В сентябрьском выпуске Библиобзора мы помещаем рецензии на отечественные и зарубежные издания, посвященные феноменам империи и модернизации, а также национализма и коллаборационизма.

Геополитическое положение России: представления и реальность / Под редакцией В.А. Колосова. - М.: Арт-Курьер, 2000. - 352 с.

"РОССИЯ-ЕВРАЗИЯ" ИЛИ "ОСТРОВ РОССИЯ"?
Отечественная политгеография в поисках "подлинной России"

Само слово "геополитика", придуманное шведским юристом-государствоведом Рудольфом Челленом в 1916 г., в последнее время стало не просто модным понятием, но, возможно, одним из смысловых "кодов" современной эпохи. Его употребляют по делу и без дела, к месту и не к месту, с пониманием и без. Учебников и разнообразных пособий, использующих в названии это слово, за последние пять лет в России издано около двух десятков; среди их авторов засветилось даже несколько политиков, в том числе депутатов Госдумы РФ (Зюганов, Жириновский, Митрофанов).

Тем интереснее появление среди этих индивидуалистических авторских творений коллективного проекта "Геополитическое положение России: представления и реальность", подготовленного в Центре геополитических исследований Института географии РАН группой исследователей под руководством Владимира Колосова. Авторы монографии озабочены почти провиденциальным вопросом: каковы должны быть геополитические сценарии развития Российской Федерации на заре нового тысячелетия? Для ответа на него анализируются самые разные факторы: экономика, финансы, транспортные сети, информационные коммуникации, духовная жизнь общества, национальная идентичность, русские общины в Ближнем и Дальнем зарубежье, религиозное сознание, искусство, геополитические образы в трактовке СМИ.

Удачной методологической находкой можно считать выделение геополитических оболочек России (на примере позднесоветской эпохи), отделявших ее от недружественных стран. Так, по мнению авторов, внешней и самой неустойчивой оболочкой был пояс стран-сателлитов "третьего мира", некогда объявивших о своем социалистическом выборе. Более устойчивой была оболочка из примыкавших к советским границам социалистических стран - членов СЭВ и Варшавского договора. Следующий уровень - республики СССР. Четвертая оболочка - неславянские республики и автономные округа в составе РСФСР / РФ. Геополитическая динамика конца 1980-х - начала 1990-х ознаменовалась последовательным разрушением первых трех оболочек, следствием чего стало приближение НАТО и шенгенского визового барьера вплотную к российским границам, а также формированием "асимметричной" федерации внутри самой России.

Владимир Колосов подвергает анализу все существующие в российском общественном, научном и околонаучном сознании геополитические рефлексии. Так, резкой критике поддаются геополитический и геостратегический курс Козырева, который, по мнению автора, стал продолжением курса Шеварднадзе и привел страну почти к полной потере политических и экономических позиций в большинстве важных регионов мира.

Критике подвергнут и столь распространенный в интеллектуальном сообществе географический и исторический детерминизм - экстраполяция исторического опыта и представлений о былых размерах Российской империи / СССР на модели перспективного развития России. По мнению Владимира Колосова, этот опыт остался в прошлом и ни в будущем, ни в настоящем он не сулит никаких гарантий на успех.

Теоретическая часть книги в значительной мере строится вокруг полемики с неоевразийством и геополитическими проектами Александра Дугина. Полемика примечательная, ибо отчетливо проясняет некоторые методологические особенности современной географии. Так, Колосов упрекает Дугина за географический детерминизм (соответствующие тезисы Макиндера и Хаусхофера кажутся ему неадекватными современности), за переоценку силового фактора в геополитике и недооценку геоэкономического, за антизападничество, за культивирование неоевразийцами образа врага, за умозрительность, отвлеченность их рассуждений, отсутствие анализа конкретных фактических данных. Главная же претензия - "ненаучный" подход Дугина, основанный на провиденциализме.

Для Колосова не является актуальной категорией даже Heartland, не говоря уже и о вовсе мистическом "катехоне" или "ныне удерживающем" (2 Фес. 2, 7), а ведь именно они являются основой геополитики неоевразийства, да и не только неоевразийства. Несомненно, геополитика в узком смысле - это не столько наука, сколько мировоззрение, состоящее как из вполне рациональных предпосылок, так и из категорий метафизического плана; на мой взгляд, вполне оправдано представление о геополитике как о деградировавшей сакральной географии. Поэтому мне представляется, что Владимир Колосов и его коллектив занимаются не геополитикой, а позитивистской наукой - политической географией и геополитологией. Их концептуальная установка - отказ от мифотворчества, от идеологических конструкций и универсальных парадигм, анализ объективного политического, экономического и гуманитарно-информационного положения России.

Для политгеографов, как правило, не представляет никакого интереса тематика провиденциальных идеологий, а глобальное противостояние СССР и США объясняется, по их разумению, политическими или экономическими факторами, но никоим образом не сакрально-географическими или эсхатологическими. Борьба за мировое господство рассматривается прежде всего как борьба за территории и природные ресурсы, но никогда как борьба за человеческие души.

С явной симпатией относится Владимир Колосов к менее радикальной и более прагматичной концепции "Острова России" Вадима Цымбурского, неоизоляционистской по своей сути, но и одновременно "антитретьеримской", "антипрозападной" и антиевразийской (приоритет в ней отдается освоению существующих внутренних территорий). К этому образу примыкает и эсхатологически более насыщенный образ России как осажденной крепости.

В главе "Остров Россия на пороге XXI века как часть мировой экономики" (автор - Андрей Трейвиш) предпринята попытка экономико-географического мониторинга экспортной, импортной и инвестиционной зависимости России в целом и отдельных российских регионов от внешнеэкономических факторов. В частности, раскрывается механизм небезызвестных афер с алюминиевым толлингом (основная компонента цены этого металла - энергия, которую в России можно приобретать дешевле ее реальной себестоимости; в результате, при "экспорте" 3 млн. тонн металла в год, толлингеры зарабатывали до 1,5 млрд. долларов, которые тут же переводились в оффшорные зоны, а бюджет России терял порядка 300 млн., ибо экспорт по этой схеме считался услугой и не облагался рядом налогов). За последние годы экспортная зависимость российской экономики возросла из-за сокращения экспорта из России оружия и продукции высокой степени переработки и из-за процентного возрастания в нем энергоносителей, которые, в свою очередь, зависят от конъюнктуры мировых рынков. Стратегическим просчетом "реформаторов" начала 1990-х называется то, что они изначально рассматривали СНГ не как аналог Евросоюза, но скорее как копию Британского Содружества Наций, представляющего собой инструмент постимперского "мирного развода".

В главе "Иностранные инвестиции в России: центр и периферия" (автор - Надежда Бородулина) небезынтересен вывод о том, что процесс импортозамещения может не только послужить толчком к оживлению отечественных производителей, но и привлечь западных инвесторов. Если будут созданы условия для затруднения прямого проникновения на российский рынок западных товаропроизводителей, то единственный выход для них будет - приход на тот же рынок со своим капиталом и последующая продажа произведенной в России же продукции. Несомненна справедливость такого вывода относительно товаров пищевой промышленности, ширпотреба и автомобилей, сомнительна - относительно продукции высокой степени обработки. Отмечается необходимость переориентации западных инвесторов с добывающих отраслей на производство (особенно высокотехнологическое) и перерабатывающие отрасли, чему должна способствовать ликвидация кабального для России законодательства о разделе продукции.

Многие из западных компаний, особенно те, которые "вложились" именно в производство, не спешат уходить с российского рынка, несмотря на финансовый кризис 1998 г., повлекший немалые убытки. Важным видом инвестиций следует считать и погашение российского внешнего долга Парижскому клубу (в его "германской" части) путем рублевых (а не валютных) инвестиций в перспективные проекты совместных российско-немецких и дочерних немецких предприятий, работающих в России.

Примечательна также глава "Русские за рубежом: национальное меньшинство или диаспора?" (авторы - Владимир Колосов и Дмитрий Заяц), в которой, не беря во внимание газетообразные штампы (например, утверждение, что после 1991 года 25 млн. русских невольно оказалось за рубежом) и сомнительность некоторых статистических данных, совершенно верно схвачена главная особенность представителей русской общины в "дальнем зарубежье" - неспособность, точнее, отсутствие воли к объединению в диаспору.

Диаспора понимается авторами не просто как представительные национальные меньшинства за рубежом - для ее оформления необходимо также наличие стержневой идеи, консолидирующей этническую группу, и организационных структур, деятельность которых направлена на реализацию диаспоральной идеи. Исходя из подобного понимания, делается вывод, что русская диаспора за рубежом существовала относительно недолгий срок - в 1920-1950-х годах - и ставила перед собою не столько утилитарно-прагматические или экономические задачи, сколько духовные - моральное противостояние коммунистическому режиму и возрождение утерянной дореволюционной России где-нибудь во Франции или Германии. Как правило, русская община сохраняет лишь внешние проявления диаспоры, чем принципиально отличается от китайской, арабской, греческой, польской или армянской диаспор.

В главе "Россия в религиозном измерении" (автор - Алексей Криндач) прослеживается процесс религиозной динамики на постсоветском пространстве. Распад коммунистического и атеистического СССР оказался детонатором вовсе не православного возрождения (как представлялось многим в самом конце 1980-х годов), а, наоборот, - усилившейся инославной экспансии. В Беларуси - укрепление национального римо-католичества (на Гродненщине) и протестантских сект (в Полесье), восстановление ликвидированного 150 лет назад греко-католичества (прежде всего - по инициативе гуманитарной интеллигенции, идейно близкой к БНФ); на Украине - буквальное отпадение трех западноукраинских епархий в унию, православный раскол, рост экстремистских настроений в среде крымских мусульман-суннитов; на всем постсоветском пространстве - засилье неосинтетических культов и тоталитарных сект, а также конфликт Москвы и Константинополя.

Глава "Геополитическая картина мира в российских средствах массовой информации" (автор - Дмитрий Заяц) полностью построена на анализе географически привязанных материалов "Независимой Газеты" (под редакцией Виталия Третьякова). Эта газета выбрана для анализа как наиболее интеллектуальная газета (по исследованию 1999 г., 64% читателей имеют высшее образование, 22% - ученые степени); территориальный охват ее публикаций значительно шире других московских газет - она уделяет постоянное внимание и регионам России, и странам СНГ, и международным отношениям. По числу проблемных политических публикаций в "Независимой Газете" 46,8% уделено теме СНГ (абсолютно лидирует Украина - 1050 публикаций за период 1997-1999 годов, далее следует Грузия с Абхазией - 948 публикаций, Белоруссия - 779, Югославия - 708, США - 693).

В современном мире именно СМИ - наиболее влиятельный фактор создания геополитических имиджей, они играют определяющую роль в формировании образов стран, выгодно подавая читателям и зрителям одну страну или регион и, наоборот, навязывая совершенно негативный образ других. Так, именно благодаря этим "орудиям" информационной войны удалось демонизировать в глазах западноевропейцев и американцев Югославию в 1999 г., а также создать резко негативный образ российской армии в ходе "первой чеченской кампании"; благодаря соответствующей политике СМИ Запад воспринимает Россию не иначе как страну, сплошь состоящую из "русской мафии".

Глава "Россия в художественных образах русских и советских поэтов и композиторов" (авторы - Тамара Галкина, Ольга Лавренева, Владимир Колосов) вполне новаторская для подобного рода исследований. Литература, музыка, изобразительное искусство являются мощными инструментами формирования национальной идентичности, самосознания и представлений о той или иной территории. На примере русской поэзии и симфонической музыки XVIII-XX в. прослеживается динамика образа России с точки зрения самоидентичности в координатах "Восток - Запад", "Россия - Европа".

Автор главы "Русская идентичность: представления о себе и своем месте в мире" Лев Гудков, проанализировав огромный массив публикаций в прессе за последние годы, посвященных русской идентичности, приходит к выводу, что за риторикой "великой державы" и смысловым противопоставлением "Восток - Запад" на самом деле скрывается подсознательное стремление большей части населения к стабильности, упорядоченной общественной жизни, отвержение экономических и иных социальных экспериментов и потрясений.

Большинство книг о геополитике заканчивается на пафосной, оптимистической ноте: мол, все нормализуется, вернется на свои места, Россия снова станет великой державой, мировым стратегическим полюсом. Авторы разбираемой работы, видимо, принадлежат к "хорошо информированным оптимистам" (что, в общем-то, и входит в задачу политической географии), поэтому их выводы куда как безрадостнее (одна из глав так и называется: "Хмурое утро"!) - они констатируют общее ослабление российских позиций в мире. Впрочем, политическое возрождение любой страны, в т. ч. и возрождение России, немыслимо без четкого и адекватного знания о самих себе, в чем как раз и преуспели авторы книги "Геополитическое положение России: представления и реальность".

Андрей ОКАРА

Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2001. - 256 с.

ИМПЕРСКОЕ И СОВРЕМЕННОЕ: АНТАГОНИЗМ ИЛИ СИНТЕЗ?

В России об империи пишут и говорят очень много. Однако большая часть этих писаний и речей основана на различных мифологемах и априорных идеологических конструкциях и с наукой связана весьма слабо. Книга известного отечественного политолога Святослава Каспэ, давно и плодотворно исследующего специфику имперских политических систем, выгодно отличается от многих других работ по этой тематике аналитичностью, отсутствием предвзятости, проработанностью понятийного аппарата и опорой на труды классиков политической науки. Отталкиваясь от трудов предшественников, среди которых особо следует выделить Ш.Н.Айзенштадта, А.Ф.Филиппова и М.В.Ильина, автор книги по-новому ставит многие вопросы, связанные с развитием империй. К тому же в книге не только дается анализ традиционных имперских образований, но и намечаются подходы к исследованию модернизации империй - проблеме более, чем актуальной для современной России, переживающей очередной виток своего долгого и сложного модернизационного развития.

Следует отметить, что обычно проблематику, связанную с развитием империй, и проблемы модернизации рассматривают изолированно друг от друга. В большинстве исследований имперская составляющая политического развития анализируется отдельно от модернизации. Между тем, "имперское" и "современное" не только сосуществуют в рамках многих политий, но и интенсивно взаимодействуют, определяя результирующую динамику политического развития. В книге, о которой идет речь, оба эти сюжета сведены вместе, что дает возможность автору поставить многие актуальные для политической науки вопросы, которые остаются в тени, когда империя и модернизация анализируются по отдельности.

В отличие от многих геополитиков и культурологов, рассматривающих ту или иную империю как культурную (и в значительной мере сакральную) и геополитическую данность, Святослав Каспэ с общих теоретических позиций анализирует генезис империй и выделяет основные факторы, оказывающие влияние на этот генезис. Такой анализ уже сам по себе десакрализует империю и имперскую идеологию, ибо возникновение и развитие империи предстает в рамках такого рода исследования как процесс, обусловленный не только субъективными, но, прежде всего, объективными факторами, противоречиями и конфликтами. "Рабочая гипотеза", сформулированная в книге, состоит в том, что имперские системы представляют собой определенный способ разрешения конфликтогенных напряжений, возникающих при столкновении универсалистских культурно мотивированных политических ориентаций с реальным разнообразием и разнородностью представленных в конкретном политическом пространстве политических культур. Отметим, что обращение автора книги к концепту политической культуры выглядит весьма плодотворным, поскольку дает возможность не просто описать, но и в значительной мере рационально объяснить генезис империй, а также происхождение основных характеристик этого исторического феномена.

Изучение особенностей имперской политической культуры и ментальности неразрывно требует рассмотрения проблемы их генезиса. Если эта проблема игнорируется, получается замкнутый круг: возникновение империи объясняется через имперскую политическую культуру, а имперская политическая культура, в свою очередь, неявно и подчас неосознанно объясняется возникновением империи и связанными с нею традициями. Представляется, что приведенная выше "рабочая гипотеза" автора, хотя и не дает исчерпывающий ответ на вопрос о происхождении "универсалистских культурно мотивированных политических ориентаций", позволяет в значительной мере разорвать этот замкнутый круг.

Что же касается темы "империи и модернизация", то она является столь же принципиально важной, сколь и мало разработанной. Не в последнюю очередь это обусловлено методологическими трудностями. С одной стороны, здесь существует риск потерять саму специфику модернизации имперских политических систем, "растворить" империю в модернизации, - тем более, что, как справедливо указывает М.В. Ильин, большинству существующих политических систем, в том числе выглядящих весьма современно, присуще наличие и имперской составляющей, и модерна. С другой стороны, часто возникает противоположный соблазн - "растворить" модернизацию в империи, посчитав, что любая империя (например, Россия или Китай) все равно останется империей, как ее ни модернизируй.

При этом часто остается в тени то важное обстоятельство, что модернизация всегда представляет собой довольно болезненный процесс, который в наиболее острых, критических фазах обостряет все или почти все противоречия, присущие данному обществу. В связи с этим весьма распространенные и кочующие из одной работы в другую представления о том, что для стран Запада модернизация была органичной и безболезненной (эти представления во многом воспроизведены и в книге Святослава Каспэ), при ближайшем рассмотрении представляются сомнительными. Достаточно привести пример "благополучной" Франции, пережившей в ходе политической модернизации с конца XVIII до конца XIX вв. четыре революции, две империи - Наполеона I и Наполеона III, - два военных разгрома и две оккупации. Модернизация Германии с середины XIX до середины XX вв. сопровождалась еще более мощными потрясениями, результатом которых стали две мировые войны. Весьма тяжелой, сопровождавшейся установлением жестких авторитарных и тоталитарных режимов, была политическая модернизация таких стран Западной Европы, как Италия, Испания, Греция, Португалия. Даже в Великобритании и США, где модернизация действительно была наиболее органичной и постепенной, этот процесс привел в одном случае к Великой Английской революции XVII в. (под впечатлением которой Т.Гоббс нарисовал знаменитую картину "войны всех против всех") и массовой пауперизации XVIII-XIX вв., а в другом случае - к Гражданской войне 1861-1866 гг. и ряду политических кризисов в период 1930-х - 1970-х годов.

Создается впечатление, что, несмотря на всю критику первых модернизационных теорий с их представлениями о линейном прогрессе и упором на чисто материальные факторы и показатели, современные теоретики модернизации никак не могут избавиться от упрощенных, искажающих реальность схем. А это, в свою очередь, препятствует постижению причин многообразных конфликтов, неизбежно возникающих в ходе модернизации, и поиску средств их урегулирования.

Наиболее сильные конфликты и противоречия характерны для традиционных континентальных империй, которые вступили в процесс модернизации. Здесь кризисы, возникающие в результате начавшейся модернизации, могут оборачиваться принципиально неодинаковыми последствиями и, соответственно, пути развития империй оказываются разными. В первом случае традиционная империя под воздействием кризисов и противоречий начавшейся модернизации может довольно быстро разрушиться и перестать существовать как единое целое (случай Австро-Венгерской или Османской империи). Этот вариант в книге Святослава Каспэ рассмотрен в качестве основного и практически единственного. Однако если империя является более прочной, то ее трансформация может пойти и по принципиально иному пути - волнообразной или "зигзагообразной" частичной модернизации традиционной аграрной империи и ее превращения в империю индустриализующуюся, как это произошло во Франции в середине XIX в., в Германии при Бисмарке и Вильгельме II, в России после революции 1917 г., в Китае после революции 1911 г. При этом варианте развития индустриализующаяся империя трансформируется и дальше, последовательно превращаясь в одно из тех более сложных образований, которое сочетает в себе черты империй и современных политических систем.

В книге Святослава Каспэ, как и во многих других исследованиях по модернизации, этот специфический путь частичной и противоречивой модернизации традиционных империй, приводящий к образованию "промежуточных", более или менее индустриальных империй, по сути дела не проанализирован. Тем самым из поля зрения автора фактически выпадает целый ряд "полусовременных" империй и имперских образований, которые, несмотря на свой переходный характер, играли и продолжают играть важнейшую роль в процессе модернизации целого ряда великих держав: Франции, Германии, России, Китая. А, между тем, общие закономерности эволюции и скачкообразной трансформации этих имперско-модернизирующихся "кентавров", которые до сих пор мало исследованы, имеют принципиальное значение для понимания специфики государственно-политического развития России, как и других вышеупомянутых держав.

В связи с этим третий раздел исследования "Российская империя и модернизация", в котором автор пытается применить общую модель к России, оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, этот значительный по объему раздел насыщен ссылками на исторические исследования, посвященные России, и в нем действительно можно почерпнуть немало ценных идей и соображений. С другой стороны, феномен именно Российской империи, длительное время находящейся в состоянии модернизации, остается не понятным и во многом не объясненным в рамках предложенной общей модели. Согласно этой модели, имперский тип политической организации принципиально несовместим с долговременной и интенсивной модернизацией. Однако на деле Россия демонстрирует интенсивную и местами радикальную (хотя и не системную) модернизацию, которая осуществляется в рамках имперской парадигмы не менее, чем три столетия. Одна волна модернизации сменяет другую, а имперская составляющая политического развития не только не исчезает, но временами (опять-таки, как и модернизация, развиваясь волнообразно) доминирует над остальными его компонентами. Одним из таких периодов доминирования имперской составляющей была эпоха существования советского государства, которое Святослав Каспэ красиво, но не совсем обоснованно называет "виртуальной империей". Поскольку существование советского государства не вполне согласуется с общей моделью, автор пытается доказать весьма сомнительный тезис о непрочности советской империи и о том, что советская империя была почти полностью изжита в России уже к 1970-м - 1980-м годам. Между тем эти рассуждения опровергаются тем фактом, что советская империя не только продолжает жить в умах многих российских граждан, но и воспламеняет их сердца надеждой на свое возрождение, несмотря на отсутствие для него необходимых материальных и духовных ресурсов.

Почему же все-таки империя и имперская парадигма политического развития играют в России столь большую роль, своеобразно сочетаясь даже с модернизацией, объективно ведущей к разрушению империи? Можно находить разные причины этого, но мне представляется, что наиболее фундаментальной причиной является длительное, многовековое столкновение и тесное взаимодействие российской цивилизации с другими цивилизациями, прежде всего с цивилизацией Запада. Это столкновение, с одной стороны, делает неизбежной и необходимой модернизацию, а с другой стороны, оживляет и реанимирует имперские механизмы политического развития, используемые в целях сохранения собственной цивилизационной целостности и культурной идентичности.

Иными словами, концепция "столкновение цивилизаций" Сэмюэля Хантингтона, на которую в конце книги ссылается Святослав Каспэ, оказывается операциональной не только для последних десятилетий, но и на протяжении длительного исторического периода; может она работать она и в будущем. Для усиления операциональности этой концепции, однако, необходимо ее существенное переосмысление и обогащение новыми идеями. Наиболее плодотворным при этом представляется соединение современной цивилизационной теории с современными модернизационными и мир-системным подходами, которое способно привести к созданию новых моделей, объясняющих развитие не только традиционных империй, но и более сложных, иногда весьма необычных имперских образований.

В этом отношении модели империи и модернизации, представленные в книге Каспэ, несмотря на их неполноту, являются достаточно основательными, базирующимися на глубоком анализе теории и практики, и вполне эвристичными, имеющими шанс на дальнейшее развитие для описания новых объектов и новых процессов. Их принципиальная неполнота объясняется, как мы показали, сложностью и многообразием процессов развития империй и процессов модернизации, особенно тогда, когда и те, и другие процессы пересекаются и взаимодействуют. Поэтому отсутствие универсальных моделей империи и универсальных моделей модернизации можно только приветствовать: многообразие объектов политической науки, наблюдаемых в действительности, требует аналогичного многообразия в подходах к их описанию. А "единственно верных" теорий и моделей - будь то марксистско-ленинская или либеральная теория - просто не существует.

Резюмируя, отметим, что исследование Святослава Каспэ может оказаться полезным не только для академических ученых - политологов, историков, социологов, но и для преподавателей, читающих в высших учебных заведениях курсы, связанные с проблематикой империй и модернизации, а также для аналитиков, отслеживающих тенденции развития российской политической системы. Для молодых исследователей знакомство с работой Каспэ, возможно, станет стимулом к более глубокому анализу некоторых "белых пятен" в теории развития и модернизации имперских политических систем.

Владимир ПАНТИН

Націоналізм: Антологія / Упорядники О. Проценко, В. Лісовий. Київ: Смолоскип, 2000. - 872 с.

БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ НАЦИОНАЛИЗМА

Украинское издательство "Смолоскип" ("Факел"), известное публикацией книг филологической и общественно-политической направленности, мемуаров украинцев США и Канады, легендарным пятитомником Мыколы Хвылевого, а также интересом к творчеству молодых украиноязычных поэтов и прозаиков, недавно в подлинном смысле слова осчастливило украинских гуманитариев, политиков и политологов выходом объемной (872 крупноформатные страницы!) антологии "Націоналізм". Издание осуществлено в рамках основанной полтора года назад тематической серии "Політичні ідеології", в которой в 1998 г. уже вышла 600-страничная антология мировой консервативной мысли; готовятся к изданию тома, посвященные либерализму и социал-демократии. Кроме того, по проблемам нации и национализма в Киеве на украинском языке в последние годы в полном объеме вышли в свет книги Энтони Смита "Національна ідентичність" и Бенедикта Андерсена "Уявлені спільноти".

Возможно, именно большие антологии переводных текстов по различным гуманитарным наукам и есть то "золотое сечение" украинского интеллектуального пространства, которое, с одной стороны, может "потянуть" за собой национальное книгоиздание (ведь перевести на украинский язык все необходимые книжки, часто рассчитанные на специалистов , нереально); с другой стороны, как-то решается проблема заполнения "белых пятен" и создается панорамная, более-менее полная картина актуальной мировой научной мысли.

Изданная антология чрезвычайно важна для украинских интеллектуалов по нескольким причинам. Во-первых, это неплохой подбор современных текстов по нациологии. Во-вторых, на Украине, где у большинства населения размыта национальная идентичность и в настоящее время продолжается процесс "национализации" - формирования современной украинской политической нации, - любые рефлексии на сей счет (научные, политические, метафизические) имеют огромное влияние на процесс национального строительства. Субъекты процесса украинского нациогенеза (прежде всего, национальная политическая и культурная элита) находятся как бы внутри исповедуемой ими идеологии, поэтому теории типа "Воображаемых сообществ" Бенедикта Андерсена способны создать новый "угол зрения" и иметь отрезвляющее, "остраняющее" воздействие. Напомню, что Бенедикт Андерсен рассматривает нации прежде всего как социальные сообщества, консолидированные не столько на объективной основе - этнического происхождения или культуры и языка, - сколько на основе субъективной тождественности сообщества национальному мифу, созданному элитой.

Украинская культура и национальная идентичность в XIX-XX веках развивались в ситуации, когда в общественном сознании явно доминировал этнонационализм и примордиализм - представление о том, что украинцы, как и другие народы, существовали и всегда будут существовать практически в неизменном виде (отсюда, в частности, произрастает примордиалистская уверенность в исключительно украинской национальной природе Киевской Руси, в украинском происхождении князя Владимира, Ярослава Мудрого и т.д.).

Иной, "альтернативистский", подход к пониманию природы нации исходит из представления о ней как о потенции, а не как об априорной данности. Тех или иных наций могло и не быть вовсе, но они появились. Или наоборот - предпосылки к формированию или обособлению некоторых национальных сообществ существовали, но так и не реализовались. Например, немцы, австрийцы и немецкоязычные швейцарцы считают себя самостоятельными народами. Если бы история сложилась иначе, великорусы, украинцы и белорусы могли бы стать единым народом, но этого также не произошло. Напротив, при определенных условиях современные великорусы могли быть не одним единым народом, а, как минимум, тремя (северовеликоруссы, южновеликоруссы и казаки, сибиряки), украинцы - двумя (восточные украинцы и галичане). Но великорусы являются одним народом благодаря наличию мощнейшего консолидирующего фактора - российского государства. Украинцы составляют всё-таки один народ благодаря активной деятельности украинской интеллигенции на рубеже XIX-XX веков по "собиранию нации" - пропаганде концепции "Соборной Украины" (одним из главных "архитекторов" этого процесса был историк и первый президент Украины Михаил Грушевский). В середине XX века единство украинцев отчасти упрочилось благодаря объединению большинства украинских земель в пределах одного государства (как бы кому это не нравилось, но именно Сталин и его режим могут считаться главными собирателями Украины и организаторами депортации поляков из Галичины и Волыни после 1939 года).

Едва ли уместно определять национализм как политическую идеологию, как это делают авторы издания. Несомненно, национализм представляет собой мобилизующую программу, обладающую в своих "пиковых" проявлениях признаками идеологии, но не стоило бы ставить национализм в один ряд с политическими идеологиями в узком смысле - консерватизмом, либерализмом, социал-демократией, консервативной революцией. Национализм может быть и либеральным, и консервативным, и консервативно-революционным - образцы всех этих разновидностей представлены в антологии. Национализм (как и геополитика, кстати) - это не концептуальное направление политической идеологии, а предметно-тематическая сфера.

Помещенные в книгу тексты делятся на две группы: с одной стороны, это манифесты национализма (Гердер, Фихте, Мадзини, Михновский, Донцов), с другой - научные рефлексии по поводу национализма и этничности современных исследователей (Смит, Геллнер, Эриксен, Армстронг, Валицкий, Шпорлюк); всего - 47 авторов. Позитивный момент антологии - неплохой подбор украинских теоретиков и исследователей национализма (их десять), начиная с Мыколы Михновского - именно с манифеста "Самостійна Україна" (1900) этого харьковского адвоката и стартует украинский радикальный национализм XX в.

Если тексты Михаила Грушевского, Дмитрия Донцова и Ивана Франко в достаточной мере известны украинским читателям, то Юлиана Бачинского, Юлиана Вассиана, Василия Рудко - намного меньше. Представляет интерес и большая работа о Донцове Михаила Сосновского. Составители антологии, киевские политолог Олег Проценко и философ Василий Лисовой, очень удачно подошли к компоновке материала, разместив все тексты по шести разделам: "Интеллектуальные истоки национализма", "Что такое национализм?", "Этничность и национализм", "Нация как концепт и ценность", "Типология национализма", "Перспективы национализма".

В антологии "Націоналізм" (как, впрочем, и в предыдущем "Консерватизме") совсем нет русских мыслителей. То ли, по мнению составителей, их творчество явно "не тянет" и блекнет в общемировом контексте, то ли это проявление идеологической установки (кстати, вполне этнонационалистической, - если такое предположение верно), то ли составители считают, что тексты их произведений общедоступны. Но это - концептуальная ошибка.

Кстати, недавно московское издательство "Дом интеллектуальной книги" издало сборник статей "Национализм. Полемика 1909-1917", в котором оказались представлены самые разнообразные трактовки национализма, присущие русскому Серебряному веку и "религиозно-философскому Ренессансу" - мессианские, чувственно-эротические, эсхатологические, основанные на идее "русского Христа". Евгений Трубецкой, например, который, к слову, долгое время был профессором Киевского университета, своими статьями о национализме мог бы только украсить украинскую антологию. Но не украсил. Как не украсили ее не самые тривиальные для разработки националистической проблематики Достоевский, Константин Леонтьев, славянофилы, Иван Ильин и евразийцы. Жаль, ибо в русском понимании национализма есть некоторые важные аспекты, практически отсутствующие в иных культурах.

Однако, несмотря на разного рода недостатки, антология "Націоналізм", несомненно, должна оказать благостное воздействие на многих украинских читателей. По крайней мере, ей по силам избавить людей от нетворческих представлений о том, что национализм - это либо "прибежище негодяев", либо напротив - "сияющий путь" к процветанию нации. То есть, из сферы политической полемики, часто неконкретной и эмоциональной, национализм постепенно превращается в тему для научных дискуссий.

Андрей ОКАРА

Капитонова Н.К. Приоритеты внешней политики Великобритании (1990 - 1997 гг.). М.: Московский государственный институт международных отношений (университет); "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 1999. - 144 с.

Отечественная историография в 1990-е годы не была избалована научными публикациями по современной политической истории Соединённого Королевства, особенно по внешнеполитическим аспектам политики страны. Если внутриполитической проблематике ещё уделялось внимания, и было выпущено несколько монографий российских англоведов, в первую очередь фундаментальная работа С.П. Перегудова ("Тэтчер и тэтчеризм". М., 1996.), то действиям Британии на международной арене посвящались лишь отдельные статьи и выступления в прессе. Работа профессора МГИМО Н.К. Капитоновой "Приоритеты внешней политики Великобритании (1990-1997 гг.)" в значительной степени восполнила этот пробел.

Рассматриваемый автором период - 1990-1997 гг. - важен не только потому, что он полностью охватывает время пребывания на посту премьер-министра Джона Мэйджора, и потому, что 1997 год одновременно завершает эпоху тэтчеризма в стране, но и в силу того, что именно в эти годы новая Россия формировала свою внешнеполитическую стратегию - процесс, в котором Великобритания сыграла существенную роль.

Недостаток в серьёзном освещении внешней политики Лондона после окончания холодной войны ощущался тем сильнее, чем более заметный вклад, с точки зрения интересов России, вносил Туманный Альбион в расклад сил на международной арене. В связи с этим автор обращает внимание на то, что Мэйджор более чем кто либо из западных лидеров, за исключением, возможно, американцев, демонстрировал российскому руководству свою поддержку в таких критических для последнего ситуациях, как события августа 1991 г. и октября 1993 г. Что касается вопросов расширения ЕС, то Мэйджор высказывался за то, чтобы оно в перспективе охватило бы и Россию.

Действуя таким образом, британский премьер продолжил начинания Маргарет Тэтчер, которая вывела в "международный свет" М.С. Горбачёва. Заметим, что сменивший Мэйджора Тони Блэр продолжил эту традицию и в свою очередь оказал значительную помощь В.В. Путину в формировании его международного имиджа, когда тот был кандидатом в президенты РФ.

В работе приводятся убедительные данные, показывающие, что в 90-е годы искусные действия британской дипломатии на международной арене были связаны не только и не столько с инерционными или субъективными факторами, а с основополагающим для Лондона послевоенным принципом внешней политики - опоре на экономический потенциал Британии, намного более значительный, чем можно было бы ожидать от страны со столь невеликими размерами и численностью населения (с. 4-7).

Именно поэтому Британия могла, в отличие от Франции или Германии, продолжать претендовать на глобальное проецирование своих национальных интересов, уступая в этом, пожалуй, только США. Кроме того, Лондон по-прежнему мастерски пользовался приёмом, известным как способность "ударить сильнее своих возможностей", т.е. реализовать свои цели там, где другие страны сравнимого калибра не проявляли ту же решительность и расчётливость.

В новых условиях после окончания холодной войны и распада Советского Союза Британия пересмотрела ряд своих внешнеполитических приоритетов с целью удержаться в позиции трансрегиональной державы и в значительной степени компенсировала потерю роли "мостостроителя" между Западом и СССР, которую она не раз исполняла в послевоенный период. Так, активизировалась британская политика в АТР. Состоялось "второе открытие" Великобританией Латинской Америки. Лондон сумел сохранить нормальные отношения с Китаем, несмотря на временами крайне напряжённый процесс передачи Гонконга под суверенитет Пекина.

Всё же по традиции главные усилия британский Форин офис уделял американскому и западноевропейскому направлениям своей внешней политики, тем более что для этого у него высвободились значительные средства и силы после резкого снижения веса Москвы в мире. На этот раз Лондон претендовал на роль "мостостроителя" между США и странами ЕС.

Согласно этим приоритетам автор и выстраивает последовательность подачи материала. Первая глава посвящена "особым отношениям" Британии и США. Эта концепция зародилась в годы второй мировой войны с подачи Уинстона Черчилля и с тех пор в глазах британских государственных деятелей неизменно являлась путеводителем на международной арене и главным мерилом их успеха. Автор не согласен с теми британскими исследователями, которые считают, что "особые отношения" исчерпали себя и в условиях современного мира превратились в миф, а разделяет мнение тех аналитиков, которые видят в них константу, которая, несмотря на отливы и приливы в англо-американских отношениях, напоминает о себе каждый раз, когда на международной арене складывается ситуация, затрагивающая ключевые североатлантические интересы (с. 9, 53-54).

Так случилось в 1982 г. во время Фолклендской войны. Через восемь лет особые отношения "получили второе дыхание" в ходе войны в Персидском заливе. В дальнейшем ситуация не раз повторялась в связи с силовыми действиями обоих государств против Ирака, Югославии и в других менее значимых обстоятельствах.

Несмотря на объективные причины, негативно сказывающиеся на развитии англо-американских отношений в 90-е годы, их долговечность основывается на обоюдном интересе Лондона и Вашингтона, хотя и далеко не в равной степени (с. 46-47). Для первого трансатлантическая связка - то, что придаёт ему дополнительный вес по сравнению со своими европейскими соседями. Для второго - наличие в Европе союзника, на которого можно положиться, как ни на кого другого, и один из способов удержать континент в фарватере внешней политики США. Недаром де Голль называл Британию троянским конем американцев в Старом свете.

Автор выделяет четыре группы вопросов, на примере которых наиболее рельефно прослеживается эволюция "особых отношений". Во-первых, это взаимодействие двух стран в ходе войны в Персидском заливе, послужившей образцовым примером их сотрудничества. Вашингтон был лидером, а Лондон ведомым, бесприкословно следовавшим за своим старшим союзником. Характерно, что британский контингент полностью перешёл под контроль американского командования с началом "Бури в пустыне". Такая форма взаимодействия двух государств по отношению к Ираку сохранился в течение всех 90-х годов, когда США и Великобритания ещё не раз предпринимали силовые операции против Багдада, как правило, сомнительного характера с точки зрения международного права, или явно идущие с ним в разрез.

Тем не менее, стереотип о безупречном мастерстве британских дипломатов далеко не всегда подтверждается прктикой; автор справедливо указывает и на слабые места внешней политики Лондона, которого не раз "заносило" из-за чрезмерного рвения в рамках "особых отношений". Как в случае с Тэтчер и Рейганом, Мэйджором и Бушем, Блэром и Клинтоном, взаимодействие лидеров двух стран перерастали рамки дипломатического протокола и приобретали в значительной степени личный характер. В результате, британское руководство каждый раз временно портило отношения то с демократами, то с республиканцами в зависимости от того, кто из них в данный момент находился в оппозиции. Это в свою очередь вело к недолговременному охлаждению отношений с США после смены власти в Белом доме. Так было после победы на президентских выборах и Клинтона, и Буша младшего (с. 26-133).

Когда же вопрос не касался глобальных вызовов и затрагивал сугубо европейскую сферу внешнеполbтических интересов или, тем более, внутриполитических проблем Великобритании, Лондон мог действовать без оглядки на США и даже вопреки их рекомендациям. Вторая и третья группа вопросов, рассматриваемых автором, относится именно к этой категории.

В деле снятия эмбарго на поставки оружия боснийским мусульманам доходило до открытого конфликта между Лондоном и Парижем, с одной стороны, и Вашингтоном, с другой, вплоть до угрозы Британии ветировать соответствующую резолюцию Совета Безопасности ООН, продавливаемую госдепартаментом. Необходимо отметить, что Лондон в перспективе всё же "не держал удар", и если до 1995 г. он ещё игнорировал обвинения со стороны Вашингтона в "мягкотелости" по отношению к сербам, то позже, в 1999 г., с лихвой компенсировал этот "недостаток" самой воинствующей антисербской позицией.

Расхождения между Британией и США наиболее долго сохранялись в вопросе североирландского урегулирования. С точки зрения правительства Мэйджора, администрация Клинтона пошла на прямое вмешательство во внутренние дела Лондона, причём, действуя не в его интересах. Если в 1982 г., 1991 г. и 1999 г. "особые отношения" испытали взлёт, то в 1994 - 1995 гг. они были ввергнуты в самый серьёзный кризис со времён Суэца (с. 40). Новая демократическая администрация, несмотря на ярость Лондона, недвусмысленно поддержала антиюнионистские силы в Ольстере, включая предоставление въездной визы Джерри Адамсу, лидеру партии Шинн Фейн, и снятие ограничений на сбор средств в США на её нужды. Однако как и в вопросе с сербами, британский МИД постепенно менял свою позицию под давлением Вашингтона и, после прихода Блэра на Даунинг-стрит, 10, уже не выступал против американского посредничества в Северной Ирландии.

Четвёртая группа узловых вопросов в рамках "особых отношений" наиболее беспроблемна для двух государств и является залогом их сохранения на много лет вперёд: речь идет о сотрудничестве в области разведки и разработки ядерного оружия. Зависимость Британии от США в этих сферах наиболее наглядна. Красноречив тот факт, что британские ядерные силы полностью основаны на американских технологиях, а ядерные испытания Лондон может проводить только в рамках американских квот. В 1993 г. это привело к необычной ситуации, когда после продления Клинтоном моратория на ядерные испытания правительство консерваторов отчаянно лоббировало в пользу его отмены (с. 52).

Что касается области разведки, то здесь соответствующие ведомства двух стран действуют, начиная с 1974 г., по существу, как одно целое. К анализу, проведенному автором, можно добавить то, что беспрецедентный характер этого сотрудничества - чем дальше, тем больше - вызывал раздражение у их европейских союзников. Масла в огонь подлил разгоравшийся в Европе с 1999 г. скандал по поводу так наз. разведовательной системы "Эшелон", к поддержанию работы которой Британия, как считается, имеет прямое отношение. Уже накопилось немало данных о том, что с её помощью США после окончания холодной войны занимались промышленным шпионажем против своих европейских экономических конкурентов.

Вывод автора о том, что "особые отношения" в 90-е годы были сохранены, можно дополнить тем, что наметились и определённые тенденции, которые в долгосрочной перспективе всё же могут сказаться на их качестве. Если Тэтчер была ярко выраженным "евроскептиком", а Мэйджор занимал по этому поводу двусмысленную позицию, то Блэра можно смело причислить к лагерю умеренных "евроэнтузиастов", которые считают, что у Британии европейская геополитическая опора должна быть не слабее североатлантической.

Вторая глава работы посвящена следующему по значению внешнеполитическому приоритету Лондона - месту страны в процессе европейской интеграции в целом и отношениям с Францией и Германией в частности. Это, как отмечает автор, наиболее проблемная и сложная для Британии область её мировой политики, своего рода "бермудский треугольник" для Консервативной партии. Как и в случае с "особыми отношениями", европейская политика Лондона была подвержена взлётам и падениям.

Европейский вопрос приобрёл в Консервативной партии в 80-90-е годы, благодаря усилиям Тэтчер, статус "священной коровы". Этот аспект внешней политики Британии оказывал мощное воздействие на расклад сил в партии до такой степени, что тори стали его заложниками. Уход Тэтчер с поста лидера консерваторов и премьер-министра в 1990 г. и масштабы поражения тори на парламентских выборах в 1997 г. во многом объясняются прогрессирующим внутрипартийным расколом между "евроскептиками" и "евроэнтузиастами". Никакое другое направление внешней политики Лондона не было столь политизированным и идеологизированным. Этой идеологизацией в значительной степени объясняются неудачи, постигшие британскую дипломатию в 90-е годы.

Автор прослеживает два подхода к европейской линии правительства Мэйджора. После вступления последнего в должность премьер-министра политика страны приобрела более проевропейский и конструктивный характер. Однако в ходе своего правления, по мере приближения парламентских выборов 1997 г., позиции Мэйджора сдвигались в сторону "евроскептиков", пока не стали идентичны тэтчеровским. В 1995 г. в отношениях Британии и ЕС наступил кризис; в Лондоне укреплялись изоляционистские настроения (с. 92- 93).

В 90-е годы консерваторы и лейбористы окончательно поменялись местами в своём отношении к европейской интеграции. Если раньше скептически к ЕС были настроены лейбористы, усматривавшие в нём "клуб для богатых", то теперь тогу защитников национального суверенитета от "посягательств брюссельской бюрократии" монопольно присвоили себе тори (с. 56-57, 71-72, 76). Что касается лейбористов, как и ряда других левоцентристских партий Западной Европы, то в интеграции по-Делору они увидели возможность сохранения и защиты модели социального рынка перед лицом ослабления регулирующих функций государства в условиях глобализации.

Несмотря на определённую непоследовательность Мэйджора в подходе к ЕС, Н.К.Капитонова не разделяет мнение тех британских исследователей, которые оценивают присоединение Британии к Маастрихтскому договору как "крупнейшее дипломатическое поражение Лондона". Напротив, автор считает, что премьер проявил себя искусным дипломатом, формула отношения которого к интеграционным процессам с небольшими изменениями была позже взята на вооружение Блэром. Она основывается на тезисе: углубление европейской интеграции неизбежно, поэтому лучше участвовать в этом процессе, контролируя его изнутри, чем оказаться за бортом европейского сообщества, потеряв всякое влияние.

Что касается способов достижения этой цели, то установки двух политиков - Мэйджора и Буша, - то, совпадая по сути (против федеральной Европы, за тесный союз национальных государства), они различаются в частностях. Например, Мэйджор полагался на формулировки М.Рифкинда, своего министра иностранных дел, о "меняющейся геометрии" сотрудничества в ЕС и о "двухскоростной Европе". Лейбористы же с 1997 г. однозначно выступали против разноуровневой интеграции, будучи заинтересованы в успехе своей заявки на лидерство в Европе.

Однако по таким вопросам, как поддержка активного расширения ЕС, проведение референдума по поводу присоединения к зоне евро, пересмотр европейской сельскохозяйственной политики, усиление конкурентоспособности ЕС, сохранение НАТО в качестве краеугольного камня европейской обороны, позиции Мэйджора и Блэра, как показала история, близки. Это ещё один пример того, что британская внешняя политика, независимо от того, какая партия находится у руля власти, демонстрирует преемственность и постоянство на больших отрезках времени.

Беда Мэйджора была в том, что он попал под мощное давление со стороны "еврофобов", чей натиск из года в год усиливался. Всё больше времени он тратил не на развитие своих первоначальных успехов на переговорах с партнёрами по ЕС, а на то, чтобы отбивать атаки своих коллег по партии. Насколько мучительно проходил этот процесс, автор ярко демонстрирует на примере борьбы правительства за ратификацию Маастрихтского договора (с. 58-72).

Большой интерес представляют разделы, посвящённые отношениям Британии с Францией и Германией. Содержащийся в них материал раскрывает достаточно высокую степень дифференциации внутри ЕС, который часто ошибочно вопринимается в России как монолитное образование.

При Мэйджоре расчёт делался на проект создания франко-британской оси, которая могла бы заменить франко-германскую (хотя поначалу консерваторы взяли курс на восстановление отношений с Берлином, подорванных при Тэтчер). Франция была главным европейским партнёром Британии в области обороны, а Германия - в экономике. Однако здесь Мэйджора ждал самый крупный внешнеполитический провал его правительства. Из-за событий "чёрного сентября" в 1992 г. и федералистских подходов Германии к процессу евростроительства отношения между двумя странами вновь испортились.

В 90-е годы для Парижа приоритетными остались отношения с Берлином (несмотря на сближение Франции и Британии по ряду направлений), а для последнего - с Парижем и Вашингтоном, причём США всё больше были склонны видеть в Германии главного европейского игрока. По существу, Британия так и не смогла стать ближе к Франции или Германии, чем они друг к другу. Поэтому уже при Блэре были предприняты действия по обоим направлениям - новая попытка поместить Британию "в сердце Европы" и одновременно оживление "особых отношений".

Последняя, третья глава работы, хотя и значительно уступающая по объёму двум предыдущим, представляет для российской аудитории наибольший интерес, так как посвящена отношениям Великобритании и России. Выше уже приводились некоторые характеристики того высокого уровня отношений между двумя государствами в 1990-1997 гг., которые в целом можно охарактеризовать как дружелюбные и партнёрские. К сказанному можно добавить, что именно Лондон оказал России содействие во вступлении в Совет Европы, а также поддержал концепцию "большой восьмёрки".

Начиная с 1992 г., график встреч лидеров Британии и новой России, других государственных и общественных деятелей, был насыщенным, включая исторический визит в Россию в 1994 г. британского монарха Елизаветы II. Также в работе рассказывается о наиболее важных документах, подписанных на правительственном уровне между Москвой и Лондоном, о сотрудничестве в военной, экономической, культурной, гуманитарной областях.

У Британии, в отличие от многих других западных стран, отношение к России было более ровным и менее подверженным политической коньюктуре. Например, по такой острой пробеме, как расширение НАТО на восток, Лондон занимал более гибкие позиции, чем другие западные страны. В Форин Офисе считали, что расширение альянса не должно приводить к отчуждению России (с. 115-118). К сожалению, в работе лишь упоминается о другой важной проблеме в отношениях России и Запада, в том числе Великобритании, - Чечне, хотя и здесь приведённая выше оценка нашла бы своё подтверждение.

Рассказывая о положительном багаже в российско-британских отношений, которые развивались с нового старта по нарастающей, автор не упускает из виду тот важный факт, что по сравнению с отношениями между Москвой и Лондоном до 1991 г. они уже не имели былого стратегического значения. Как Лондон перестал играть формирующую роль во взаимоотношениях Восток - Запад, так и Россия теперь является лишь одним из многих, пусть и важных, партнёров для Соединённого Королевства.

Было бы также преувеличением говорить о том, что отношения между двумя странами вышли не только на уровень добрососедских, но и союзнических. Романтический период в отношениях Москвы и Запада давно закончился, и Лондон, один из наиболее ревностных членов НАТО, в своих отношениях с Москвой придерживается формулы "критического вовлечения".

Рецензируемая работа ценна и тем, что в заключительном разделе затрагивает некоторые характерные черты внешней политики Великобритании после прихода к власти лейбористов, что делает оценки в отношении периода 1990-1997 гг. более объёмными. Автор рассказывает о "концепции этической внешней политики", взятой на вооружение министром иностранных дел Робином Куком, об активном продвижении Лондоном новой стратегической концепции Североатлантического альянса, об отношении нового правительства к вопросу присоединения к еврозоне.

На основании событий, произошедших после выхода работы в свет, можно констатировать, что предварительные выводы Н.К. Капитоновой по поводу внешней политики "новых лейбористов" получили дальнейшее подтверждение. Если претензия Блэра на лидерство в Европе материализовались лишь частично, то "особые отношения" с США резко оживились.

Учитывая интересный и глубокий анализ ряда приоритетов внешней политики Великобритании в 1990 - 1997 гг., содержащийся в работе, нужно пожалеть, что в их число не попали вопросы взаимоотношений Англии и Китая на фоне одного из самых ярких и драматических событий мировой дипломатии 90-х годов - передачи Гонконга под управление Пекина; не затронута тема Британского Содружества Наций, остающегося одним из главных козырей Лондона в удержании своего статуса мировой державы; не рассказывается об отношении британской дипломатии к проблеме реформирования международного порядка после окончания холодной войны, в первую очередь ООН. Однако в рамках объёма данной работы автор выбрал действительно основополагающие сюжеты внешнеполитической истории страны и умножение их числа могло бы сказаться на глубине анализа. Хотелось бы надеяться, что эти темы попадут в поле зрения учёного в дальнейшем.

Работа Н.К. Капитоновой - уникальное по тематике исследование в отечественном англоведении 90-х годов. Всестороннее рассмотрение автором принципов внешней политики одного из самых опытных игроков на мировой арене вносит ценный вклад в дипломатическую науку и изучение международных отношений в нашей стране.

Алексей ГРОМЫКО
к. полит. н., руководитель Центра британских исследований Института Европы РАН

Dahl Hans Fredrik Quisling. A Study in Treachery. Cambridge 1999.

POLITICAL GENIUS, TRAITOR, COLLABORATOR?
THE QUISLING PUZZLE.

The quality of a political biography can be judged from two perspectives: How well the individual biography portrays the social setting of which the political leader is a necessary part, and how well the charisma of the individual leader can be seen as a reflection of his followers. A well written political biography must stand up to both perspectives in order not to just to be some sort of a political novel or a pure esthetic construction.

In Hans Fredrik Dahl's : Quisling. A Study in Treachery, Cambridge 1999, these two demands are met. Even if the English version is a more than a 50 per cent abridged version of the original two volumes in Norwegian (1), the political biography of the infamous Norwegian Quisling very well gives the reader a broad introduction to important parts of Norwegian political history in the 1930's and 1940's as well as unfolding important aspects of the Norwegian version of National Socialism or extreme nationalism. Vidkun Quisling's party: the Nasjonal Samling (National Unity, National Unity Party, National Rally etc. in various English translations) was a movement of people whom did resemble many of the different traits found within Quisling himself. They were frustrated and underpaid army officers, policemen with strong sense of devotion and duty, farmers deep rooted in Norwegian rural traditions, school teachers with strong nationalist feelings, clergy who wanted a stronger emphasis on morale and plight, businessmen afraid of the growing trade union powers, academics with leanings towards professional standards and against dirty party politics etc. He embodied this strange mixture of anti-modernist feelings brought to the political surface during the inter-war years in Norway and elsewhere. And we can find a similar change in membership of the Nasjonal Samling during its years of development as in his political character: from a corner of conservative and nationalist anti-modernism of supporters, towards a social catch-all and partly opportunist mass strata in its last phase.

The political life of Vidkun Abraham Lauritz Jonnsson Quisling (17.7.1887- 24.10.1945) developed in very different stages. He attended primary- and high school in his native area in Skien and began in 1905 his education as military officer which he concluded in 1911 with the best marks ever given (since 1817). From 1911 until 1918 he was employed as an officer at various staffs in Norway until he was sent as military attache to the legation in St. Petersburg. This happened just as the most turbulent part of the Russian revolution was taking place in that city and Quisling experienced bolshevism first hand during the hectic Winter and Spring months of 1918.

On three different occasions Quisling was acting as the well know arctic explorer Fridtjof Nansen=s deputy or collaborator on relief expeditions within the new Soviet territories and at different intervals also as a Norwegian diplomat. He traveled a lot in Europe sometimes accompanied by his two Russian born women: the formal marriage to help out Alexandra to emigrate and the real one to Maria. Due to the various non-military engagements his military career came to an end and back in Norway in 1929 he was ready to start a new career. After two conspicuous efforts to organize pre-fascist groupings (The Norsk Aktion and Nordisk Folkereisning) he became Minister of Defense within the Farmers party=s minority government. That lasted for less than two years and when the government fell in 1933 he launched the Nasjonal Samling as a new party alternative in Norwegian politics. From now on his ambitions grew to become the fuhrer of a clean nationalist and revolutionary party which aimed at a total reconstructions of the constitution from 1814 and establishing a professional, one-party state.

This he presumably achieved on April 9th 1940 during his coup d etat when the Norwegian government had left the capital fighting the German invaders and some sort of power vacuum gave him the opportunity to declare him the leader of the nation and creating his first collaborator government. During two national elections in 1933 and 1936 and two local elections in 1934 and 1937 he had in vain tried to compete for "normal" political power. He got the maximum of 2,8 per cent of the vote and no parliamentary seats, and only a limited number of municipal councillors. In the late 1936 the party began splitting into fractions leaving Quisling with only a few hundreds or perhaps a couple of thousands followers. His charisma now appealed only to some very young people, some ardent nationalists, a few conservative followers and a small segment of loyals who had some unspecified thrust in the lonely, clever, but very shy and reticent leader. His charismatic, broad popular support of antimodernists had shrunken to a closed circle of followers to whom he appealed on what undoubtedly was a strong persuasion of a peculiar sort.

The treachery act committed after the first invading German troops had occupied Oslo definitely set his name on the world agenda: a quislinger. He knew well the statues of treason from the Military Penal Laws as well as the Civil Code, but the decline of his party and his position in general in Norway, where he very often was ridiculed by both the left and the right, seemed to have pushed him to take action. He went to Berlin and talked with Hitler in December 1939 a conversation which allegedly included an offer to execute the coup d etat on the arrival of German troops as well as giving some military intelligence. But he may have felt that he had a mission that went above normal moral standards. That is also why he could claim: AI am innocent, a phrase from the court proceedings after the war which is also the very first sentence in Hans Fredrik Dahl's biography.

Initially he got support from Hitler, but since his entering of the scene was really the basic move which made the Norwegian government to deny any conditional peace agreement with the Germans, Quisling was dropped by Hitler after six days in office. (Quisling saved the Norwegian government from a demoralized Danish solution which was envisaged at the time.) After that the fighting went on for two months. However, when the combined forces of the Allies had almost totally destroyed the entire German army near Narvik, the Norwegian government gave in, since the French-, British- and Polish forces withdrew to support the retreating armies on the Western front. For another three months delicate negotiations went on when the remaining Norwegian politicians - the government went in exile to London - went far ahead of any sensible, political compromise in order to please the Germans with a new political solution. In the background Quisling were working in Berlin with his few German contacts and a handful of active supporters in Oslo. He again achieved Hitler's confidence and on 25th of September 1940 a NS-controlled government was established (three ministers were non-NS) and with the Nasjonal Samling as the only permitted party to function. There was no prime minister, but this government acted as a commissar ministry under the German Reichskommissar Joseph Terboven.

During this disturbing period of modern Norwegian history - from April 9th 1940 until June 22nd 1941 - the Norwegian population was left in shock and be wilderness as to the right track to follow. The politicians were confused by the appointment of the Administrasjonsrad (Administrative council which ruled in the absence of the government) and the continuing uncertainty of how to face the German Reichskommissar. The military were disappointed by the weak performance during the April-May campaign and the disorganized mobilization orders in the crucial first phase of the war. The Communists were immobile due to the Stalin-Ribbentrop pact. The Labor movement was in disarray due to internal splits and new appeals from national socialism. The police force was also more or less forced to become members of the Nasjonal Samling by their superiors.

Many signals were clarifying: The King's NO to abdicate on July 6th 1940, the 25th of September declaration of the one-.party-state, the resignation of the Supreme Court on 21st of December 1940, the bishop's statement read during the church sermon on February 9th 1941, the 22 organizations demonstrations against Terboven on April 3rd 1941 etc., and finally the Operation Barbarossa of June 22nd 1941. However, in this difficult time many Norwegians read the signals differently, or overlooked them. They were in tens of thousands drawn to Quisling's party and looked upon him as a possible savior of the country. The occupation was such a dramatic situation for the newly independent country (since 1905), and the success of the German military so overwhelmingly, that people thought that perhaps Quisling could be an alternative even with their knowledge of his fatal coup on April 9th ? The exiled government was also not very popular. Therefore the Nasjonal Samling could attract a very large gathering during these months. They came from many different quarters: many of the former members (some went also to the resistance), labor leaders and workers, doctors, lawyers, teachers, farmers, fishermen, officers etc. Quisling's charisma was now interpreted as a national call in a general situation of political suffering. He might have got a "deal' with Hitler favorable for the country, and this mystical figure" was possibly also what one needed during political turbulence, and when the "normal politicians" had so badly prepared the country for war? Norwegian historians have not been able to really penetrate this issue of uncertainty thoroughly yet since so much emphasis has been placed on proofs related to stiffening of resistance and resistance attitudes during this first phase of the occupation: they have looked for evidence of strong and early opposition to Quisling and thus, perhaps, understate the extreme unclarity of the situation and the appeals in the opposite direction.

Since September 25th 1940 Quisling was very active in the background. Finally, on February 1st 1942 he was installed by direct orders from Hitler as Minister-president in a homogenous NS-government and could proceed on a gleichshaltung of the Norwegian society with a clear imitation of the system in The Third Reich. He had become not only a traitor, but also a collaborator and a Nazi. During various types of maneuvers he gave away for German pressures to deport the jews, sentence to death his own natives, supplying young men to the Waffen SS, and complying to most of the demands put on him to support both the civil- and the military needs of the Germans. He thus became symbol of evil for almost everybody and the resistance at home could grow in strength the more hatred he became among the Norwegians. When he was condemned to death in 1945 and finally executed on October 24th he became on of the most celebrated examples of a traitor who had been tempted to sell out his country for hios own power and prestige. And his followers were also very harshly treated in the ensuing settlements, both the opportunists and the many real believers.

Why should we keep a continuous interest in him only to portray him as a stereotype of what he became? First of all the Norwegian case is a very good search ground for just the link I have mentioned between the political leaders charisma and his following. Quisling's appeal can only really be understood when looking particularly upon his closest friends and inner groups, but also on the wider circles of members, sympathizers and voters during the entire period. He changed during the shifting conditions, or if we turn the argument around; he had to change because of his followings became different and with different demands?

Secondly, Quisling can only be understood within the context of the political winds in the 1930's and during the occupation; the context produced this kind of "an impossible politician" unfitted for normal parliamentary politics, as he was sometimes described. He was therefore put to tests during the 1930's which he could not fulfill in ordinary political terms. And when it came to the politics of real crisis he was also powerless when confronted with the ruthless German leaders. We could thus excuse him for many mistakes made, but what is the real blame is that he should not been in the positions he put himself anyway.

One of the really outstanding contributions which Hans Fredrik Dahl offers in his excellent biography is the intimate illustration of how the pre-war fuhrer reflected over the great issues of the time and how he acted - or did not act - when confronted with difficult conflicts within the NS. Particularly interesting is the many observations of how the Minister president tried to finds ways out of morass confronting him when everything was in decline. Just think about his actual situation as a person who had so definitely committed treason and was well aware of it. He desperately tried to persuade Hitler to grant peace in the midst of a war he was losing on all fronts. He tried to please the Reichskommissar by providing lists and Norwegian police personnel to arrest the jews. He supported his minister of justice Sverre Riin?s to finds ways to force a recruitment of 70.000 young Norwegians to become a so called labor force, but with the intention to train them as soldiers for German use. When the whole game was over he tried to give grace to the Homefront by offering a peaceful transition of power, when the only thing they planned was a swift court case and execution.

The author has gone into great detail to tell us how Quisling every morning in his office at the castle in Oslo was presented with the recent international newspapers which all told the plain facts of the coming defeat, how Quisling acquired detailed statements from all layers of the party's organization on the atmosphere among the rank and file, and how he urged his party administration to keep all party files untouched and ready for the police when May 8th 1945 was approaching. The Quisling biography is therefore - and in contrast to the former Quisling-biographies which all seem to aim at confirming the old picture of the scrupulous traitor (2) — an analysis of an self-conscious individual realizing the end coming up, but using all his intellectual energy to find proper solutions to an undeniable fate. One therefore gets the impression that the author wants to give us an understanding of Quisling which has a strong empathy, but which also by no way can be put under the revisionist label. It is a scientific biography in the sense of a well researched project where all known materials have been examined thoroughly, it is an intellectual biography by its emphasis on the willingness to scrutinize with strong vigor the most accepted "truths" about Quisling, and it is a scholarly work by the breath and pulse in the vision it gives to the readers.

1. Vidkun Quisling. En forer blir til (Vidkun Quisling. A fuhrer is launched) 1991, Oslo. Vidkun Quisling. En forer for fall. (Vidkun Quisling. A fuhrer falls down) 1992, Oslo.
2. The first comprehensive biography of Quisling in English was Paul M. Hayes 1971: Quisling. The Career of Political ideas of Vidkun Quisling 1887-1945, Newton Abbot. In 1989 Oddvar K. Hoidal published: Quisling. A Study in Treason, Oslo. In 1964 L.L. Unstad published a brief, apologethic book: Vidkun Quisling: The Norwegian Enigma, Susquehanna UP and the most evident - but non-sholarly - apologetic version was Ralph Hewins. 1965: Quisling: A Prophet without Honor, London.

Stein Ugelvik LARSEN

Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2000. - 863 с.

ФЕНОМЕН ПРЕДАТЕЛЬСТВА В НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ

Природа зла во все времена волновала человека. Зло часто становилось объектом пристального интереса историков, социологов, художников-мыслителей. Для политики из всех других проявлений инфернального начала, возможно, наиболее значимым остается феномен предательства.

Издательство РОССПЭН выпустило в свет книгу историка М.И. Семиряги "Коллаборационизм . Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны". В этой работе впервые на русском языке собраны и проанализированы все формы коллаборации государственных деятелей Европы с нацизмом. Временные рамки исследования охватывают не только события 1939-45 гг., но и непосредственно им предшествовавшие: аншлюс Австрии и мюнхенские соглашения по Чехословакии 1938 г.

Автор различает две формы сотрудничества: коллаборационизм "на бытовом уровне", с целью выживания и, собственно, ставший предметом исследования коллаборационизм как "особую систему взглядов и их практическое воплощение в интересах гитлеровской Германии, в ущерб своей родине" (с.6). Семиряга характеризует феномен коллаборационизма и различает его типы по ряду положений. По дефиниции - как "разновидность фашизма и практику сотрудничества национальных предателей с гитлеровскими оккупационными властями". По истокам - как следствие итогов первой мировой войны, Версаля, тоталитаризма и "личных морально-политических качеств представителей некоторой части общества оккупированных стран". По типологии - от бытовых форм до "прогитлеровской политики правящих кругов". По историческому месту - включенность в процесс "не только отдельных лиц, но и целых социальных слоев и правительств" и по последствиям - ущерб Резистансу, продление войны, увеличение числа жертв (с.21 - 22).

В качестве основной цели коллаборационизма, поставленной Германией, Семиряга называет желание расколоть единство оккупированного социума по принципу, из истории Древнего Рима известному как "Delenda et impera". По формулировке автора, цель Германии "состояла в том, чтобы путем дифференцированного отношения к разным искусственно созданным ими же категориям населения разъединять их и вносить среди них разлад" (с. 725).

Исследователь справедливо отмечает, что сложный и многоуровневый феномен коллаборации не позволяет дать однозначную оценку (моральную и историческую) тому или иному проявлению сотрудничества. И действительно, осознанная измена французских военных, отказавшихся от традиционных либеральных ценностей во имя "крови и почвы", далеко не тождественна деятельности русских коллаборантов, использовавших немецкое оружие для борьбы с коммунистической диктатурой.

Отметим от себя, что и с французским коллаборационизмом все было достаточно непросто. Количество людей, сотрудничавших с оккупантами, превысило половину всего взрослого населения Франции. Многие представители Резистанса одновременно оказывались вовлеченными в различные формы коллаборации, что показал недавний процесс Мориса Папона. В качестве другого примера можно привести судьбу командира эскадрильи "Нормандия-Неман" майора Ж.Л. Тюлана, который после капитуляции Франции (1940 г.) успел успешно повоевать против Королевских воздушных сил Великобритании, прежде чем оказался на Восточном фронте лицом к лицу со своими бывшими братьями по оружию.

Да и сами французы чувствовали тонкость грани между Резистансом и предательством. Жан-Поль Сартр в пьесе "Непогребенные мертвецы" и Луи Маль в фильме "Люсьен Лакомб" убедительно показывают, как при во многом случайном стечении обстоятельств человек становился маки или коллаборантом.

Рассуждая о русском коллаборационизме автор воздерживается от "однозначной оценки" Андрея Власова. Он сравнивает мужественную борьбу "без союзников и с мизерной надеждой на победу на протяжении долгих лет войны и даже после нее" украинских националистов с союзом Власова и Гитлера. "Поиск Власовым союзника... свидетельствовал о том, что он не верил (и не без основания) в то, что его поддержит население оккупированной территории (с.481). Хотя одновременно автор признает, что "если сопоставить число советских граждан, сотрудничавших с противником (в том числе с оружием в руках), с аналогичным положением в других оккупированных нацистами странах, то пропорционально их населению эта численность окажется довольно высокой" (с.463). В целом же М.И. Семиряга считает, что при всей порочности сталинизма для спасения страны перед лицом нацистской агрессии необходимо было объединение власти и народа и любые попытки использовать "немецкую" карту (власовцы) или стремление к национальной независимости (бандеровцы) в тот момент были неприемлемы как политически, так и нравственно.

Отдельно М.И. Семиряга рассматривает феномен культурного коллаборационизма. Помимо участия в политике денационализации (онемечивания, административного переименования, германизации образования и запрета национальной символики) коллаборационизм зачастую осуществлялся через участие в пронемецких национальных партиях, создание немецких национальных сообществ. Связь с подобными образованиями имели такие видные представители европейской культуры как Герберт фон Караян и нобелевский лауреат Кнут Гамсун. В этот невеселый список можно добавить и поэта Эзру Паунда, а также философа Бориса Вышеславцева, дружившего с Власовым и писавшего в русские коллаборационистские издания "Новые вехи" и "Заря" под псевдонимом Б. Петров.

В приложении к книге приводятся различные документы по коллаборационизму, некоторые из которых (как, например, Листовка Главного политического управления Красной Армии № 35, направленная против власовского движения, или Манифест Комитета освобождения народов России), впрочем, уже давно введены в научный оборот.

Вместе с тем, следует обратить внимание на имеющие место в тексте серьезные методологические и фактические недочеты. Прежде всего, автор не демаркирует понятий "фашизм" и "нацизм". Фашизм отрицает традиционные формы государственности, противопоставляя им сцепленные в одно целое общины или корпорации, объединенные внутри себя коллективной солидарностью, причем без особых этно-национальных приоритетов. Национал-социалисты стремились построить социалистическое государство именно по национальному принципу за счет использования ресурсов порабощенных народов.

Семиряга допускает публицистические высказывания, не совсем уместные в академическом исследовании. Так, например, касаясь агрессии против Польши, он пишет о том, что "польское буржуазно-помещечье государство, не выдержив испытания, рухнуло" (с. 148). Подобные слова вполне соотносимы с молотовской речью об "уродливом детище Версальского договора" ("Известия" 01.09.1939), как изящно характеризовали референты сталинского наркома независимую Польшу. Э. Даладье предстает у Семиряги "ловким комедиантом в публичных выступлениях перед народными массами и прожженным интриганом в закулисной политической жизни Франции" (с. 154).

Имеют место в книге М.И. Семиряги и фактические ошибки.

Он пишет, анализируя трагедию плена, что "ни царская Россия, ни Советский Союз не присоединились к Гаагским конвенциям 1899 и 1907 гг., регулировавшим правовой режим военнопленных в годы войны" (с.457). Данное высказывание вызывает недоумение, так как Гаагская конференция 1899 г. была созвана по инициативе правительства России и лично Государя. Ее успех привел к тому, что следующая конференция была созвана в составе тех же участников (в число которых входили САСШ, Великобритания, Франция, Германия), к которым присоединился еще ряд государств Южной и Центральной Америки. Когда после долгих проволочек СССР был вынужден стать участником конвенции, он ратифицировал решение царского правительства. Факт плодотворного участия дореволюционной дипломатии в работе Гаагской конференции не могли не признать даже советские историки, например, в соответствующей статье БСЭ.

Рассуждая о событиях в Чечено-Ингушетии, следствием которых стал коммунистический геноцид 1944 г., автор пишет, что "в конце 1941 г. в Ингушской автономной области произошло массовое выступление против советской власти, а при приближении фронта... был создан подпольный Комитет чеченогорской национал-социалистической партии, начавший подготовку к вооруженному выступлению, в горах действовало более 230 бандитов-одиночек" (с.465). Мне представляется более убедительной точка зрения историка Абдурахмана Авторханова, лично знавшего лидеров повстанцев Хасана Исраилова и Майербека Шерипова, высказанная в его "Мемуарах". Восстание против Советской власти в Чечне началось в январе 1941 г. Повстанцам удалось частично разоружить, частично уничтожить несколько полков оккупационных войск. Прямого взаимодействия с немецкими войсками у них не было (противник был остановлен в Равнинной Чечне, а восставшие контролировали горы), но определенные контакты с немцами (о которых пишет и Семиряга) имели место.

В качестве других недочетов нужно отметить недостаточно подробный рассказ не только о деятельности западноевропейских коллаборационистских соединений в рядах вермахта и Ваффен СС на Восточном фронте, но и о "доблести" советских коллаборантов в Европе. Так, например, печально известная бригада Бронислава (а не Станислава как у Семиряги - А.М.) Каминского вместе с красновскими волонтерами-казаками участвовала в подавлении Варшавского восстания 1 августа - 2 октября 1944 г. Согласно "Воспоминаниям солдата" Гейнца Гудериана зверства Каминского до того шокировали группенфюрера СС фон дем Бах-Селевского, подавлявшего вооруженное выступление Армии Крайовой ("от его сообщений волосы становились дыбом"), что он сыграл не последнюю роль в суде и расстреле этого "идейного" борца и соединении потрепанной трибуналом бригады в составе 1 дивизии РОА, считавшей себя "третьей" силой "между Сталиным и Гитлером".

Впрочем, и казаки не отличались большой оппозиционностью фюреру. Позволю себе в конце рецензии привести небольшой документ. Это - текст присяги казака, служившего в германской армии: "обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Евангелием в том, что буду Вождю Новой Европы и Германского Народа Адольфу Гитлеру верно служить и буду бороться с большевизмом, не щадя своей жизни до последней капли крови. Все законы и приказания, от поставленных Вождем Германского Народа Адольфа Гитлера начальников отданные, по всей силе и воле исполнять буду... В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение сей клятвы целую Слово и Крест Спасителя моего. Аминь" ("На казачьем посту", Берлин, 1943. Т.12).

Андрей МАРТЫНОВ

Альманах "Форум"-2001. Проблемы выбора. М., Институт сравнительной политологии РАН, Международный институт перспективных проблем социокультурного и политического развития, Издательство "Весь мир", Издательский дом "ИНФРА-М", 2001. - 352 с.

Помнится, лет тридцать тому назад на вопрос о том, в какой области науки специализируется тот или иной исследователь, иногда в ответ следовало: "он - глобалист"; имелись в виду энциклопедическая эрудированность, широта, универсализм подхода. Ныне широко употребляется термин "глобализация". Приходится констатировать, что до сих пор не выработана четкая дефиниция этого понятия: оно может подразумевать и современные мировые интеграционные процессы, и складывание информационного общества, нового типа социального устройства - постиндустриальной цивилизации, и т.д. Появление каждой новой публикации по этой тематике вызывает естественный интерес. Редколлегия серийного альманаха "Форум" посвятила последний его выпуск социально-политическим аспектам современной фазы глобализации.

Способно ли человечество найти адекватные ответы на обостряющиеся проблемы глобализации? Сможет ли оно повысить с этой целью "управляемость" общественными процессами, обеспечить достижение разумных компромиссов, гармонизировать свои отношения с окружающей средой? Какие формы политического устройства соответствовали бы его коренным интересам? Какова сегодня роль разных течений общественной мысли и возможности их синтеза? Эти и другие принципиальные вопросы, актуализированные глобализацией, ожидают аргументированных ответов специалистов, отмечает член-корреспондент РАН Т.Тимофеев в открывающей альманах статье, обозначая вектор заочных дискуссий на его страницах. Их направленность отражает название центрального блока статей альманаха: "Парадигмы толерантности и согласия".

Известные отечественные и зарубежные (из США, Болгарии, Италии, Франции) обществоведы рассматривают с разных точек зрения альтернативные решения названного круга проблем на национальном и международном уровнях. Подчеркивая неравномерность и риски глобализации, Т.Тимофеев, в частности, анализирует противоречия между общечеловеческими интересами и национально-этническими особенностями, стремлением к идентичности, к самоопределению народов, социальных общностей, личностей во взаимозависимом мире.

Ряд авторов (Дж. Биллингтон, А.Вебер, Дж.Кьеза, Ю.Яковец, З.Яхимович, К.Градов) с разных сторон исследуют феномен "расколотой цивилизации" как результат технологической, информационной гонки, навязываемой наиболее богатыми и продвинутыми государствами остальному мировому сообществу. Для многих стран эта "гонка без правил" может обернуться, если уже не обернулась, прогрессирующим распространением нищеты и бедности, усугубляющими социальное расслоение, обостряющими конфликтность. В ответ на попытки апологетов глобализации реализовать подобный сценарий начинают возникать новые формы протестных движений, в которых участвуют десятки, если не сотни тысяч человек (вспомним Геную). Они ратуют по преимуществу за иную форму глобализации - подлинно гуманистический интернационализм, отвергают технократизм.

Поискам адекватных ответов на вызовы глобализации посвящены, в частности, работы: И.Данилевич - о западно-европейской социал-демократии, стремящейся приспособиться к новой ситуации, которая складывается в гражданском обществе и государстве; И.Гавриловой - о роли и значении некоммерческих неправительственных организаций, принципов социального партнерства и добровольчества в развитии гражданского общества (в том числе и в России). В ряде статей переомысливается исторический опыт становления и построения российской государственности, политической и экономической демократии, обсуждаются проблемы взаимоотношения власти и общества, движения к культуре мира, толерантности и стабильности в условиях глобализации (Ю.Пивоваров, С.Патрушев, Т.Таймуразов, С.Айвазова, Т.Мамсуров). Предметом глубокого социолого-политологического анализа стал процесс структурирования российского электората, эволюция его ценностных и политических предпочтений на федеральном и региональном уровнях (А.Галкин).

В разделе "Обзоры. Рецензии" отметим, в частности, размышления З.Яхимович о новой работе Е.Плимака и И.Пантина "Драма российских реформ и революций". К числу достоинств этой работы автор относит введение ее авторами морально-этического измерения в социологию революций и акцент на всесторонний учет в социальных трансформациях "антропологического" фактора, будь то моральный облик лидеров и отдельных лиц или уровень сознания и цивилизованности масс.

Своеобразной и очень яркой иллюстрацией этого вывода является творчество болгарского ученого Чавдара Драгойчева, недавно ушедшего из жизни. О нем рассказывает на страницах альманаха Л.Митева. Ей, как и автору этих строк, посчастливилось лично познакомиться с Ч.Драгойчевым, ибо он был частым гостем ИСПРАН, участвовал в ряде конференций, организованных нашим институтом. Судьба распорядилась так, что Ч.Драгойчев, сын легендарной героини болгарского антифашистского сопротивления Цолы Драгойчевой, детство провел в знаменитом Ивановском доме-интернате. Благодаря своим неординарным способностям он стал энциклопедически образованным человеком, получил заслуженную известность в таких, казалось бы, далеких друг от друга областях, как обществоведение и кардиохирургия. В его работах профессионально проанализированы многие новые социально-политические явления, в том числе глобальные проблемы выживания человечества. В последних книгах Драгойчева, отмечает Митева, присутствуют самые теплые воспоминания о московских встречах с давними товарищами из "ивановских пенатов", в том числе с южноафриканской интернационалисткой Молли Перельман (1912-2001). Хочется надеяться, что умные, поучительные и смелые книги Чавдара Драгойчева будут переведены на русский язык.

Как показывают материалы альманаха "Форум-2001", ныне многократно увеличивается альтернативность развития человеческих обществ, намного усложняются задачи выбора путей этого развития. Соответственно возрастает и ответственность исследователей, анализирующих проблемы глобализирующегося мира и разрабатывающих модели их решения. Для того чтобы делать правильный - гуманистический и демократический - выбор, им необходимо быть "глобалистами" в том высоком смысле, в котором понималось данное слово в самом начале этих заметок.

Александр ИГЛИЦКИЙ
кандидат исторических наук (ИСПРАН)