|
|
||
|
|
|
Выпуск от 20.10.2000 "Национальное и цивилизационное самосознание".
В выпуске:
Астафьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000.
Астафьев
П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М., 2000.
Приложение к журналу «Москва». Серия «Пути русского имперского сознания». Составитель серии М. Б. Смолин.
Очередная книга вышедшая в получившей уже широкую известность серии (где на шмуц-титуле – орел, а на титуле и обложке – растопыривший крылья суровый совенок, видимо, символизирующий обер-прокурора Победоносцева, простершего над Россией «совиные крыла»), посвящена действительно забытому и мало известному даже историкам русской философии мыслителю Петру Евгеньевичу Астафьеву (1846-1893). Его имя вспоминают сейчас разве что в связи с полемикой по национальному вопросу, где непримиримыми оппонентами Астафьева были столь полярные мыслители, как К. Н. Леонтьев и Вл. С. Соловьев. Вспоминается оно также и в связи в историей образования в России, и, в частности, в Москве, где Астафьев был в 80-е годы прошлого века инспектором Университетского отделения довольно престижного московского Лицея в память цесаревича Николая, основанного М.Н. Катковым. В здании лицея он квартировал (на месте теперешней Дипакадемии у Крымского моста), собирал свои музыкально-философские пятницы, на которые к нему приходили те же Леонтьев и Соловьев.
В известном смысле том издательства «Москва» представляет собой новое открытие широкой публике (тираж - 3000) действительно интересного, а местами и глубокого, и достаточно разностороннего мыслителя. Основной его страстью была метафизика, теоретическая философия, а вовсе не политическая мысль. Во всяком случае в споре с Леонтьевым он противопоставлял свое амплуа метафизика и моралиста амплуа Леонтьева-политика (или политолога, сказали бы мы сейчас). Это тем более забавно, что имя Леонтьева мы встречаем сегодня в каждом курсе по истории русской философии, а об Астафьеве даже дотошный автор «Истории русской философии» о. В. Зеньковский забыл написать. Астафьев последует в философии «славянину Лейбницу», его монадологии, провозглашающей приоритет идеализма над реализмом, внутренней, идеальной силы на «ставшей» действительностью. Он даже бросает лозунг «назад к Лейбницу», предлагая покинуть поле европейского рационализма, ведущего к космополитическим и либеральным ценностям. Но кроме собственно философских статей, примером которых является включенная в сборник брошюра «Вера и знание в единстве мировоззрения» (1893), Астафьев писал статьи и по историософии («Смысл истории и идеалы прогресса»), психологии (книга «Психологический мир женщины, его особенности, превосходство и недостатки»), эстетике («Урок эстетики», «Народность в музыке»). Я ссылаюсь только на работы, вошедшие в том, из оставшихся за его пределами можно составить как минимум второй такой же. К.Н. Леонтьев ценил Астафьева именно как психолога и эстетика, и дорожил его мнением в этих отраслях знаний. Сравнение Леонтьева с Астафьевым уместно не только в силу их личной дружбы и общих охранительно-консервативных идеалов, но и в силу внутренней близости их личностных типов – оба экспансивные, горячие, темпераментные в жизни (только у Леонтьева это гораздо сильнее проявилось в творчестве, а Астафьев писал в общем довольно скучно), оба – приверженцы «чистого искусства», эстеты, тонко чувствовавшие «настроения» (ключевое слово в эстетических работах Астафьева). Леонтьевский разбор романов Л. Н. Толстого «Анализ, стиль и веяние» хорошо известен, а вот статья Астафьева «Урок эстетики», посвященная анализу творчества боготворимого им Фета, пожалуй, не уступающая леонтьевской в добротности, входит в литературно-критический оборот только благодаря нынешней републикации.
Национальная проблема не была главенствующей темой Астафьева, при всем его русофильстве и полученном им славянофильском философском наследстве. Сообразуясь с задачей серии, составитель решил открыть том именно статьями по национальному вопросу, где Астафьев в наибольшей степени уязвим (и был уязвлен) оппонентами. Сборник открывает брошюра «Национальность и общечеловеческие задачи»» (1890), в которой Астафьев дает отпор космополитическим и прогрессистским проектам развития России, но нападает не на либералов и западников, а на Владимира Соловьева, предпочитающего писать не о «силе и призвании нашего народа», а о «грехах России», на его идею единого христианского человечества и «социального христианства» (Астафьев именует эту идею «построением царства Божьего на Земле»), и на Леонтьева, предостерегающего в статье «Национальная политика как орудие всемирной революции» против чрезмерного увлечения племенным началом в противовес государственническому национализму и называющего племенную политику революционной (однако, заметим, что революция понимается Леонтьевым не в смысле социального конфликта, а в значении «смесительного упрощения», противоположного эволюции). Кроме того, в своей брошюре Астафьев пытается заняться национальной психологией и приводит «некоторые отличительные черты русского народного духа», выгодно отличающие русского человека и русский народ в целом. Среди них — недоверие к рационализму и формальному закону (приоритет моральности и чувства долга над легальностью), нелюбовь к организации и «кодификации» (?) моральных норм, «отчужденность от всяких политических прав и народовластия», инстинкт нравственно-религиозного самосохранения и пр. «Не веря в осуществление на земле ни Царства Божия, ни даже «всеобщего благоденствия», этот характер, весь сосредоточен в интересах своего внутреннего, духовного мира, все «выносит» и все прощает, не падая, -- с тем знаменитым анекдотическим «ничего», которое, говорят, когда-то заставило призадуматься великого западного человека, так часто в разных «оказиях» это слово повторяющего» (с. 53). Соловьев не замедлил откликнуться на брошюру статьей «Самосознание или самодовольство?», вошедшей во второй том «Национального вопроса в России», Леонтьев же по поводу нее опубликовал фельетон «Ошибка г-на Астафьева», на который Астафьев ответил, причем не в самой вежливой форме. В томе приводятся два ответа Астафьева – Леонтьеву и Соловьеву, но приходится посетовать, что вне полемического контекста эти статьи мало проясняют аргументы оппонентов в споре, а составитель не дал себя труда хотя бы тезисно представить их в комментариях. Вообще подобные тексты, имеющие немалое значение для историков эпохи, но мало что говорящие широкому читателю следовало бы печатать в изданиях типа серии «Pro et contra», где можно auditur et altera pars. Эта полемика, во-первых, привела к разрыву отношений Астафьева и Леонтьева, невысоко к тому времени ставящего начало политического национализма с его панславистскими устремлениями, а во-вторых, фактически впервые на закате лет ввергла Леонтьева в серьезную полемику, заставив написать работы «Культурный идеал и племенная политика» и лишь недавно опубликованную Г. Б. Кремневым целиком работу «Кто правее? Письма к В. С. Соловьеву». Соловьев должен был стать третейским судьей в их споре, ему посылал Леонтьев свои филиппики против Астафьева, не забывая попутно пройтись и по нему самому. В конечном итоге Соловьев не ответил на эти письма (о причинах этого в свое время я писал в статье «В. С. Соловьев и К. Н. Леонтьев: диалог в поисках «Русской звезды» [«Начала», 1992, № 2], публикуя вместе с ней письма Леонтьева к редактору «Русского Обозрения» Д. Н. Цертелеву, в которых как раз и идет речь о готовящемся ответе Астафьеву). Астафьев именно в нации и национальной культуре находит принцип внутренней индивидуации и столь дорогого ему «самосознания» в истории, Леонтьев и Соловьев более «крылаты» и ищут трансцендентное начало в чем-то другом – в деспотизме политической формы — один, во «вселенской Церкви», довершающей и исполняющей дело Христово — другой.
Вообще, в спорах гораздо большее значение имеют даже не идеи, а их модальности, оттенки и даже интонации, с которыми они высказываются. Леонтьев обиделся не столько за то, что Астафьев упрекнул его, в том что тот отвергает «национальные идеалы», а за слова о том, что как писатель, Леонтьев «не особенно известен». Выведение какой-то особой моральности и чувства долга, свойственных только русским, также не могло не показаться наивным весьма реалистичному Леонтьеву. В разгар спора Леонтьев пишет своему другу А. А. Александрову: «Да — милый мой, — не вижу я в русских людях (куда ни погляжу!) той какой-то особенной и неслыханной “морали”, “любви”, с которой носился Ваш подпольный пророк Достоевский, а за ним носятся и другие... и на культурное (!) значение которой рассчитывает весьма туманно наш добрейший Петр Евгеньич в своей статье “Национальное сознание”. — У него самого действительно есть “мораль” в русском стиле; — сам он удивительно добр, очень благороден, способен пренебречь обязанностью и с радостью исполнить какой-нибудь высший долг. Но где же он эту специальную наклонность к высшему долгу нашел в русских вообще — не знаю. Я скажу в духе фетовском: “Из того, что русские хуже всех народов исполняют мелкие обязанности — никак еще не следует, что они любят исполнять высший долг”».
Вообще нельзя считать удачей сборника, то что его открывают полемические статьи о национальности. Помести составитель в начало хронологически предшествующую статью «Смысл истории и идеалы прогресса» (1885), многие теоретические основания мысли Астафьева были бы более ясны и тезисы работы о «Национальности» не выглядели столь декларативными. Кстати сказать, работа о «смысле истории», на мой взгляд, из наиболее интересных в сборнике. Вступая в борьбу с теорией общественного прогресса, Астафьев отказывается искать цель истории вне ее или в ее конце, то есть отказывается от финализма и телеологии. Смысл истории — в наиболее полном выявлении ее внутренних мотивов, в разнообразии и дифференциации, в становлении самосознания. Здесь Астафьев близок Леонтьеву и даже к более поздним мыслителям, например М. М. Тарееву и о. Г. Флоровскому (см. статью последнего «Смысл жизни и смысл истории»).
К явным недостаткам издания следует отнести также практическое отсутствие комментария (ведь нельзя же назвать таковым выборочно прокомментированные персоналии: тогда имело смысл вообще отказаться от комментария и сделать аннотированный указатель имен). Сборник, как и сама серия рассчитан на широкого читателя, который, например, не обязан знать то, что должно быть известно философу, например, что приведенная в тексте формула «der Einzige und sein Eigentum» есть название книги М. Штирнера «Единственный и его собственность».
Вступительная статья М. Смолина «Метафизик и гусар» хорошо представляет биографию мыслителя; правда, создается впечатление, что более правильного, последовательного, национального мыслителя в России времен Александра III просто не было. Интригует и название. Ну метафизик, понятно, а отчего же он — гусар? Второй отец Антоний Булатович (предводитель имяславцев), что ли? Нет, по военному ведомству Астафьев не числился, воинскую службу не проходил, учился на юриста в Ярославском Демидовском лицее. «Гусаром» Астафьева назвал тот же Леонтьев, из чего М. Смолин заключает, что «по всей вероятности, в леонтьевских устах это была лестная оценка, поскольку он любил все яркое и оригинальное». Однако в отличие от нашего сознания, плененного фильмом «О бедном гусаре замолвите слово» и бессмертными строчками из песен Окуджавы, в русском языке того времени слово «гусар» далеко не всегда было овеяно нимбом патриотического геройства. М. Смолин приводит соответствующую цитату из письма К. Н. Леонтьева к К. А. Губастову (на стр. 22) по единственной публикации этого письма в «Русском обозрении» 1896 года. Но дело в том, что редактор «Русского Обозрения» А. А. Александров (ученик Леонтьева и отчасти его интеллектуальный душеприказчик), позволил себе некоторые слова письма, относящиеся к Астафьеву заменить, а некоторые пропустить. Мы не упрекнем в этом почтенного филолога: XIX век не был столь требователен к текстологии, да и печатать резкости о своем университетском наставнике вскоре после его кончины было бы не слишком уместно. Еще меньше можно упрекнуть в искажении цитаты М. Смолина, который добросовестно, хоть и с многозначительными пропусками на месте отточий, перепечатал текст из «Русского Обозрения». И тем не менее, поскольку текстология – вещь точная, хоть и достаточно суровая и даже огорчительная для некоторых, а речь идет о концепции вступительной статьи и о четкости образа мыслителя, позволим себе привести цитату, как она есть в рукописи, сохраняя курсив Леонтьева и выделяя жирным шрифтом, пропущенное Александровым-Смолиным:
«Он пьяница, очень страстен, ужасно занят собственными идеями психологическими, метафизическими и т.д.; вечно нуждается в деньгах, гораздо более моего, несравненно более моего должает, пропивает; при этом еще бесится, восхищается, плачет, превозносится, падает опять... И потому — несмотря на всю искренность свою, несмотря на все уважение к моим сочинениям, несмотря даже на настойчивые увещания любимой им жены его, не был до сих пор в силах написать об этом смешении особую, даже и среднюю, статью. Все начинал и все срывался на свою собственную пропаганду, и никуда не попал... Почему же такой именно, бурный и неверный, характер 1-й обратил внимание на мою теорию? — Об этом рассуждать слишком долго. — А факт роковой для меня остается. — Заметьте, что, благодаря этому оригинальному сочетанию в себе метафизика с пьяницей-гусаром, он до сих пор и положения видного себе не приобрел и зависит от Каткова вполне для куска хлеба. (Он раз, вообразите, прямо из петербургского публичного дома, в котором прожил неделю, попал пьяный на шведский пароход и очнулся у Стокгольма, куда его, по неимению вида, не пустили, — и он вернулся!) И вследствие всего этого его слово в мою пользу мало и весит» [Письмо К. А. Губастову от 9 августа 1885 г. хранится в фондах РГАЛИ]. Заметим, что Леонтьев перебирает в этом письме имена своих якобы единомышленников и спрашивает себя о том, почему они публично не выступят в его поддержку. Так что Владимир Соловьев, который для Астафьева, а впоследствии и Леонтьева, был чем-то вроде Ставрогина (Петр Евгеньевич почтительно цитировал его философские работы и все время отсылал своего читателя к «Критике отвлеченных начал», но яростно восставал против его полемики со славянофильством), по всей видимости, имел не только идейные основания отвечать на шуточный вопросник Т. Л. Сухотиной: «В чем несчастье?» -- «Сидеть рядом с г-ном Астафьевым». Соловьев тоже не прочь был выпить (поговаривая в стихах «отказаться от вина – в этом страшная вина»), но не до такой же степени!
Алексей Козырев
“Запад
или человечество? Историософия балканского конфликта”.
Сборник статей. Отв. ред. Малинов А.В. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского
философского общества; Алетейя, 2000. — 162 с.
Югославские события марта-июня 1999 г., а также известная реакция на них в России, послужили поводом для того, чтобы в очередной раз задуматься о действительном значении Балкан в мировой политике и ответить на вопрос, почему именно этот регион вот уже почти три столетия является постоянной mal de tкte Европы в ее отношениях с Россией. И боль от тех ран, видимо, будет тревожить ее и впредь.
В комплексе вопросов и проблем, связанных прежде всего с прошлогодней агрессией НАТО против суверенной Республики Югославия, пытаются разобраться авторы рецензируемого сборника, изданного под эгидой Лаборатории метафизических исследований Санкт-Петербургского философского общества. Наряду с рассмотрением конкретных вопросов правового характера на суд читателя выносится ряд историософских обобщений, вытекающих из анализа некоторых исторических событий.
Девять статей сборника предваряет редакционное введение, принадлежащее перу А.В.Малинова. Здесь сразу выявляется основная проблема книги, затрагиваемая во многих ее статьях: может ли Запад претендовать на звание цивилизации, и может ли эта цивилизация считаться общечеловеческой? Ответы на эти вопросы рассматриваются с учетом особенностей российского восприятия балканских событий. По мнению Малинова, право государства как политической организации того или иного народа имеет преимущество перед правами индивида. Однако западные страны зачастую исходят из иной ценностной иерархии. Так, в ходе операции НАТО против СРЮ борьба за восстановление попранных прав албанского меньшинства привела к дискриминации защищающегося от чрезмерных проявлений его свободной активности государства. Автор также указывает на сомнительность смешения юридических и нравственных требований при обосновании НАТО своей политики, утвердившей в итоге практику двойных стандартов.
Особое внимание Малинов уделяет навязыванию своей воли одним государством или группой государств другим государствам. По его мнению, государство, если только оно не является выразительницей воли мирового сообщества, не имеет права принимать решения, касающиеся других стран. Подобные действия должны считаться агрессией (с.12). Единственный вопрос, который в связи с этим возникает у читателя: а что делать в случае, если это государство или группа государств взяли на себя прерогативу выражать волю международного сообщества по определенному кругу вопросов, и никто вроде бы против этого не возражал на протяжении вот уже десяти лет югославского кризиса?
Первая статья сборника “События вокруг Югославии (1998-1999 гг.) и защита национальных меньшинств” написана И.Ю.Пешперовой (с.14-31). Автор подробно разбирает международно-правовые аспекты действий НАТО в СРЮ и на основе имеющихся на этот счет документов приходит к выводу об их однозначной квалификации как агрессии (15-16). При этом международно-правовое регулирование прав человека не означает их автоматического изъятия из внутригосударственной правовой сферы, поэтому подобный конфликт каждое государство имеет право улаживать самостоятельно (с.21). В связи с этим разбираются соотношения между принципами территориальной целостности, права на самоопределение, прав национальных меньшинств. Особая роль в защите последних автором отводится ОБСЕ (с.27). Однако, как показывает опыт, именно деятельность ОБСЕ в Косово в 1998-1999 гг. фактически проторила дорогу агрессии НАТО. Имеется в виду использование в качестве повода обнаруженного в деревне Рачак массового захоронения албанцев, в чем сразу же тогдашний глава миссии ОБСЕ в Косово американец У.Уокер обвинил югославские власти. Впоследствии независимыми финскими экспертами было установлено, что это было захоронение отнюдь не мирных жителей, расстрелянных одновременно, а убитых в ходе боевых действий членов ОАК. Кроме того, непонятно, каким образом деятельность ОБСЕ в СРЮ может быть успешной, если участие Югославии в этой организации заблокировано.
В конце статьи автор выступает за предоставление экстерриториальной автономии Косово для предотвращения его отделения от Сербии. Это весьма здравое решение, боюсь только, что недостижимое.
К сожалению, высокие достоинства этой статьи снижаются рядом допущенных фактических ошибок. Так, правильное название второго автономного края в составе Сербии — Воеводина, а не Воеводино, как пишет автор (с.19). В начале ХХ века албанца в современных границах Косово составляли все-таки самую большую группу населения, а не меньшинство (там же). Контактная группа была создана не в 1998 г. и не для урегулирования косовского конфликта, а в 1994 г. по инициативе США как наиболее действенный механизм для проведения американской политики в отношении боснийского урегулирования, нейтрализации ООН, России Международной конференции по бывшей Югославии и для создания предпосылок легального использования НАТО на Балканах.
Статья А.К.Секацкого “Тишина на Балканах” (с. 32-40) начинается прямо-таки пророческим тезисом о подозрительной тишине на Балканах (особенно рельефно это выглядит на фоне прошедших недавно выборов в СРЮ). Автор обращает внимание на опасность албанцев для самой Европы, учитывая наличие многочисленных албанских диаспор в странах Запада и прежде всего криминальную направленность их бизнеса (с.36-37). Большой интерес представляют размышления автора о дегуманизации западной культуры, когда место человека в массовом сознании занимает кто угодно, а не сам человек. Причем персонажи, традиционно вызывающие мистический ужас, наделяются в массовой культуре положительными человеческими качествами и перестают быть страшными. То же самое происходит и с войной при перенесении ее в мониторное пространство (с.38-39). Все это, по мнению автора, приводит к духовной демобилизации западного общества. В связи с этим жалость Европы к албанцам сравнивается с жалостью к Минотавру, которого кормят, освобождают и указывают выход из лабиринта. Выйдя на свободу, Минотавр сможет и сам себя прокормить (с.40). В этом свете подзаголовок самого сборника заставляет задуматься не только о том, представляет ли Запад все человечество, но и является ли, если можно так выразиться, “западное человечество” гуманистичным и о различии, казалось бы, близких понятий — человечество, человечность, гуманизм.
Не могу при этом согласиться с проскользнувшим у автора сравнением действий НАТО в Косово и действий России в Чечне. В первом случае речь идет о межгосударственном конфликте, в котором с одной стороны находится СРЮ как субъект международного права, а с другой — группа таких же по статусу государств, объединенных в военный блок. Ситуация в Чечне — это внутригосударственный конфликт, и единственное, с чем его можно сравнивать, это с взаимоотношениями Сербии и АК Косово.
Перу Б.Г.Соколова принадлежит статья “Демократическая воля к власти” (с. 41-53). Его основной тезис состоит в том, что демократия представляет собой высшую форму тоталитаризма, причем наиболее изощренную (с.42). Автор отмечает двойственность европейской демократии, совмещение в ней жестокости и авторитарности с декларируемыми гуманностью и уважением другого. Жестокость Запада, по мнению автора, является следствием изначальной агрессивности европейской культуры и европейского субъекта, характеризующегося, прежде всего, волей к власти, то есть волей к подавлению воли другого (с.49). В связи с этим Соколов ставит вопрос о применимости этой формы организации власти к любому социуму с иными характеристиками политического “Я” и об опасности внедрения европейской демократии под флагом общечеловеческих ценностей в других странах (с. 51-52).
Я.Дэвэджич посвятил свое краткое эссе “О метафизике геополитического предприятия “Космет”” метафизическому значению Косово, или Космета, как сокращенно называется Косово и Метохия (с. 54-58). Усматривая значение Косово в том, что оно является звеном в стратегической цепи НАТО от Балтики до Турции, автор считает стратегическим замыслом НАТО включение в эту цепь всей СРЮ. Собственно, ради обеспечения согласия руководства страны с этой стратегией и был наказан народ Югославии.
И.Ф.Прийма размышляет о некоторых воззрениях Ф.М.Достоевского о южных славянах и роли России на Балканах (“Достоевский о югославянском вопросе”, С. 59-94). Оценивая складывающийся новый мировой порядок как новую форму тоталитаризма, автор указывает на параллелизм современных событий с периодом русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и особенно на сходство в действиях тогдашней и сегодняшней европейской дипломатии и в отношении России, и в отношении молодых славянских государств (с.72). В современных нам событиях И.Ф.Прийма усматривает новый виток мировой революции, на этот раз американского образца, орудием которой стал блок НАТО (с.84). В целом автор показал непреходящую актуальность взглядов великого русского писателя на балканские события, Восточный вопрос (который, кстати, все еще решается) и роль России в этом регионе.
А.Л. и Ф.А. Казины в статье “Сербское поражение и православная победа (опыт философской политологии)” (с. 95-104) полагают, что сейчас в мире идет процесс формирования многофункционального организационного механизма защиты “мирового центра” (т.е. ведущих государств мира) от “мировой окраины” с ориентацией на превентивную борьбу с потенциальными последствиями глобального неравенства и с реальными и потенциальными противниками гегемонии Запада (с.97). Причем авторы задаются вопросом, насколько оправдана такая политика, если эти угрозы порождены самой международной системой. Большое внимание в статье уделяется разбору христианского парадокса “победы/поражения”, в контексте балканского кризиса — военной победы НАТО и метафизической победы Сербии с одновременным духовным поражением Запада (с. 98-100). В свете событий последних десяти лет это специфически христианское понимание «победы» и «поражения» не раз было предметом рассмотрения в трудах югославских ученых и православных мыслителей - академика Р.Самарджича и А.Евтича.
Последние три статьи сборника демонстрируют стремление выйти за пределы анализа конкретных событий и фактов. В них предприняты попытки сделать некие обобщения, отталкиваясь от генетически свойственных России и Европе представлений, образно говоря, о мире в себе и себе в мире.
Так, И.Д.Осипов в статье “Европейское право и русская философия” (с. 105-121) сопоставляет эти два феномена. Автор приходит к выводу о дуалистичности европейского права, выросшего из противоречивого синтеза его римского первоисточника и обычного права (с.108-109). Российская правовая традиция отличается от европейской, особенно в сфере взаимоотношений права и нравственности. Подробно разбирая воззрения русских мыслителей, писавших о философии права, И.Д.Осипов констатирует, что они придавали большое значение православной религии и русской соборности, при которой свобода не противопоставляется единству общества, а происходит их взаимопроникновение и гармонизация (с.113).
В.К.Кантор поместил в сборнике статью “Русский европеец в контексте русской культуры” (с. 122-135). Понимая, вслед за В.С.Соловьевым, русский европеизм как всеобъемлющее восприятие европейской культуры, автор видит единственный способ для России войти в Европу в преодолении националистической закрытости ее культуры и националистического почвенничества (с. 129, 133). Это, кстати, относится и к любой другой западноевропейской культуре. Россия и Запад в идеологии русского европеизма, раскрываемой В.К.Кантором, — две родные части единого целого. Поэтому России следует отказаться от идеализации как Востока Европы (включая Россию), так и ее Запада, чем, по мнению автора, страдают отечественные почвенники и западники, и, не противопоставляя Европе «некий «третий путь» (ведущий к «Третьему Риму», «Третьему Райху», третьему миру, т.е. за пределы истории)… кропотливым трудом проложить свой путь в Европу» (с. 133-134).
Статья Э.В.Соколова “Социальные нормы, запреты и стимулы деятельности в мировом сообществе XXI в.” (136-161) представляет новую науку — глобалистики, задачей которой является прогнозирование с большой долей вероятности будущего развития. Автор дает картину одного из возможных вариантов грядущего, когда полнота всей власти в человечестве окажется в руках мирового правительства, которое станет вырабатывать стратегии глобального развития и находить эффективные и вместе с тем гуманные средства их осуществления (с.139). В связи с этим у читателя неизбежно должны возникнуть сомнения в гуманности подобных проектов. Целью глобалистики, по Э.В.Соколову, является изменение стратегических норм и ценностных приоритетов, а ее “сверхзадачей” — изменение индивидуальной и массовой морали, а также норм международного права (с. 142). При этом сама глобализация приведет к снижению демократизма в отношениях между государствами, поскольку она — антидемократична по своей природе. Прогнозируя усиление ряда тенденций глобализации (и в их числе — ограничение национально-государственных суверенитетов, формирование единого социокультурного пространства, создание иерархической системы государств (курсив мой - З.К.), “суверенизацию” ТНК, отрыв культуры от народной почвы, регионализации мира и изменение менталитета человека), автор рисует довольно-таки безрадостную картину будущего (с.153-160). Э.В.Соколов призывает учитывать эти тенденции при формировании российской стратегии развития в XXI в. Главной задачей при этом должна стать коррекция национального менталитета с тем, чтобы со временем сформировалось поколение, способное сохранить русскую культуру в условиях глобализации (с. 161).
В целом данная книга является первым пробным шагом на пути осмысления историософских аспектов не только современного, но и предыдущих балканских кризисов. Она производит впечатление разнопланового труда, что, видимо, обусловлено как заявленным — историософским — подходом к исследованию югославского конфликта, так и всем комплексом проблем, возникающих в связи с Балканами у России и Европы.
Зоя Клименко
кандидат политических наук,
младший научный сотрудник Института сравнительной политологии РАН
Плотников
Н.“Deutschland? Aber wo liegt es?”.
Заметки о философии немецкой жизни. М.: — Дом интеллектуальной книги & Модест Колеров, 2000. — 112 с.
Отечественные «патриотические» публицисты склонны думать, что тема «нации» и «национального самосознания» табуирована (всегда и в настоящее время особенно) только для русских, тогда как представители всех остальных наций могут свободно высказывать свои патриотические чувства и, не стесняясь, рассуждать о национальной гордости. Небольшая книжка известного исследователя немецкой и русской философии XIX–XX вв. Николая Плотникова доказывает, что подобное представление об исключительности России и россиян в этом отношении по меньшей мере ошибочно. Запрет на «национальный дискурс» в интеллектуальных кругах нынешней Германии соблюдается намного более жестко, чем в посткоммунистической России. И эта жесткость особенно бросается в глаза в сравнении с политическим триумфом немцев, сумевшим в 1990-е годы не только обрести долгожданное единство, нарушенное второй мировой войной, но и достичь лидерства среди народов континентальной Европы. Проблема, а точнее проблематичность «национального самосознания» в нынешней Германии — лейтмотив книги Плотникова, состоящей из кратких публицистических выступлений, большая часть которых была помещена на одном из ведущих сайтов Рунета — www.polit.ru. Кстати говоря, статьи сборника, написанные для Сети, отличаются в лучшую сторону по своей интеллектуальной насыщенности от открывающих книгу двух заметок, впервые увидевших свет в газете «Сегодня». Так что книгу Плотникова можно воспринимать еще и как образец (и достаточно высокий) нового литературного жанра — сетевой философской эссеистики. Далеко не все статьи в сборнике имеют отношение к политической тематике в целом и к проблеме «национального самосознания» Германии в частности. Так, из очерков сборника можно узнать о скандальном выступлении философского enfant terrible Германии Петера Слотердайка с призывом к «генетической реформе родовых свойств человека» (эссе «Сны Заратустры»), о полемике в церковных кругах относительно легализации абортов («Католики, аборт и Дева Мария»), о новом кумире немецкой молодежи – певце Гвильдо Хорне («Из Германии — с любовью»). Но большая часть текстов все же создает впечатление о его смысловом единстве, убеждая в оправданности замысла автора «описать хотя бы некоторые фрагменты той системы координат, что составляет основу немецкой «идентичности», <…> вникая в тот круг тем, которые занимают людей помимо погоды, работы и болезней, и обсуждение которых простирается от газетных полемик до повседневных бесед за обеденным столом» (с.7). При описании всех этих дискуссий, которые составляют стержень культурной жизни современной, относительно спокойной и тихой, Германии, автор, соблюдая законы жанра, очень мягко обозначает и собственную позицию по тем или иным вопросам. Ему, тем не менее, не удается скрыть своего не слишком приязненного отношения к господствующему сегодня в Европе «леводемократическому дискурсу» и производному от него «политическому морализму», обернувшемуся в конце XX в. в Европе вспышкой насилия (см. статью «Триумф политического морализма»). Автор — в настоящее время живущий в Германии и являющийся научным сотрудником университета г. Хагена —на место своего обитания смотрит «из российского далека», невольно адаптируя к реалиям постнацистской Германии исторический опыт посткоммунистической России. И он, выступивший когда-то совместно с М.А.Колеровым публикатором и комментатором знаменитых «Вех», наверное, вспоминает о печальных последствиях утверждения в государственных масштабах в 1917 г. отнюдь не «национального», а самого что ни на есть «интернационального» дискурса. Только передать это знание отягощенным «комплексом вины» немцам, все еще размышляющим о том, «можно ли писать стихи после Освенцима?», оказывается сложнее, чем напугать российскую демократию «веймарским призраком». Нереспектабельность «национального дискурса» создает сложность для процесса культурного и психологического воссоединения двух частей Германии с их экономическими и социокультурными различиями. В самом деле как оправдать трудности германского объединения для восточных (получивших от него в первую очередь понижение в социальном статусе), и западных (теряющих от него в уровне доходов) немцев без ссылки на «народную судьбу», «историческую память» и прочие категории, составляющие тот самый презираемый левыми интеллектуалами дискурс? «Конституционный патриотизм», редуцирующий критерий национально-государственной принадлежности к требованию лояльности конституционному строю, едва ли способен объяснить простому гражданину, ради чего он должен претерпевать все «тяготы объединения». А следом встают еще и другие проблемы, которые приносит с собой неумолимая глобализация и которые исподволь создают почву для воскрешения национальной идеи: почти неконтролируемый поток мигрантов из стран третьего мира («Кровь или почва»), экспансия английского языка («Заплетающимся языком»), проблематичность сохранения в этих условиях национально-культурного канона, того, что принято называть классикой («Поминки по Гете»). Впрочем, кризисность нынешней ситуации не мешает далекому, по-видимому, от любого экстремизма Н.С.Плотникову вполне оптимистически указывать – в заключении рассказа об одной из многочисленных дискуссий на тему немецкой «нормальности» и немецкой «вины» («Споры о немецкой «нормальности») – на «оформившуюся потребность культурного сознания немцев в новом языке исторического самопонимания, освобожденного как от стереотипов «моральной дубины» Освенцима, так и безответственной идеализации прошлого» (с.46).
Борис МЕЖУЕВ
Цымбурский
В.Л. Россия – Земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика.
М.: Эдиториал УРСС, 2000. — 144 с.
ГЕОПОЛИТИКА ЦИВИЛИЗАЦИЙ
У "водоразделов" современной геополитической мысли
В.Л. Цымбурский – один из лучших отечественных геополитиков. Поэтому нужно приветствовать выход в свет книги, в которой собрана часть его многочисленных работ, написанных в последние годы. Среди них – "Земля за Великим Лимитрофом: от "России-Евразии" к "России в Евразии", "Народы между цивилизациями", "А знамений времени не различаете…". К сожалению, ряд не менее известных и важных статей автора в эту книгу не попали – например, "Остров Россия (Перспективы российской геополитики", "Циклы похищения Европы", "От великого острова Русии": к прасимволу российской цивилизации" и другие. Хотя книга появилась в серии "Избранная социально-философская публицистика", значение составляющих ее статей выходит за рамки публицистики – это полноценные научные исследования с очень богатым культурно-историческим фоном, солидным background'ом. Главное достоинство авторского подхода к геополитическим проблемам – их формулировка и изучение на базе широких цивилизационного и культурно-географического подходов. Достаточно узкие и весьма специфические геополитические вопросы и задачи как бы упакованы в привлекательные и эффективные исследовательские оболочки, которые позволяют увидеть старые проблемы в новом свете, под совершенно другим углом зрения. Самое важное: квалифицированно используя культурно-географический и цивилизационный подходы, В.Л.Цымбурский создает и/или анализирует с их помощью ряд интересных геополитических и геокультурных образов – России, Кавказа, Сибири, Юго-Восточной Европы. Одна из рассматриваемых в книге тем – геополитическое представление и развитие лимитрофов и лимесов, понимаемых соответственно как "…промежуточное пространство между империями" и "…неустойчивая окраина имперской и цивилизационной платформы" (с. 57). По мнению автора, полоса лимитрофных народов, культур и государств, протянувшаяся по всей Евразии, является существенной составляющей как геополитической устойчивости этой части света, так и геополитических балансов в том или ином евразийском регионе. Так, возникшее после I мировой войны и чрезмерно разросшееся за счет державных соседей (Германии и России) государство-лимитроф Польша было в конце концов уничтожено ими в 1939 году, однако это привело в итоге к прямому столкновению двух держав, оказавшихся без спасительного геополитического барьера (с. 24). По сути дела, в представлении автора даже геополитический образ России является в известной степени производным от активно развиваемой им модели Великого Лимитрофа. Хотя исследовательские интересы В.Л. Цымбурского сосредоточены прежде всего на геополитических проблемах России, однако в этот проблемный и очень детальный контекст попадает практически вся Европа и значительная часть Азии. При этом одни и те же геополитические и геокультурные образы, с которыми работает автор, очень изменчивы и зачастую сознательно трансформируются в зависимости от конкретной задачи – здесь мы наблюдаем, конечно, "игру образов" – возможно, один из наиболее высококлассных элементов исследовательского арсенала геополитика. Например, Юго-Восточная Европа трактуется в книге и как часть меридиональной зоны между Западом и Россией, и в то же время как часть пространства между Западной Европой и арабо-иранским ядром ислама (с. 81–82). Один и тот же геополитический гештальт может входить в различные геополитические и геокультурные системы, меняя частично при этом свои рельеф и конфигурации, но сохраняя в большинстве случаев основные "ядерные" характеристики. Цивилизационные характеристики и оценки составляют ядра тех геополитических образов, которыми оперирует автор. В случае Кавказа именно его цивилизационная "непропеченность", религиозная неустойчивость, этническая и культурная чересполосица приводят к проблеме идентификации геополитического образа этого региона (с.70). Маркируемый как лимес и одновременно как лимитроф, он, тем не менее, пока не существует как хорошо оформленный и ясно структурированный геополитический образ, удобный для построения современных теоретических и прикладных моделей. Следовательно, создание и функционирование геополитических образов необходимо рассматривать в тесной связи с одновременным продуцированием адекватных им образов цивилизационных (геоцивилизационных). Теоретическая и методологическая инновация автора – рассмотрение проблем геополитического развития России при принципиальном изменении отношения к наследию евразийцев. В.Л. Цымбурский "разводит" понятия и образы России и Евразии, предпочитая говорить о России в Евразии, но не о России-Евразии. По его мнению, Россия сегодня находится в "контревразийской" фазе своего геополитического развития, обретая себя в противостоянии Великому Лимитрофу, и посредством его – в отношении к Европе и Евразии в целом. В конечном счете, подобное геополитическое самоопределение России выглядит как концептуальное "уплотнение" ядра геополитического образа; если эта операция удастся, тогда можно говорить и о наращивании последовательных образных "оболочек", включающих те или иные регионы Евразии и мира. Задача "уплотнения" ядра геополитического образа России непосредственно связана и с трансформацией его структуры. Доминирование "европейской" составляющей России искажает в известном смысле современный геополитический рельеф Евразии. Заслуга автора книги – акцентирование внимания на "сибирском" компоненте образа России. Новая, ориентированная на Сибирь, модель России заставит иначе посмотреть, иначе оценить геополитические проблемы государства: из Сибири очевидной будет казаться важность восточных границ России, ее соседство с Японией и США, тогда как проблема Чечни, напротив, будет выглядеть не столь "политизированной", и в целом наше Отечество предстанет как приевропейская страна к западу от Урала (с. 123, 127). По всей видимости, периодическое корректирование геополитических образов, их геокультурной и геоцивилизационной ориентировки необходимо для их эффективного использования во внешней и внутренней политике. Подобное корректирование связано также и с актуализацией тех или иных геополитических проектов прошлого, а также с наращиванием смысловых концептов, способных как бы перетащить, "отбуксировать" образ в требуемом направлении. В целях "осибиривания" образа России В.Л. Цымбурский актуализирует геополитическое наследие В.П. Семенова-Тян-Шанского, предлагавшего в 1915 г. проект создания колонизационных баз в Азиатской России с подробным обоснованием их локализации (с. 121). Наряду с этим он использует смыслообраз Срединной России в качестве синонима Сибири (с. 132). В целом развернутый, диверсифицированный геополитический образ должен поддерживаться и подпитываться своего рода сетью "подземных источников" – новыми или актуализированными концептами, обладающими потенциалом для продуктивной геополитической интерпретации (концептуальный мониторинг). Характер геополитических интерпретаций во многом зависит от геокультурного рельефа территории, а также от ее ландшафтного членения. Автор книги сумел выделить оригинальные типы межцивилизационных континуумов – в Восточной Европе, на Кавказе и в Центральной Азии (с. 77). При всем внешнем (лимитрофном) сходстве этих регионов их разная геокультурная ритмичность, дробность, опирающаяся на неодинаковое природно-ландшафтное членение, ведет к конструированию заметно отличающихся по структуре геополитических образов – более "рваного" и неоднородного кавказского, более простого и очевидного центрально-азиатского и более диверсифицированного восточно-европейского. Прочный и эффективный геополитический образ должен быть соотнесен с геокультурной динамикой и ландшафтной характеристикой региона; эти соответствия могут быть также предметом образного моделирования. Книга В.Л. Цымбурского – блестящий вклад в теорию и практику современной геополитики. Несомненно ее значение для концептуального развития в России этой научной дисциплины. Яркий и полемически заостренный язык книги позволяет глубже понять главные "водоразделы" современной геополитической мысли.
Дмитрий ЗАМЯТИН