ЭВОЛЮЦИОННОЕ УСЛОЖНЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ СИСТЕМ:
ПРОБЛЕМЫ МЕТОДОЛОГИИ И ИССЛЕДОВАНИЯ

В.И. Пантин, В.В. Лапкин

Пантин Владимир Игоревич, доктор философских наук, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН;
Лапкин Владимир Валентинович, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН.

Ускорение политического развития и его теоретическое осмысление

В последние десятилетия наблюдается повсеместное ускорение процессов политического, социального, экономического развития. Мировая политика становится все более динамичной, налицо эволюционное усложнение и международной системы в целом, и государств-политий, принадлежащих к различным регионам и цивилизациям [Неклесса 2001a; Зидентоп 2001; Иноземцев, Кузнецова 2001; Братимов и др. 2000]. Мировой порядок и его составляющие меняются как никогда быстро и глубоко, и эта тенденция, отмеченная Г.Киссинджером еще в первой половине 1990-х годов [Kissinger 1994: 73], сохраняется и поныне.

Между тем теоретическое постижение происходящих глобальных сдвигов и их последствий очевидным образом “не поспевает” за изменчивой политической реальностью, оставаясь во многом статичным, односторонним и фрагментарным. Подобная ситуация, на наш взгляд, обусловлена двумя накладывающимися друг на друга сложностями методологического характера.

Серьезные методологические трудности порождает концептуализация взаимосвязанного развития отдельных политий и международной политической системы как таковой. По заключению многих авторов [см., напр. Доган 1999; Зегберс 1999; Лебедева 2001: 152-169; Бек 2001], изучение политической динамики исключительно с национально-государственной точки зрения является ограниченным и по существу неверным, поскольку региональные и глобальные  процессы играют сегодня ключевую роль в эволюции локальных политических образований. В свою очередь, анализ международных отношений, игнорирующий ситуацию в конкретных государствах-политиях, упускает из виду столь важный аспект мирового развития, как образование на базе наиболее мощных из этих политий глобальных центров политической и экономической силы, что делает его абстрактным и весьма неполным, а строящиеся на нем концептуальные схемы — аморфными и не способными описать структуру трансформирующегося миропорядка. В контексте современной глобализации эволюционная динамика политических систем должна изучаться на разных уровнях — от локального до глобального. При этом анализ сдвигов на одном уровне будет условием понимания изменений на других, поскольку такие сдвиги и изменения существенно влияют друг на друга и взаимодействуют между собой.

Другая существенная методологическая проблема связана с выработкой адекватных подходов, позволяющих изучать динамику (и эволюцию) отдельных политических систем, равно как и международной политической системы в целом. Затруднение вызывает, в частности, теоретическое осмысление эволюционного усложнения политических систем, наглядно проявляющегося, помимо прочего, в процессах международной политической интеграции (например, развития ЕС), в становлении и эффективном функционировании наднациональных политических институтов. Думается, что один из возможных подходов к исследованию механизмов такого эволюционного усложнения — анализ ресурсных и пространственно-временныўх факторов  функционирования систем мобилизации ресурсов [Parsons 1967: 351], формирующих дифференцированную структуру мировых центров экономической и политической силы [Лапкин, Пантин 1999].

Отметим, что, вопреки укоренившимся стереотипам, тенденция к эволюционному усложнению присуща отнюдь не только политическим системам Запада, но и другим политиям, интегрированным в международное политическое сообщество. Весьма динамичной является, скажем, эволюция азиатских сообществ (Япония, Индия, Китай, Южная Корея и др.), государств-политий Латинской Америки, а также, несмотря на все зигзаги и провалы, российской политической системы. Разумеется, указанная тенденция не исключает, а скорее предполагает наличие противоположных — к упрощению, деградации и даже распаду политических систем. В отдельные периоды и в отдельных регионах такого рода тенденции могут прослеживаться весьма отчетливо. Однако в большинстве государств-политий эпохи модерна доминирует первая; то же самое можно сказать и о международной политической системе. Поэтому исследование закономерностей и движущих сил эволюционного усложнения относится к числу актуальных задач современной политической науки.

Обращение к работам по проблемам политического развития показывает, что отмеченная тенденция явно или — чаще — неявно подразумевается большинством исследователей, но сравнительно редко становится предметом специального рассмотрения. Среди авторов, прямо затрагивающих вопросы усложнения политических систем, — Т.Парсонс [Парсонс 1997], Г.Алмонд и Г.Пауэлл [Almond, Powell 1966], Л.Пай [Pye 1966], Ф.Риггс [Riggs 1964], М.В.Ильин [Ильин 1993; Ильин 1995]. В их трудах сформулирован ряд принципиально важных в методологическом плане критериев и закономерностей эволюционного усложнения политической системы, таких как структурная дифференциация и специализация; отделение власти от собственности, разделение властей; возрастающая адаптивность и гибкость реагирования системы, повышение ее способности эффективно отвечать на внешние и внутренние вызовы; образование в ходе модернизации традиционных политий так наз. призматических систем; тенденция к “равенству”, предполагающая вовлечение населения в политическую жизнь; возникновение универсальных норм и институтов, переход к назначению на государственные посты по принципу компетентности; дифференциация внутри политической элиты, и др.

Весьма существенным с точки зрения анализа структурного усложнения политий представляется сформулированный Ильиным в отношении “систем силового и ритуального целедостижения” принцип сохранения структурно-функциональных ниш и схем (“закон вечности”), т.е. сохранения и накопления организационного и поведенческого опыта, а также сформировавшихся в процессе политической эволюции структурных и функциональных элементов [Ильин 1995: ч.1, 94-96]. Этот принцип указывает на движущее противоречие политической трансформации, в ходе которой ранее достигнутая организационная сложность наращивается за счет воспроизводства в новых институциональных формах унаследованных от “традиционных” структур функциональных элементов, а также характерных для предшествовавших этапов развития данной политической системы ценностей, норм и институтов.

В то же время приходится констатировать, что теории модернизации и демократизации, пользующиеся столь высоким авторитетом и популярностью в современной политической науке, уделяют факторам и механизмам эволюционного усложнения (равно как и упрощения) политических систем недостаточное внимание. Работам, посвященным политической модернизации или демократизации, зачастую присущ определенный телеологический оттенок. Многие из них отталкиваются, пусть неявно, от предположения о своего рода предзаданности эволюции политических систем — без выяснения реальных условий и ресурсов, необходимых для движения в сторону современного общества и/или демократии_1_. Более того, политические системы развитых стран, например США или Великобритании, иногда трактуются как безусловные “эталоны” политического развития, что фактически снимает вопрос о направлениях и путях их дальнейшей эволюции. Между тем очевидно, что эволюционируют все политические системы, независимо от уровня их современности или демократичности, и перед каждой из них периодически встает весьма жесткая альтернатива: эволюционное совершенствование либо катаморфная деградация вплоть до полного распада.  

В настоящей статье рассматривается вопрос, который можно сформулировать следующим образом: почему и как происходит эволюционное усложнение политических систем? Ответ на него далеко не очевиден, поскольку затрагивает не столько формально-описательные, сколько содержательные и сущностные моменты политического развития. В данной связи необходимо сказать несколько слов о методологических проблемах исследования поведения и эволюции политических систем, в частности о тех допущениях, на которых строятся соответствующие модели.

Анализ этих моделей, включая широко известную модель Д.Истона (“вход” и “выход”) [Easton 1965], показывает, что при описании внутренней динамики социально-политической системы и ее взаимодействия с окружающей средой их авторы в основном исходят из стационарного, или “квазиравновесного”, приближения_2_. Однако такая идеализация в общем случае представляется весьма искусственной, а как частный случай “вырождения” более сложной динамической структуры — даже экзотической.

Политика, одной из стержневых функций которой (обуславливающих ее вычленение из синкретической социальной целостности) является разрешение конфликтов и обеспечение функционирования общественного организма как единого целого, изначально, “по определению” имеет дело с ситуацией социального неравенства, социальной дифференциации, противостояния интересов и статусов. В качестве политического ответа на “вызов” социальной дифференциации и усиливающейся диссипации ресурсов возникают и структурно усложняются государство (“как специфический общественный институт… создающий общеобязательные формы социального поведения всех слоев населения” [Соловьев 2001: 52]) и власть (как средство социального взаимообмена, позволяющее “принимать и навязывать решения, которые обязательны для соответствующих коллективов и их членов постольку, поскольку их статусы подпадают под обязательства, предполагаемые такими решениями” [Парсонс 1997: 31]). При этом рост дифференциации общества и интенсивности циркуляции в нем ресурсов жизнедеятельности стимулирует формирование все более специализированной и все более структурно изощренной организации принуждения и исполнения связывающих обязательств.

Исходно неравновесная социальная среда, в которой зарождаются и функционируют политические системы, предопределяет их уникальную способность к качественным изменениям и развитию. Между тем в большинстве моделей политических систем не находится места концептуальному осмыслению роли различного рода ресурсных потоков (в т.ч. сырьевых, энергетических, инновационных и информационных), циркулирующих между системой и окружающей средой, а также внутри системы. Соответствующие схемы и модели, как правило, оказываются статичными или воспроизводящими одно и то же конечное состояние (или набор таких состояний), что резко контрастирует с реальностью. Поэтому для постижения причин и механизмов эволюционного усложнения политических систем требуется привлечение наряду с подходами, традиционно используемыми в политической науке, иных концептуальных схем и понятийных комплексов, заимствованных из других областей научного знания, в частности из теории неравновесных систем и так наз. диссипативных структур, формируемых в сильно неравновесных условиях_3_.

Теория неравновесных процессов и усложнение политических систем 

Глубокая связь, которая, согласно концепции Парсонса, существует между эволюцией политических систем и организацией ресурсных потоков, актуализирует задачу разработки подходов к изучению динамических структур политики, возникающих как элементы самоорганизации данных потоков. Действительно, важнейшими аспектами функционирования политической системы, по Парсонсу, являются циркуляция власти внутри политии, а также взаимообмены между политической и другими функциональными подсистемами общества [Parsons 1967: 349]. Эту принципиально динамическую, меняющуюся реальность традиционно описывают в терминах статического, равновесного подхода. Но если и можно говорить о неких условно постоянных, неизменных образованиях, складывающихся в процессе функционирования политической системы, то речь должна идти о свойственных ей так наз. установившихся режимах движения (будь то институциональный дизайн, политический режим, партийная система или даже система аттитюдов и политических предпочтений избирателей). Из теории катастроф известны три вида таких режимов, именуемых аттракторами (вследствие их склонности “притягивать” — attract — соседние режимы, определяемые как “переходные”): режим устойчивого равновесия, режим строго периодических колебаний и режим “странного аттрактора” (в последнем случае наблюдаются сложные непериодические колебания, элементы которых весьма чувствительны к малым изменениям начальных условий [см., напр. Арнольд 1990: 23]).

Читая описание вхождение аттрактора в область катастрофы, трудно удержаться от аналогий с политическими катаклизмами: “Устойчивый установившийся режим… обычно погибает либо столкнувшись с неустойчивым (причем в момент конвергенции скорость столкновения бесконечно велика), либо вследствие нарастания самоподдерживающихся колебаний. Это объясняет, почему так трудно бороться с катастрофой, когда ее признаки сделались уже заметными: скорость ее приближения неограниченно возрастает по мере приближения к катастрофе” [Арнольд 1990: 98]. Вместе с тем прохождение критической точки (“точки бифуркации”) в процессе эволюции сложной системы отнюдь не сводится к  пресловутому “случайному выбору”: подобного рода системы, как правило, обладают способностью к “выявлению информации”, т.е. к отбору вариантов с максимальной селективной ценностью [Эйген, Винклер 1979: 69]. Несколько упрощая ситуацию, скажем, что выбор эволюционной траектории при прохождении точки бифуркации видится “случай ным” только с позиции исходного состояния, параметры которого не позволяют “предугадать” его. Тем не менее после преодоления этой точки сингулярности система оказывается способной к своего рода селекции: вместо выбора из всего бесконечного континуума возможностей она “выбирает” лишь из весьма ограниченного числа вариантов, наиболее эволюционно перспективных. Система как бы “организует” и инспирирует “микрокатастрофы”, они нужны ей для решения ее собственных эволюционных задач, она использует катастрофу как “стохастическую машину” и отбирает из предоставляемых ею возможностей наиболее пригодные для повышения своего эволюционного потенциала. Именно эти удивительные свойства сложных эволюционирующих систем обнаруживаются в механизмах накопления информации и образования памяти, характерных для наиболее дифференцированных из них.

В нашу задачу, однако, не входит изложение основ неравновесной термодинамики и теории катастроф или показ путей использования их математического аппарата для анализа поведения политических систем. Более того, вопрос о степени применимости в гуманитарных исследованиях подходов и методов отдельных естественных дисциплин (предполагающих наличие определенным образом установленной меры и — на этой основе — строгое количественное описание всех рассматриваемых данной дисциплиной явлений) представляется нам одной из общих методологических проблем, актуальных не только для политической, но и для других наук об обществе. Мы убеждены, что названная проблема должна решаться не за счет буквального заимствования политической наукой соответствующего понятийного и математического аппарата той или иной области естественных наук, а прежде всего за счет адаптации и переосмысления наиболее важных идей и принципов, выдвинутых в рамках конкретной естественнонаучной концепции. Дело в том, что предмет политической науки существенно отличается от предмета естественных наук, и прямое перенесение методов исследования и выводов из одной области знания в другую неизбежно даст одностороннюю и не вполне адекватную картину изучаемых той реалий_4_. Поэтому мы сознательно ограничиваем себя изложением и адаптацией к проблемам политической науки лишь некоторых фундаментальных идей теории неравновесных процессов, проливающих, на наш взгляд, дополнительный свет на феномен эволюционного усложнения политических систем.

Одной из таких идей, согласующихся с реально наблюдаемой картиной, является тезис о необходимости для существования и развития политической системы многочисленных и постоянно циркулирующих ресурсных потоков, тем более многочисленных и дифференцированных, чем сложнее и динамичнее система. В самом деле, для функционирования систем с примитивной организацией власти (власть вождя или деспота) достаточно простой и неизменной регуляции ресурсных потоков, тогда как в современных политических системах с детальным разделением властных функций и полномочий она быва ет гораздо изощреннее. Если мы обратимся, например, к известной классификации политических систем Г.Алмонда и Г.Пауэлла [Almond, Powell 1966: 308], то увидим, что различия между “примитивным сообществом”, “патримониальной системой”, “консервативным тоталитаризмом”, “радикальным тоталитаризмом”, “бюрократической империей”, “модернизирующимся авторитаризмом”, “феодальной системой”, “высокоавтономной демократией” и др. во многом связаны с особенностями организации основных ресурсных потоков и регулирующих их властных структур, прежде всего со степенью централизации движения этих ресурсных потоков и управления ими.

Какого же рода ресурсные потоки обеспечивают генезис и усложнение политических систем? В общем виде это потоки всех видов ресурсов — от материальных до “идеальных” (к последним относятся, скажем, доверие населения к власти и ее легитимность, которые могут быть конвертированы во вполне реальные политические действия и изменения). Направление данных потоков может быть разным — от общества к власти и от власти к обществу, от периферии к центру и от центра к периферии и т.п., но их движение должно быть постоянным и непрерывным, поскольку всякое нарушение такой непрерывности ведет к сбоям в функционировании политической системы, к недееспособности и деградации определенных ее структур и институтов.

Отсюда следует, что всякое эволюционное усложнение политической системы, проявляющееся в возникновении новых структур и институтов, в их дифференциации и специализации, обусловлено возрастанием интенсивности и диверсификации ресурсных потоков. Очевидно, что последнее невозможно без усиления ресурсного обеспечения, зависящего от уровня экономического развития. Поэтому, в частности, более дифференцированные и сложноорганизованные демократические политические системы, основанные на разграничении власти и собственности, разделении властей, экономической независимости граждан от государства, развитом правовом регулировании возникающих конфликтов и т.п., оказываются устойчивыми лишь при относительно высоком уровне экономического развития, что отмечалось многими авторами [см., напр. Huntington 1984: 199; Липсет и др. 1993]_5_. Иными словами, устойчивая демократия требует значительного и стабильно пополняемого ресурсного обеспечения, открывающего возможности для дифференциации и, если так можно выразиться, индивидуализации политической жизни общества.   

Но уровень экономического развития (как интегральный показатель благополучия, своего рода “температура” социетального сообщества) — отнюдь не единственный фактор эволюционного усложнения политических систем, связанный с движением ресурсных потоков. Не менее важную роль играет система мобилизации и распределения имеющихся ресурсов, от которой во многом зависит характер политической системы [Лапкин, Пантин 1999]. Можно выделить три базовых типа мобилизации и распределения ресурсов. Первый — государственно-распределительный (властно-распределительный) — характерен для ряда древних автохтонных цивилизаций и некоторых более поздних закрытых политических систем; в политическом плане ему соответствуют всевозможные разновидности военно-теократической деспотии. Второй — торгово-денежный, или посреднический, — был присущ прежде всего городам-государствам древности и средневековья, возникавшим в периферийной зоне межцивилизационных контактов_6_; в политическом плане ему отвечали некоторые формы полисной или городской самоорганизации или же неустойчивые симбиотические структуры территориального господства и торгово-ростовщического богатства (эфемерные империи и т.п.), которые связывали регионы, резко различавшиеся по своему политическому, культурному, экономическому развитию, но объединенные торгово-финансовыми потоками. Наконец, третий — индустриально-капиталистический, наиболее сложный на сегодняшний день тип ресурсно-распределительных систем — лежит в основе всех современных развитых государств; в отличие от первых двух он предполагает четкое, институционально оформленное разделение властно-политических и ресурсно-экономических отношений. При переходе от государственно-распределительной системы мобилизации ресурсов к посреднической и особенно к индустриально-капиталистической сложность и дифференцированность ресурсных потоков резко возрастает. Соответственно возрастает и сложность политической системы, осуществляющей мобилизацию и регуляцию этих ресурсных потоков.

Характер системы мобилизации ресурсов в немалой степени определяет и способы взаимодействия между обществом и властью, в т.ч. между гражданским обществом и государством. При господстве властно-распределительной системы общество фактически лишено экономической и политической самостоятельности, все, включая жизнь и имущество подданных, по сути дела принадлежит государству, олицетворяемому вождем, деспотом или монархом (например, фараоном). Элементы гражданского общества при этом либо отсутствуют вовсе, либо находятся в зачаточном состоянии. В условиях доминирования торгово-денежной, посреднической системы гражданское общество начинает формироваться, но и общество, и государство, и политическая система являются в целом нестабильными. Их состояние целиком зависит от внешней торговли и противоборства властного авторитета и ростовщического интереса; ростовщичество, в свою очередь, препятствует формированию основы и предпосылки современного общества и политической системы — среднего класса, включающего в себя консолидирующих новую социальность свободных и материально независимых граждан. Наконец, преобладание индустриально-капиталистической системы, для эффективного функционирования которой необходимы развитая дифференциация и сложная регуляция ресурсных потоков, ведет к соответствующей дифференциации и агрегированию интересов, формированию гражданского общества, выступающего партнером государства, а не его подданным. Таким образом, характер системы мобилизации ресурсов тесно связан с характером политической системы и в каком-то смысле задает границы ее возможного усложнения.

Рассмотренная схема позволяет в общих чертах объяснить и причины происходящего в некоторых случаях упрощения политических систем, их перехода от более дифференцированного к менее дифференцированному состоянию. Такого рода “обратные”, катаморфные трансформации, как правило, случаются в ситуациях острого кризиса на переломных этапах развития общества. В этих ситуациях обычно наблюдается недостаток наличных ресурсов и дезорганизация ресурсных потоков, обусловленная дезорганизацией системы управления ими. Так, практика модернизационных транзитов указывает на многочисленные проблемы, встающие перед традиционным обществом при вступлении его в полосу неустойчивости, связанную с переходными трансформациями. Решение этих проблем возможно только за счет “включения” индустриально-капиталистической системы мобилизации ресурсов; но на практике такая система обычно находится лишь в начальной стадии формирования, а доминирует более примитивная — государственно-распределительная, или посредническая. В данных условиях форсирование перехода к современным, “эталонным” формам организации власти и политических институтов зачастую ведет к “срыву” процесса социальной трансформации и последующему “откату”, резкому упрощению политической системы вследствие утверждения тоталитарного или жестко авторитарного режима. На протяжении XX в. подобные метаморфозы имели место в России, Веймарской Германии, Китае, Вьетнаме, на Кубе, в Иране [Эндрейн 2000].    

Роковую роль в переходе в режим форсированного развития часто играет грубое давление со стороны других, в т.ч. более мощных с точки зрения контролируемых ими ресурсов, стран, которое в итоге вызывает ответную реакцию, как это было, например, с Россией в период социально-экономического и политического кризиса, обусловленного первой мировой войной, или с Веймарской Германией, чья эфемерная стабильность была разрушена мировым финансово-экономическим кризисом 1929—1933 гг._7_ В обстановке взаимоналожения тяжелейших внешних и внутренних проблем происходит фактическая дезорганизация власти, за которой следует частичное разрушение и радикальное упрощение политической системы. Это означает, что предпринимаемые с самыми лучшими намерениями попытки создать “истинно демократический” режим, не считаясь с реальными условиями, политическим сознанием и ресурсами данного общества, способны привести к глубочайшим провалам и породить результаты, прямо противоположные ожидаемым. Очевидно, что при обсуждении проектов формирования в современной России парламентской демократии или других радикально-прогрессистских политических нововведений подобную возможность необходимо учитывать [см., напр. Как менять конфигурацию власти в России 1999].  

Утвердившаяся в результате “срыва” и “отката” модернизации менее дифференцированная и более примитивная политическая система, будучи не в силах справиться со всей совокупностью накопившихся проблем, обычно концентрируется на некоторых из них, чаще всего на задачах экстенсивного развития экономики и ускоренной милитаризации. Эти задачи до поры до времени могут решаться и даже довольно успешно за счет архаичных форм мобилизации ресурсов, относительная неэффективность которых компенсируется тотальностью, подчиняющей и по существу приносящей в жертву концентрированному накоплению государством ресурсов перспективу общественного воспроизводства и долгосрочного развития политической системы. Однако рано или поздно устойчивость такой политической системы обнаруживает свои пределы; сталкиваясь со все новыми и новыми внешними и внутренними вызовами, система, не способная к органическому усвоению инноваций, вступает в фазу деградации и слома, и лишь затем складываются предпосылки ее нового усложнения и дифференциации.

Циклы эволюционного усложнения политических систем

Одна из наиболее распространенных форм эволюции диссипативных структур, формирующихся в сильно неравновесных условиях, — относительно устойчивый колебательный режим (так наз. предельный цикл, поддерживающийся в той мере, в какой сохраняются обеспечивающие его условия неравновесности) [см., напр.  Волькенштейн 1981: 403-503]. Вместе с тем возможны и другие режимы функционирования таких структур — вплоть до полного распада при блокировании или резком изменении направления подпитывающих их ресурсных потоков. Исходя из частичной аналогии между некоторыми сложноорганизованными системами, которые рассматривает теория неравновесных процессов, и политическими системами, можно утверждать, что развитие политических систем должно иметь нелинейный характер, предполагающий определенного рода колебания, или циклы.

Следует подчеркнуть, что представления о линейно-прогрессистском, чисто поступательном характере политического развития, несмотря на их популярность, в целом неадекватны: развитие отдельных политических систем, как и глобальное политическое развитие, не линейно, а, скорее, волнообразно и включает в себя фазы усложнения и фазы упрощения, даже деградации конкретных систем, развертывающихся во времени и пространстве. Этот вывод вытекает из работ Н.Д.Кондратьева, А.М.Шлезингера-младшего, Ф.Броделя, И.Валлерстайна, С.Хантингтона и других авторов. Волнообразность развития обнаруживается, в частности, в формировании эволюционных циклов, или циклов эволюционного усложнения политических систем. Эволюционный цикл есть один из ритмов постепенного нарастания сложности и дифференцированности политической системы, по его завершению политическая система переходит в качественно новое состояние, которое, однако, в некоторых отношениях подобно тому, в котором она находилась в начале данного цикла. Очевидно, что здесь имеются в виду не электоральные и тому подобные относительно простые повторяющиеся циклы воспроизводства политической системы [см., напр. Гельман и др. 2000], а глубинные ритмы ее качественного изменения.

Введение понятия эволюционного цикла важно в методологическом плане, ибо тем самым мы обретаем аналитический инструмент исследования функционирования и развития сложных нелинейных систем. Эволюционный цикл — это своего рода “шаг”, или элементарное звено, эволюционного процесса, изучение которого позволяет постичь, хотя бы на качественном уровне, сложную динамику политических систем. Выделение таких звеньев дает возможность структурировать процесс политического развития, вычленять его ключевые фазы и этапы. Разумеется, эволюционный цикл представляет собой идеальную аналитическую конструкцию, пригодность которой для исследования реальных политических процессов должна быть установлена и обоснована в каждом конкретном случае. Но то же самое, как справедливо заметил И.Валлерстайн, относится ко всем понятиям, используемым в науке, в т.ч. и к тем, которые вследствие долгого употребления кажутся привычными и очевидными [Wallerstein 1983: 4-5].           

Примеры эволюционных циклов в развитии политических систем приводятся в работах многих авторов. Так, в работе Шлезингера “Циклы американской истории” описаны устойчивые ритмы внутриполитического развития США, где фазы “реформирования” политической системы чередуются с фазами “консерватизма”, а доминирование “общественной цели” сменяется доминированием “частных интересов” и наоборот. Вместе с тем, как убедительно показывает исследователь, данный тип исторических циклов — “не маятник, качающийся между неподвижными точками, а спираль, он допускает новое и потому избегает детерминизма” [Шлезингер 1992: 52]. Каждый цикл продолжительностью порядка 30 лет приводил американское общество и американскую политическую систему в новое состояние (достаточно назвать хотя бы отмену рабства в 1860-х годах или реформы Ф.Д.Рузвельта), при том что базовые принципы этой системы, зафиксированные в Конституции США, не менялись вот уже более 200 лет. Иными словами, вопреки бытующим представлениям политическая система Соединенных Штатов отнюдь не оставалась застывшей, а развивалась, постепенно трансформируясь путем прохождения определенных эволюционных циклов.

Другим примером могут служить широко известные волны демократизации, обнаруженные С.Хантингтоном [Huntington 1991]. Фактически речь идет об особого рода циклах, включающих в себя “повышательные волны” развития и распространения демократии и “понижательные волны”, сопровождающиеся “откатом” демократии и демократизации. Первый такой цикл, согласно Хантингтону, состоял из “повышательной волны” 1828–1926 гг. и “отката” 1922–1942 гг., второй — из “повышательной волны” 1943–1962 гг. и “отката” 1958–1975 гг. Третий цикл открыла “повышательная волна”, нараставшая с 1974 г.; однако нетрудно прогнозировать грядущий (если уже не начавшийся) “откат” демократизации, соответствующий “понижательной волне” цикла. Не будем сейчас дискутировать по поводу точности приведенных Хантингтоном дат и согласимся, что выявленные им волны отражают некоторые общие тренды развития политических систем в Европе, Америке, Азии и Африке. Если это так, то волны демократизации по сути образуют циклы эволюционного усложнения, поскольку затронутые ими политические системы, несмотря на “откаты”, никогда не возвращаются в исходное состояние, а качественно и необратимо меняются, эволюционируют.

Следует отметить, что “подъемы” и “откаты” (“повышательные” и “понижательные” волны) в действительности представляют собой закономерно возникающие фазы эволюции и качественного преобразования международной политической системы. При этом волнообразное, а не линейное развитие демократии присуще не только всей совокупности политических систем, на чем акцентирует внимание Хантингтон, но и отдельным политическим системам, в т.ч. европейским. Так, на протяжении 1828–1921 гг. (“повышательная волна”) уровень демократичности большинства стран Западной Европы, включая Францию, Германию, Италию, постепенно возрастал, но резко упал в 1922–1942 гг. (“понижательная волна”): в тот период даже в Великобритании усилились симпатии к некоторым элементам политической практики нацистов, а также влияние сторонников заключения с последними политического компромисса. Аналогичные колебания, хотя и в заметно ослабленном виде, наблюдались и во втором эволюционном цикле. В 1943–1958 гг. (“повышательная волна”) пали тоталитарные режимы в Италии и Германии, смягчились авторитарный режим в Испании и — после смерти Сталина — советская политическая система. В свою очередь, 1958–1973 гг. (“понижательная волна”) стали свидетелями утверждения во Франции режима Де Голля, политической дестабилизации в Италии, военного переворота в Греции, постепенного свертывания реформ в СССР и его сателлитах. Третья волна демократизации, начавшаяся с 1974 г., принесла с собой установление демократических режимов в Греции, Португалии, Испании, укрепление и стабилизацию демократической системы во Франции, ФРГ, Италии. Другими словами, описанные Хантингтоном циклы свидетельствуют о том, что эволюция политических систем протекает довольно сложно и отнюдь не монотонно. Более того, по ходу этих эволюционных циклов претерпевают качественные изменения сам характер демократии и представления о ее сущности, благодаря чему международная политическая система получает новые импульсы и новые направления развития.

Еще одним примером эволюционных циклов являются циклы реформ — контрреформ в России [Пантин, Лапкин 1992; Умов, Лапкин 1992]. Только за последние два века Россия пережила несколько таких циклов, в ходе которых волны либерализации, усложнения социальной и политической системы, поощрения процессов формирования гражданского общества чередовались с волнами подавления прав и свобод широких слоев населения, усиления государственного контроля во всех областях общественной жизни, упрощения социальной и политической системы, попыток навязать идеологическое, культурное, политическое единообразие. За либеральными реформами Александра I последовали контрреформы Николая I, за преобразованиями Александра II — контрпреобразования Александра III, за реформами Витте — Столыпина — “военный коммунизм” как реакция на прежнюю стратегию модернизации, за нэпом — сталинский “великий перелом” и “великий террор”, за хрущевской “оттепелью” — брежневский “застой”, а затем — новые реформы, начатые Горбачевым. Несмотря на кажущееся возвращение “на круги своя”, каждый цикл реформ — контрреформ существенно модифицировал российскую политическую систему, привнося в нее принципиально новые черты: качественно преображался состав правящей элиты, возникали новые политические институты, менялись цели и методы осуществления внутренней и внешней политики. Разумеется, были и инварианты — сохраняющийся, вопреки всем изменениям, самодержавный тип власти, слабое и неустойчивое разделение власти и собственности, преобладание государственного патернализма и др. Но в целом  рассмотренные циклы носили эволюционный характер и каждый раз приводили политическую систему в новое состояние.

Отличительная черта российского политического развития — не в самом по себе наличии эволюционных циклов (они присущи многим политическим системам), но в многократно наблюдавшихся переходах сначала к усложнению, а затем к новому частичному упрощению политической системы. “Загадка” чередования таких усложнений и упрощений, по-видимому, связана со своеобразным механизмом, лежащим в основе российской “догоняющей” модернизации. Дело в том, что российская модернизация на протяжении вот уже нескольких веков носит неорганичный характер, обусловленный прежде всего неэффективностью системы мобилизации и распределения ресурсов, сложившейся еще в XVI–XVIII вв. и являющейся своего рода эволюционной альтернативой западноевропейской Modernity. Вследствие неэффективности и архаичности системы мобилизации ресурсов начинавшееся в ходе реформ усложнение политической системы всякий раз было сопряжено с резким социальным расслоением и политической поляризацией, расколом как общества, так и политической элиты. Намечавшиеся разграничение власти и собственности и разделение властей оказывались не подкреплены трансформацией прежней системы мобилизации ресурсов, строившейся на соединении собственности и власти и нерасчлененности последней. В результате смысл реформ сводился к ликвидации отдельных, наиболее одиозных, отживших институтов государственной власти и частичному заимствованию новых форм организации и передовых технологий. Что же касается экономического и социального развития, то оно происходило главным образом в периоды контрреформ, приводивших в действие несколько обновленную, но малоэффективную систему мобилизации и распределения ресурсов, которая делала неизбежным ужесточение политического режима. Тем самым власть и политическая система вновь упрощались, становились более примитивными, и так до очередного цикла реформ — контрреформ.

Очевидно, что реализация данного сценария требовала огромных человеческих и природных ресурсов. До поры до времени слабая дифференцированность и низкая эффективность использования ресурсных потоков с лихвой покрывались их масштабами, но подобный путь не позволял осуществить органичную модернизацию российского общества и государства, которые во многих отношениях остались несовременными. Накануне “перестройки” выявилась ограниченность, если не полная исчерпанность природных и особенно человеческих ресурсов страны; прежний тип развития политической системы завел ее в эволюционный тупик. Однако инерция движения еще чрезвычайно велика, и Россия во многом продолжает следовать по накатанной колее, что все больше разрушает и обессиливает ее. Вместе с тем особенность современного эволюционного цикла состоит в том, что в последние годы впервые в российской истории наметилось соединение государственничества и либерализма, т.е. элементов реформ и контрреформ [Согрин 2001]. Такое соединение, пусть не вполне последовательное и пока не слишком устойчивое, диктуется внутри- и внешнеполитической ситуацией; в случае его закрепления перед российской политической системой откроется возможность перехода в новый, более эффективный и менее расточительный режим развития.

Обобщая, можно констатировать, что в ходе каждого эволюционного цикла (циклы политического развития США, волны демократизации по С.Хантингтону, циклы российских реформ — контрреформ и др.) соответствующая политическая система существенно меняется, приобретая новые черты и признаки. После его завершения система отнюдь не возвращается в исходное состояние, в ней происходят более или менее выраженные качественные изменения, иногда включающие в себя чрезвычайно важные “мутации” традиционных или заимствованных политических институтов. В числу таких “мутаций” относились, в частности, усиление роли парламента в средневековой Англии (XII–XIV вв.) и сопряженная с глубочайшими социально-политическими преобразованиями реставрация Мейдзи в Японии; и в том, и в другом случае они подготовили почву для существенного изменения траектории политического развития. Одним из последних примеров подобной “мутации” является образование и развитие Европейского Союза, который имеет принципиальное значение не только как форма интеграции Европы, но и как потенциальная модель взаимодействия политических систем в условиях глобализации [см., напр. Бек 2001: 268-275; Семененко 2001: 238-257].

Глобализация и эволюция политических систем

Современные процессы глобализации безусловно оказывают существенное влияние на эволюцию политических систем, модифицируя и видоизменяя ее. Глобализация превращает ресурсные и информационные потоки в транснациональные, свободно преодолевающие государственные границы, что стимулирует возникновение и функционирование в локальных политических системах более сложных структур. Усиливающееся взаимодействие различных политических систем создает дополнительные возможности и варианты развития, ускоряя эволюцию отдельных государств-политий. Возрастает и сложность международной политической системы как таковой: в ее рамках складываются принципиально новые институты и международные организации, она становится более взаимосвязанной и динамичной. В условиях глобализации международная (в пределе — мировая) политическая система все отчетливее предстает как единое целое, не сводимое к сумме своих частей и обладающее собственными закономерностями развития. Одним из аспектов усложнения международной политической системы выступает положение о “полицентрической мировой политике”, в которой “не имеют исключительного права голоса ни капитал, ни национально-государственные правительства, ни Организация Объединенных Наций, ни Всемирный банк, ни ‘Гринпис’; все они борются за достижение своих целей, правда, с разными шансами на успех” [Бек 2001: 69].

Благодаря глобализации практически все страны оказались вовлечены в международные политические процессы, в мировые финансовые, технологические, информационные потоки, что, в свою очередь, потребовало увеличения “прозрачности”  границ между политическими системами, а также выработки более или менее общих норм поведения политических субъектов, использования ими единых “правил игры”. Это во многом способствовало нарастанию кризиса “закрытых”, “непрозрачных” авторитарных режимов в различных регионах мира. Возникла необходимость усложнения и структурной дифференциации соответствующих политических систем, в частности, разъединения власти и собственности, разделения властей, создания новых политических институтов, формирования гражданского общества.

Вместе с тем воздействие глобализации на развитие политических систем и трансформацию традиционных политических практик далеко не однозначно. Тенденция к усложнению национальных политических систем сочетается с тенденцией к их частичной унификации и уменьшению многообразия, причем обе эти тенденции связаны с противоречивой природой современной глобализации. Зародившись в весьма разнородном и многоликом в культурном, социальном, цивилизационном отношениях мире, глобализация — в том виде, в каком она протекает в настоящее время, — ведет к его гомогенизации и универсализации, утверждению абстрактно универсальных, но в значительной степени формальных и недостаточно укорененных во многих обществах институтов. Все это сказывается на развитии национальных государств и соответствующих политических систем. По справедливому замечанию директора СИПРИ А.Ротфельда, отношения в мире сегодня определяются, с одной стороны, центростремительными процессами (глобализацией и интеграцией), а с другой — центробежными (фрагментацией и эрозией государств) [Rotfeld 1999: 17-27].

Иными словами, эволюция международной политической системы и отдельных государств-политий в условиях глобализации становится еще более нелинейной и в значительной мере непредсказуемой. Наряду с признаками утверждения нового мирового порядка, налицо и симптомы его разрушения и даже наступления “неоархаизации” или “международной анархии” [Неклесса 2001б: 131]. Подобные противоречия связаны как с самой трансформацией системы международных отношений, так и с по преимуществу неуправляемым, стихийным характером процессов глобализации. В итоге важнейшие международные организации, включая ООН, ОБСЕ и др., оказываются не в состоянии влиять на происходящие процессы и содействовать разрешению то и дело вспыхивающих острых конфликтов, имеющих по сути глобальные последствия. Вследствие неспособности значительной части политических систем адаптироваться к новой ситуации и дать адекватные ответы на вызовы современности в ближайшие десятилетия в мировом политическом развитии неизбежны многочисленные критические ситуации.

В эпоху глобализации “риски”, обусловленные искусственным внедрением однотипных политических режимов и “гомогенизацией” соответствующих политических систем, резко возрастают. В случае любых серьезных потрясений навязанные и выстроенные по шаблону политические режимы неизбежно начинают  испытывать глубокие внутренние кризисы. Альтернативой данному сценарию могло бы стать утверждение и развитие различного рода “гибридных” и “конгломеративных” (“анклавных”) [Богатуров, Виноградов 1999] политических режимов, сочетающих черты традиционной и современной политических систем, что позволяет им более гибко приспосабливаться к быстро меняющейся внутренней и внешней ситуации. Иначе говоря, в сложных переходных условиях некоторое повышение гетерогенности политической системы более эффективно, нежели построение очередной “чистой” модели с ее неминуемой последующей ломкой.

Представляется очевидным, что бездумное форсирование процессов гомогенизации и унификации породит (и уже порождает) резко негативную реакцию на глобализацию как таковую. Ярким и не до конца осмысленным примером такой реакции являются события 11 сентября 2001 г. Проблема состоит в том, что попытки использовать глобализацию, дабы извне подстегнуть развитие той или иной политии и направить его в определенное русло, нередко ведут к результатам, прямо противоположным ожидаемым. Более того, они временами провоцируют частичную деградацию данной политической системы, когда, подобно раковой опухоли, начинают “расползаться” терроризм, наркобизнес, коррупция и аналогичные феномены. Между тем мировое сообщество пока не научилось не только предотвращать возникновение новых очагов деструктивных процессов, но и эффективно противодействовать их распространению.

Таким образом, влияние глобализации на развитие политических систем и формирование нового мирового порядка довольно амбивалентно. Наряду с тенденциями к унификации политических систем и формированию универсальных принципов и механизмов политического развития наблюдаются тенденции к поляризации мира, проявляющиеся и в поляризации каждого конкретного общества, каждой политической системы. Для того чтобы справиться с этой поляризацией, порождающей разнообразные напряжения и конфликты, необходимо выстроить новую систему международных и национальных политических институтов, способных эффективно регулировать возникающие противоречия и бороться с причинами, а не только со следствиями деструктивных процессов. Можно полагать, что названные проблемы будут решаться в ходе очередного цикла эволюционного усложнения международной политической системы.

_________________________

Арнольд В.И. 1990. Теория катастроф. М.

Бек У. 2001. Что такое глобализация? М.

Богатуров А.Д., Виноградов А.В. 1999. Модели равноположенного развития: варианты “сберегающего” обновления. — Полис, № 4.

Братимов О.В., Горский Ю.М., Делягин М.Г., Коваленко А.А. 2000. Практика глобализации: игры и правила новой эпохи. М.

Волькенштейн М.В. 1981. Биофизика. М.

Гельман В.Я., Голосов Г.В., Мелешкина Е.Ю. 2000. Первый электоральный цикл в России (1993–1996). М.

Доган М. 1999. Политическая наука и другие социальные науки. — Политическая наука: новые направления. М.

Зегберс К. 1999. Сшивая лоскутное одеяло... — Pro et Contra, т.4, № 4.

Зидентоп Л. 2001. Демократия в Европе. М.

Ильин М.В. 1993. Ритмы и масштабы перемен: о понятиях “процесс”, “изменение” и “развитие” в политологии. — Полис, № 2.

Ильин М.В. 1995. Очерки хронополитической типологии. М.

Иноземцев В.Л., Кузнецова Е.С. 2001. Глобальный конфликт XXI в. (Размышления об истоках и перспективах межцивилизационных противоречий). — Полис, № 6.

Как менять конфигурацию власти в России. Круглый стол. 1999. — Полис, № 4.

Капустин Б.Г. 2001. Конец “транзитологии”? (О теоретическом осмыслении первого посткоммунистического десятилетия). — Полис, № 4.

Лапкин В.В., Пантин В.И. 1999. Геоэкономическая политика: предмет и понятия (К постановке проблемы). — Полис, № 4.

Лебедева М.М. 2001. Формирование новой политической структуры мира и место России в ней. — Мегатренды мирового развития. М.

Липсет С.М., Кен-Рюн С., Торрес Д. 1993. Сравнительный анализ социальных условий, необходимых для становления демократии. — Международный журнал социальных наук, № 3.

Неклесса А.И. 2001а. A la carte. — Полис, № 3.

Неклесса А.И. 2001б. Ordo quadro: пришествие постсовременного мира. —  Мегатренды мирового развития. М.

Пантин В.И., Лапкин В.В. 1992. Краткий миг российской свободы. — Социум, № 4.

Парсонс Т. 1997. Системы современных обществ. М.

Пригожин И., Стенгерс И. 2000 Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М.

Семененко И.С. 2001. Новая модель политической системы? К вопросу об уровнях власти в Европейском Союзе в свете российских проблем. — Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна.

Сергеев В.М. 2001. Как возможны социальные изменения? (Пролегомены к статистической теории социальных сетей). — Полис, № 6.

Согрин В.В. 2001. Политическая история современной России. 1985–2001: от Горбачева до Путина. М.

Соловьев А.И. 2001. Политология. Политическая теория и политические технологии. М.

Умов В.И., Лапкин В.В. 1992. Кондратьевские циклы и Россия: прогноз реформ. — Полис, № 4.

Шлезингер А.М. 1992. Циклы американской истории. М.

Эйген М., Винклер Р. 1979. Игра жизни. М.

Эндрейн Ч.Ф. 2000. Сравнительный анализ политических систем. Эффективность осуществления политического курса и социальные преобразования. М.

Almond G.A., Powell G.B. 1966. Comparative Politics: A Developmental Approach. Boston, Toronto.

Easton D. 1965. A System Analysis of Political Life. N.Y.

Huntington S. 1984. More Countries Become Democratic? — Political Science Quarterly, № 99.

Huntington S. 1991. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. Norman.

Kissinger H. 1994. How to Achieve the New World Order. — Time, 14.03.

Parsons T. 1967. Sociological Theory and Modern Society. N.Y. 

Przeworski A. et al. 2000. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1950–1990. Cambridge.

Pye L.W. 1966. Aspect of Political Development. Boston.

Riggs F.M. 1964. Administration in Developing Countries: The Theory of Prismatic Society. Boston.

Rotfeld A. 1999. The Global Security in Transition. — Космополис. Альманах.

Wallerstein I. 1983. Long Waves as Capitalist Process. Paper prepared for International Round Table on Long Waves, 17-18.03. Paris.