озабочен также "защитой человеческих сообществ от обедняющего культурного однообразия" (с. 343), он по идее должен еще и воспротивиться попыткам либерализации нелиберальных форм жизни. И действительно: "Там, где модернизация была осуществлена без разрушения традиционной культуры и без внедрения иллюзий Просвещения,…будет разумно, а на самом деле необходимо, противостоять требованиям развития социальных и экономических институтов по образцу обанкротившейся западной модели" (с. 282). Правда, Грей говорит здесь о противостоянии вестернизации, а не либерализации, но поскольку под западной моделью он подразумевает именно либеральную форму жизни, смысл этой цитаты все тот же — в необходимости противостояния попыткам либерализации.

И это означает, что взгляды Грея все-таки антилиберальны. Ради сохранения многообразия культур он не просто отказывается, а предает великую либеральную идею. Ради сохранения "целостных форм жизни" он не просто смиряется с тем, что вот мол пытались, пытались воплотить эту идею в жизнь, но увы — ничего не получается, — а готов если не решительно бороться, то по меньшей мере противостоять приобщению к этой идее иных сообществ и судя по всему оправдает (а как же иначе?) те гонения, которые возможно обрушатся на ее поборников. И если уж Грей позволяет себе называть либералов-универсалистов либералами-фундаменталистами, будет справедливым назвать его собственные взгляды фундаментализмом культурным. В отличие от религиозного культурный фундаментализм не ссылается в оправдание на Коран, Библию или Тору, но разделяет с ним твердое убеждение в том, что какой бы нелиберальной ни была "целостная форма жизни", она самоценна и изменению не подлежит.

Нельзя сказать, что критика Греем современной либеральной философии лишена оснований, поверхностна или неубедительна. Эту философию есть за что критиковать и некоторые замечания Грея заслуживают самого серьезного внимания. Но вместо того чтобы преодолевая недостатки идти к развитию либеральной идеологии, Грей предпочитает вовсе от нее отказаться. Тем самым вместе с водой он выплескивает и ребенка, вместе с недостатками — бесспорные достижения и преимущества. При этом он допускает следующие принципиальные ошибки:

Во-первых, либеральная форма жизни есть на деле метаформа жизни и потому не может быть поставлена в один ряд со всеми остальными. Ее понижение до всего лишь одной из множества форм жизни есть прямое нарушение законов логики, ибо потому она и либеральная, что является условием возможности этих самых форм. Строго говоря, либеральная метаформа вообще не есть форма жизни. Можно жить жизнью спортивной или неспортивной, религиозной или нерелигиозной, но либеральной жизнью жить нельзя. Подобно тому как нельзя быть человеком не будучи мужчиной или женщиной или быть треугольником не будучи остро-, тупо- или прямоугольником. Как уже говорилось, путь к этой ошибке проложил Берлин, но вместо того чтобы ее исправить, Грей доводит ее до логического конца.

Во-вторых, либеральная метаформа вовсе не исключает многообразие культур и соответствующих им форм жизни — как отдельных людей, так и целых сообществ. Напротив, она как раз и предназначена для того, чтобы это самое многообразие ширилось и развивалось. Правда, она требует от этих форм либерализации (т.е. признание за человеком права на выбор иной формы жизни) и потому может оказаться для них разрушительной — в той мере, в какой их носители пожелают от них отказаться. Но это разрушение вовсе не означает движение к "обедняющему культурному однообразию", а лишь к исчезновению старых форм и возникновению новых. Другое дело — должна ли либеральная метаформа быть безразличной к исчезновению старых форм или могла бы посодействовать их сохранению (хотя бы некоторых)? Здесь Грей похоже прав в своей критике современной либеральной философии, которая стоит как раз на позиции безразличия. Однако это содействие сохранению не имеет ничего общего с тем противодействием либерализации нелиберальных форм, о котором говорилось несколькими абзацами выше.

В-третьих, либеральная метаформа вовсе не обязана быть тождественной той "целостной форме жизни", которая сложилась ныне на Западе. Возможность этого расхождения почему-то напрочь упускается Греем, хотя она настолько логически очевидна, что даже неловко обращать на нее внимание. Разве слово "либеральный" того же корня, что и "западный"? Разве Запад не знал откровенно нелиберальных "целостных форм жизни"? Верно конечно, что современная западная метаформа в чем-то тождественна либеральной (например в признании за человеком права выбора), но ведь из частичной тождественности полная еще не следует. Вполне может оказаться так, что либеральная метаформа содержит еще какие-то моменты, которые в современной западной жизни отсутствуют, и наоборот — западная "целостная форма жизни" содержит моменты, которые к либеральной метаформе безразличны или даже ей враждебны.

Возьмем к примеру пресловутый индивидуализм, единосущность которого с либерализмом стала чем-то вроде либерального "символа веры". Согласен, что индивидуализм лежит в основе либеральной идеологии — в том смысле, что речь в ней идет о свободе индивида, а не коллектива. Но этот теоретический индивидуализм ни в коей мере не отрицает ценность коллективных форм жизни — он лишь требует от них либерализации. Живет ли человек индивидуально, живет ли коллективно — лавное, чтобы он имел право выбора, чтобы при желании он имел возможность сменить форму жизни. И если одна культура больше ценит индивидуальные, а другая — коллективные формы жизни, то это еще вовсе не означает, что первая либеральна, а вторая нет.

В-четвертых, даже если согласиться с тем, что либеральный проект потерпел неудачу в незападных странах (хотя чем Япония нелиберальная страна?), из факта неудачи невозможность успеха вообще говоря не следует. Можно подумать, что Запад принял либеральный проект с распростертыми объятиями и не знал своих откатов, приливов и отливов. Можно подумать, что на Западе не было своего "бегства от свободы", когда казалось, что дни либерализма сочтены или даже он и вовсе умер и погребен. Будучи над, а не среди множества форм жизни, либеральная метаформа не может быть привязана к какой-либо одной культуре, и все попытки доказать такую связь страдают порочным кругом: в культуре Запада выискивают те черты, которые с либерализмом согласуются, и тщательно замалчиваются те, которые с ним расходятся; либо произвольно утверждается, что первых больше или они существеннее — невзирая на то, что целые столетия западной истории прошли отнюдь не под знаменем либеральной идеи.

И последнее. Называя свою книгу "Поминки по Просвещению", Грей (по правилам приличия) должен был либо сохранять молчание, либо говорить о покойнике только хорошее. Увы, он ведет себя совершенно иначе, обвиняя Просвещение в порождении чуть ли не всех смертных грехов современности (либерального универсализма, коммунизма, фашизма, нигилизма, глобализма и т.д.). В итоге невольно создается впечатление, что пора кончать с просвещением, раз оно наплодило столько детей и все они как один уроды. И тогда что — назад в невежество и мракобесие?

Вячеслав ВОЛЬНОВ