1999_4

ГЕОЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: ПРЕДМЕТ И ПОНЯТИЯ (К постановке проблемы)

В.В.Лапкин, В.И.Пантин

ЛАПКИН Владимир Валентинович, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН; ПАНТИН Владимир Игоревич, доктор философских наук, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН.

НЕОБХОДИМОСТЬ ГЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

“Политологи по-прежнему считают национальное государство основной единицей анализа...”, — констатирует М.Доган, один из авторов книги “Политическая наука: новые направления” (1). В своем классическом варианте политическая наука, как правило, абстрагируется от проблем, связанных с воздействием ресурсных и пространственно-географических факторов на эволюцию и усложнение политических систем. Сталкиваясь с необходимостью рассмотрения процессов политической динамики не с национально-государственной точки зрения, а с более общих позиций — региональных и глобальных, политическая наука как бы уступает свой предмет теории международных отношений или же различным спекулятивным геостратегическим схемам*. В то же время процессы генезиса, роста и эволюционного усложнения взаимодействующих политических систем, как правило, остаются на периферии исследовательских интересов политологии, несмотря на очевидную важность глубокого изучения этих процессов как для политической теории, так и для политической практики**.

Казалось бы, роль географических и ресурсных факторов в развитии политических систем должна учитываться такими бурно развивающимися направлениями, как геополитика, геостратегия и возникшая недавно геоэкономика. Но это не совсем так. Классическая геополитика конца XIX — начала XX вв. исходила по сути дела из механической детерминации внешней политики государства его географическим положением. Современная геополитика заметно расширила область своих интересов, спектр используемых подходов и понятий (3). Однако, интересы работающих в ней исследователей, как правило, пока что еще довольно далеки от комплексного анализа пространственно-географических факторов эволюции и динамики политических систем. Что же касается геостратегии, которая часто смешивается или переплетается с геополитикой, то геостратегические исследования отличаются на сегодняшний день схематичностью и невысокой эвристической ценностью***.

* Так, например, потребность теоретически закрепить очевидное — после распада СССР — усиление геостратегических позиций Запада получила воплощение в известной концепции “униполярности”, в рамках которой по сути происходит понятийная подмена: принципы построения политической системы ведущего на данный момент государства — мирового лидера некритически распространяются на международную систему в целом.

** В числе немногих исключений выделяется фундированная попытка описания эволюционной типологии политических систем, предпринятая М.В.Ильиным (2).

*** “Их особенность в том, что в условном пространстве или в лучшем случае на качественно неопределенной “контурной карте” строятся прежде всего — а то и исключительно — ресурсные, обычно силовые, а изредка функциональные модели государств-Левиафанов и отношений между ними. Такие модели имеют, вероятно, определенный практический и теоретический смысл для стратегов — военных, а в какой-то степени и для части дипломатов” (4, с.82).

В последнее время возникла еще одна, весьма перспективная область исследований на стыке политической науки, экономики и географии — геоэкономика. Но в понимании ее предмета и ее границ нет полного единства. Это сравнительно новое научное направление, во-первых, рассматривается как одно из ответвлений геополитики^*, а во-вторых, претендует на место, ранее занимаемое геостратегией, причем в той мере, в которой практика межгосударственных конфликтов смещается из сферы военного противоборства в сферу экономического соперничества^**. Предмет геоэкономики увязывается также с процессами экономической и политической динамики национальных государств в контексте глобальных мир-экономических сдвигов^***. По сути геоэкономика подразумевает новый синтез политической науки и элементов экономического анализа. Подобные попытки уже не раз предпринимались, но возлагавшихся на них надежд, как правило, не оправдывали, а потому почти всегда подвергались затем резкой критике. В случае геоэкономики речь, правда, идет скорее о вынужденном и весьма симптоматичном синтезе, поскольку современная практика мирового развития заставляет рассматривать политику и экономику не изолированно, а в их теснейшем взаимодействии как между собой, так и с характеристиками географической среды. По необходимости геоэкономика вводит de facto в политическую науку (вслед за геополитикой) не только фактор пространства, но и факторы ресурсно-экономической природы; однако, как нам представляется, так же делает это достаточно ограниченным, поверхностным образом.

Если же говорить о наиболее плодотворных, с нашей точки зрения, попытках междисциплинарного синтеза на стыке политики и экономики, нельзя не упомянуть о мир-системном подходе, основы которого были разработаны Ф.Броделем и И.Валлерстайном (8). В его рамках под особым углом зрения исследуется влияние экономических и культурных факторов на развитие социально-политических систем. Весьма глубоким представляется анализ Броделем и Валлерстайном сложной мир-системной динамики, движущих сил смены лидеров мир-экономики и пространственного перемещения центра мирового экономического и политического могущества, описание причин глубоких кризисов, охватывающих всю мир-систему и отдельные ее части. В то же время используемая в подходе указанных авторов парадигма предполагает лишь довольно схематичное аналитическое вычленение единого “центра”, полупериферии и периферии, не предусматривая возможности более значительного структурного усложнения исследуемой системы. Основания дифференциации “центр — периферия” находятся прежде всего в экономической сфере, которая рассматривается как динамичная и эволюционирующая (ее эволюция описывается прежде всего так наз. “длинными волнами”), но воспроизводящая в целом все то же разделение на единый, слаборасчлененный внутри себя “центр” и “периферию”. Тем не менее дальнейшее развитие мир-системного подхода может привести и уже отчасти приводит (9) к формированию более сложной картины пространственных взаимодействий политических систем, учитывающей цивилизационные, ресурсные и иные их различия.

Итак, даже подходы, предполагающие комплексное изучение факторов развития политических систем и по-разному реализующиеся в геополитике, геостратегии, геоэкономике или же в рамках мир-системной парадигмы, несмотря на очевидные достижения, представляются все же недостаточными для решения ряда проблем, связанных с описанием эволюции и взаимодействия политических систем. Для выявления глубинных механизмов такой эволюции зачастую недостаточно “двумерного” сопряжения политической сферы с пространственно-географическими факторами (как это реализуется в геополитике и геостратегии)^****или политической сферы с ресурсно-экономическими факторами (как это реализуется в геоэкономике); для этого требуется исследование более сложного, “трехмерного” взаимодействия политической сферы одновременно и с ресурсными, и с пространственно-географическими факторами, что позволяет получить “объемную” картину исследуемых процессов. Это тройное взаимодействие, собственно, и находит отражение в самом названии “геоэкономическая политика”. Вместе с тем результирующий синтез трех этих факторов (параметров) оказывается плодотворным лишь при включении в рассмотрение четвертого параметра — параметра эволюционного усложнения политической системы. Как представляется авторам, для геоэкономической политики этот последний параметр является ключевым, центральным элементом ее исследовательского метода.

Другим важным методологическим принципом геоэкономической политики является то, что анализ поля взаимодействия и взаимообмена политической сферы со своим социо-естественным окружением должен быть ориентирован таким образом, чтобы в целом исследование оставалось в рамках политической науки, а не ресурсно-экономических или географических дисциплин.

ПРЕДПОСЫЛКИ ГЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В ТЕОРИИ ДЕЙСТВИЯ Т.ПАРСОНСА

Теоретическим обоснованием подобного подхода могут служить не только приведенные выше соображения, основанные на критическом анализе различных концепций и направлений политической науки, но и более общие предпосылки, содержащиеся, к примеру, в теории действия Т.Парсонса, претендующей на целостное описание человеческой деятельности во всем ее многообразии, на формирование некоей “синтезирующей матрицы” наук об общественном развитии (10). Этот подход позволяет сочетать четкое аналитическое различение основных функциональных подсистем общества (экономики, политии, социетального сообщества {интегративной подсистемы} и культуры {подсистемы воспроизводства образца}) с сохраняющейся возможностью аналитического исследования общества как целого. В частности, Парсонс указывает: “при анализе взаимоотношений между четырьмя подсистемами действия, а также между ними и средой действия важно не упускать из виду явление взаимопроникновения... По нашему мнению, граница между любой парой подсистем действия представляет собой некую “зону” структурных компонентов или образований, которые могут теоретически рассматриваться как принадлежащие обеим подсистемам, а не просто относимые к какой-то одной из них... Именно благодаря зонам взаимопроникновения может осуществляться процесс взаимообмена между подсистемами...” (10, с.17).

Так, с точки зрения Парсонса, циркуляция власти внутри политии составляет лишь один из аспектов функционирования политической системы; гораздо существеннее, — особенно с точки зрения характеристики эволюции общества, — роль взаимообменов между функциональными подсистемами (экономической, политической, интеграционной и воспроизводства образца). Взаимодействие политии с экономической подсистемой общества создает систему мобилизации ресурсов (11, с.351). Такая система в процессе своего длительного функционирования и сопряженной с этим внутренней дифференциации характеризуется накоплением (как правило, определенным образом локализованным в наличествующем гео-политико-экономическом пространстве) значительных ресурсов власти и собственности (денег^*****, богатства, капитала), необходимым для стабилизации ее функционирования. Функцию накопления и структурной организации ресурсов мы, вслед за Парсонсом, рассматриваем как необходимый элемент эволюционной дифференциации общества. В качестве одного из наиболее важных особых случаев функционирования этой системы взаимообмена, контролирующей мобилизацию ресурсов, Парсонс особо выделяет инвестиционный процесс (11, с.351).

Само понимание сферы политического по Парсонсу предполагает момент контроля над ресурсной сферой. “Мы рассматриваем какое-то явление как политическое в той мере, в какой оно связано с организацией и мобилизацией ресурсов для достижения каким-либо коллективом его целей” (10, с.30). Заметим, что при этом строго выдерживается ясное разграничение функций политики и экономики по отношению к ресурсной сфере: обеспечение эффективного управления имеющимися ресурсами есть сфера экономики и технологии; что же касается организации и мобилизации ресурсов для достижения целей сообщества и повышения его адаптивных возможностей — это сфера политического.

С такой точки зрения по крайней мере недоумение вызывает существующая устойчивая традиция, в соответствии с которой блок проблем на стыке политического (т.е. — по Парсонсу — подсистем функционального обеспечения потребностей общества в формировании и реализации целей социального действия) и экономического (т.е. функционального обеспечения задач адаптации общества к окружающей среде, и, в первую очередь, обеспечения эффективного управления ресурсами) отторгается политической наукой и адресуется политэкономии (12). (Последняя, заметим, в своем классическом варианте по сути отличается от экономики лишь представлениями о так наз. “классовой” природе экономического интереса.)

Развивая параллель экономики и политики, Парсонс сравнивает процесс приращения власти с экономическим процессом капиталовложений. Описывая переход от простых к сложным, динамическим политическим системам, характеризующимся нарастанием циркулирующих потоков власти, Парсонс указывает, что “критическое условие такого перехода — готовность коллективности (collectivity) и ее членов принять новые связывающие обязательства помимо тех, что уже в силе” (11, с.340, 342). Приращение власти, реализующееся по мере того, как коллективность вырабатывает новые цели и для их достижения принимает на себя новые связывающие обязательства, в современных обществах все более определяется рядом дополнительных обстоятельств. Это, с одной стороны, формирование в странах Запада общества потребления, основанного на среднем классе, составляющем большинство населения, а с другой, — глобализация коллективных целей и интересов, понуждающая власть все более активно включаться в межнациональное общение, подразумевающее сегодня не столько силовое противоборство, сколько экономическую интеграцию.

Другим, не менее важным для нас аспектом теории Парсонса является имманентно присущая ее построениям географическая, пространственная составляющая взаимодействия политики и экономики. Вслед за Парсонсом мы обращаем внимание на структуры, способы и механизмы эффективной мобилизации услуг и материальных ресурсов, что, в свою очередь, — с учетом функции топологического размещения (allocation) ресурсов, — и составляет, на наш взгляд, предмет геоэкономической политики. “Поскольку услуги индивидов становятся подвижным и размещаемым ресурсом, они образуют экономическую категорию, о чем свидетельствует их объединение с физическими благами в любимом экономистами выражении «товары и услуги». Однако при включении индивида через систему найма в деятельность реализующей услуги организации он тем самым вовлекается в то, что в аналитических терминах называется политическим функционированием, т.е. в организационный процесс, ориентированный на достижение специфических целей общества или его групп” (13). Иными словами, по мере смещения функции политики в направлении интенсификации процесса мобилизации ресурсов в сферу политики все больше вовлекаются элементы, традиционно относящиеся к экономической сфере. Этот тренд, собственно, и фиксирует парадигма геоэкономической политики.

“Распределение доступа к материальным ресурсам, связанное с системой разделения труда через экологический аспект жизни общества, требует решения вопросов территориального размещения различных подгрупп населения, а также закрепления за ними различных экономических интересов. У физической среды есть и второй значимый для общества аспект (ввиду важности физической силы для сдерживания нежелательных действий), в соответствии с которым эффективное социетальное целедостижение нуждается в контроле за действиями в пределах определенной территории. Поэтому мы имеем дело с двумя проявлениями самодостаточности общества, которые относятся, соответственно, к экономическому и политическому функционированию в отношениях с физическим окружением — через технологию и организованное использование силы при исполнении военных и полицейских функций” (10, с. 20). Вместе с тем политическое функционирование не сводится к использованию принуждения для обеспечения условий безопасности нормативного порядка (заметим, что именно этому аспекту политического функционирования посвящена “львиная доля” современных политических исследований). Парсонс указывает на функциональное расщепление сферы политического как целого: другая незаслуженно обделенная вниманием исследователей функция политической системы, — коль скоро речь заходит о коллективном достижении цели, — это обеспечение эффективной мобилизации услуг и материальных ресурсов (13). Позволим себе высказать предположение, что сформулированный М.Ильиным (2, ч.1, с.94-96) в отношении “систем силового и ритуального целедостижения” принцип сохранения структурно-функциональных ниш и схем (закон вечности), или иначе говоря, принцип сохранения и накопления организационного и поведенческого опыта, а также сформировавшихся в ходе политической эволюции структурных и функциональных элементов, — применим также и в случае, когда речь идет о системе мобилизации услуг и ресурсов. Точно так же, как капитал в марксовой формуле означен как “самовозрастающая стоимость”, система мобилизации ресурсов выступает как самовозрастающая, активно дифференцирующаяся и усложняющаяся сущность.

Принимая парсонсовскую функциональную дифференциацию на подсистему целедостижения (сфера политического) и подсистему адаптации (сфера экономики), можно сформулировать и более общую исследовательскую задачу геоэкономической политики: изучение взаимообусловленности двух функций — 1) функции целедостижения по отношению к внешней среде и
2) функции адаптации к внешней среде. Адаптация, т.е. освоение внешних ресурсов, формирует предпосылки для дальнейшего целеполагания и целедостижения, что, в свою очередь, обеспечивает новый уровень освоенных ресурсов, стимулирует постановку новых целей экспансии общества вовне и открывает новые сферы такой экспансии, формируя новый “цикл” (точнее, новую “волну”) развития политической системы. Таким образом возникает своего рода циклически-волновой механизм приращения способности общества к “действию”, к активной “целесообразной адаптации” по отношению к внешней ресурсно-сырьевой среде. В этом — одно из важных дополнительных обоснований необходимости геоэкономической политики как одного из инструментов исследования циклически-волновых процессов эволюции общества, изучение которых становится возможным, по-видимому, лишь при переходе к упомянутому ранее трехмерному сопряжению “политика-экономика-пространство”.

К сожалению, в той мере, в какой до настоящего времени и в политической, и в экономической науках сохраняются “изоляционистские” тенденции, и та, и другая испытывают существенные затруднения при теоретическом осмыслении фактов пространственной и циклически-волновой динамики общественных процессов. Включая в сферу своего рассмотрения аспекты эволюции общества, связанные с мобилизацией, организацией и развитием его адаптивных возможностей, политическая наука, оставаясь в строгих рамках своего “аналитического типа”, обретает возможность выйти за пределы узкогосударственного контекста “классической” политологии к более широкому — вплоть до глобального. Каждый эволюционный шаг (включающий и определенное усложнение внутриполитической организации), обеспечивающий тому или иному сообществу новый уровень адаптивных возможностей в ключевых направлениях его жизнедеятельности, изменяет его конкурентоспособность по сравнению с другими сообществами в единой региональной или мировой системе и тем самым становится фактом внешней, международной политики.

ПРЕДМЕТ ГЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

В первом приближении геоэкономическую политику можно было бы определить как направление исследований, рассматривающее роль определенных пространственно-географических и ресурсно-экономических факторов в функционировании и эволюции политических систем. Ресурсно-экономические факторы в рамках геоэкономической политики (и в соответствии с предложенным Парсонсом ракурсом) могут рассматриваться под особым углом зрения — прежде всего как распределенные в освоенном людьми пространстве структуры и элементы, обусловливающие развитие политических институтов и процессов в том или ином направлении. Иными словами, геоэкономическая политика, с нашей точки зрения, изучает не все пространственно-географические факторы, определяющие поведение политических систем, а прежде всего те из них, которые прямо влияют на выбор данной политической системой того или иного эволюционного пути, на формирование разных типов политических систем и структур. Ее предмет — пространственно организованные политические структуры, позволяющие эффективно мобилизовать, контролировать и приумножать ресурсы политического развития. Проблема, находящаяся в центре ее внимания, — освоение и структурно-функциональная реорганизация пространства действия социальными коллективами в ходе реализации ими своих жизненных целей.

Значимость предмета геоэкономической политики как направления исследований в современных условиях усиливается в связи с интенсивно развивающимися процессами глобализации, сопряженной как с универсализацией принципов международных взаимодействий, так и с усложнением, дифференциацией внутренней структуры единого универсального миропорядка. Это, собственно, и является главным фактором его упрочения и возрастающей стабильности. Впрочем, в процессах глобализации последнего десятилетия прослеживается и иная тенденция: растущая поляризация мира, когда структурно дифференцированному единству основных демократий (во взаимоотношениях которых друг с другом, казалось бы, уже обеспечена институционализация баланса могущества) противостоит мир культурно, этнически, конфессионально и цивилизационно разъединенных государств, раздираемых внутренними и внешними конфликтами. Контрпродуктивно рассматривать глобальные политические, экономические, финансовые процессы раздельно, ибо они в значительной степени переплетены, так что одно является непосредственным продолжением другого (14)^******. “Экономизация политики” и “политизация экономики” происходят в глобальном масштабе, воздействуя на судьбы как мирового сообщества, так и отдельных национально-государственных образований. Возникает необходимость включения в поле зрения политической науки тех пространственных и ресурсно-экономических факторов, которые непосредственно определяют особенности функционирования и изменения как мировой политической системы, так и отдельных национально-государственных или региональных политических систем.

ЦЕНТРЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИЛЫ: ПРИРОДА, ГЕНЕЗИС, ЭВОЛЮЦИЯ

Становление и развитие геоэкономической политики тесно связано с проблемой “многополярности” современного (и не только современного) мира, с динамикой различных центров политической силы, которые одновременно являются и центрами экономической силы. (Другое дело, что центры экономической силы не всегда являются центрами или “полюсами” политической силы: не всякая структура, обеспечивающая эффективное управление имеющимися ресурсами, может выступать полноценным субъектом эволюционного усложнения систем организации и мобилизации ресурсов (СМР) в масштабах мирового сообщества.)

С точки зрения геоэкономической политики “центр политической и экономической силы” осуществляет, пользуясь парсоновской терминологией, функцию полагания и достижения целей глобального контроля над ресурсами общества. Он представляет собой особого рода политическую систему, развитие которой основано на масштабном освоении и эффективной мобилизации ресурсов, на конверсии этих ресурсов в ресурсы политической и военной мощи и направлено на приращение государственной власти, на внутреннее усложнение и внешнюю экспансию. Необходимыми условиями превращения той или иной политической системы в “центр политической и экономической силы”, способный оказывать решающее воздействие на процессы мирового развития, являются, во-первых, масштабы ресурсной базы, во-вторых, эффективность мобилизации этих ресурсов для достижения внутри- и внешнеполитических целей, и, в-третьих, способность выступать мировым центром инновационной деятельности, обеспечивающим устойчивое развитие как ресурсной базы, так и эффективной системы мобилизации ресурсов.

Возникновение мировых центров политической силы синхронизировано во времени и сопряжено по сути с процессом модернизации. Модернизация, выступающая как вполне определенная качественная характеристика политической системы, нередко рассматривается как своего рода “незавершенный проект”. Преодоление локальной ограниченности, обретение глобальной политической перспективы предстают как столь же качественно особая и столь же принципиально незавершенная инварианта развития мировых центров политической силы.

Вместе с тем становление этих центров было бы невозможным без возникновения более эффективных, в конечном итоге — глобальных механизмов мобилизации ресурсов. Именно формирование эффективных механизмов мобилизации ресурсов превращает данные центры из локальных в мировые, резко расширяя границы их политического и экономического влияния. С этой точки зрения очевидно, что одним из важнейших и необходимых признаков подобного центра является наличие мощного и эффективного механизма аккумулирования и мобилизации ресурсов, позволяющего удерживать в зоне своего влияния огромные территории и значительные массы населения, причем необязательно в рамках национальных границ.

Для возникновения полноценного и устойчивого мирового центра политической и экономической силы необходим целый ряд природно-географических и социально-политических условий. Во-первых, любой центр — это всегда достаточно сильное, расположенное вне экстремальных климатических поясов Северного полушария, политически и экономически независимое государство (отметим, что для ряда центров, таких как Германия, США, Япония, Китай, достижение ими политической целостности и реального политического и экономического суверенитета, с одной стороны, и формирование адекватной статусу “центра” системы мобилизации ресурсов, с другой стороны, происходило взаимосвязанно).

Во-вторых, каждый центр представляет собой самовоспроизводящееся, динамичное политическое и экономическое образование с внутренними механизмами развития форм политической организации и смены технологических укладов, понуждающими центр к международной экономической и политической экспансии, к утверждению себя в качестве не только региональной, но и мировой державы. Целый ряд государств, которые в последние десятилетия стали называть “новыми индустриальными странами” (Бразилия, Турция, Мексика и др.), несмотря на их вполне оправданные амбиции и внушительные экономические успехи, в своем развитии не вполне самостоятельны, не обладают внутренними ресурсами контроля над мировыми экономическими и политическими процессами (особенно над механизмами стратегического планирования развития) (17), и потому по статусу остаются региональными державами, но не мировыми центрами. С другой стороны, Россия, переживающая глубокий политический кризис, а в экономическом отношении уступающая в данный момент многим и многим государствам, тем не менее по-прежнему способна к воспроизводству себя в качестве мировой державы. Она не только сохраняет контроль за значительной частью мировых стратегических ресурсов, располагает внушительным потенциалом военного могущества, а также по-прежнему имеет (хотя и несколько архаичные по современным меркам) механизмы стимулирования инновационного процесса, но — и это главное — представляется одним из немногих ключевых, базисных элементов в системе мирового политического и экономического порядка; Россия занимает свою особую морфологическую нишу в единой многоцентровой системе современного мира, и потому попытки низвести ее до положения “одного из многочисленных развивающихся государств” равносильны попыткам поколебать всю систему мировых центров. Анализ некоторых ее функций в современной системе многополярного, многоцентрового мира будет дан ниже при рассмотрении эволюции целостной и вместе с тем последовательно дифференцирующейся системы мировых центров политической и экономической силы.

В-третьих, каждый из мировых центров пережил свою великую политическую революцию (как правило, целую революционную эпоху, на которую приходится всякий раз решающий этап модернизации того или иного центра) и внес свой уникальный вклад в формирование современных политических систем. Эти революции, разумеется, были очень разными, под стать эпохе и характеру национального устройства — будь то освободительная революция в Нидерландах в XVI в., впоследствии способствовавшая “образцовому” капиталистическому развитию Голландии, английские революции XVII в., война за независимость Соединенных Штатов в конце XVIII в., Великая Французская революция, оказавшая влияние на всю Европу, или совсем иная Октябрьская революция в России, также по-своему “потрясшая весь мир” и преподавшая ему свой урок. Объединение Германии под эгидой Пруссии в 1860-х — 1870-х гг. также следует рассматривать как классический пример “революции сверху”, открывшей длительную, занявшую почти столетие эпоху ее революционной — в означенном смысле – модернизации. Существенно иной вариант “революции сверху” продемонстрировала Япония, став на путь модернизации в ходе так наз. реставрации Мэйдзи и завершив свою “революционную эпоху” после поражения во второй мировой войне. Резюмируя, еще раз повторим: опыт революционной эпохи, пройденной каждым центром, привносит особый, неповторимый вклад в совокупный процесс глобальной модернизации, и все основные современные политические системы в той или иной степени “впитали” в себя результаты политических переворотов и изменений, происходивших в рассматриваемых мировых центрах.

В-четвертых, генезис мировых центров политической силы, природа движущих сил “возвышения” и “падения” тех или иных центров во многом обусловлены процессами поляризации внешнеполитических интересов ведущих мировых держав и их превращения в противостоящие друг другу глобальные силы. В частности, США и Россия, выступающие с середины XX века как дуэт политических соперников-антагонистов, является далеко не первым случаем подобного рода. Но в сознании современного человека, пожалуй, именно эта пара является наиболее выразительным примером отношений типа “центр” — “противоцентр”. На самом же деле такие пары — государство, являющееся в данную эпоху мировым политическим и экономическим лидером (“центр”), и мощная военная держава-империя, находящаяся в состоянии незавершенной (и как правило, весьма неорганичной) модернизации (“противоцентр”), — характерны для всей эпохи модерна, а их жесткая борьба за гегемонию является важнейшей структурной характеристикой эволюции мировой политической системы.

В XVII — начале XVIII в. (ранний модерн) такой парой были Голландия и противостоявшая ей абсолютистская Франция (отметим в качестве яркого примера, что преимущество более совершенной и эффективной системы мобилизации хозяйственных и политических ресурсов Голландии в тот период было столь велико, что позволяло ей — довольно небольшому по территории, природным и человеческим ресурсам государству, — успешно противостоять величественной и могущественной Франции). Во второй половине XVIII — начале XIX вв. государству — мировому лидеру, которым стала Великобритания, опять же противостояла королевская и наполеоновская Франция. В конце XIX — начале XX вв. новая держава — Германия, — бросила вызов Великобритании, колониальная империя которой пошатнулась и стала разваливаться. На смену Великобритании пришли США, и драма второй мировой войны стала по сути апофеозом противостояния “старого имперского центра” — Германии и “молодого мирового лидера” — США, завершившегося крахом Германской империи и вступлением ее на путь устойчивого демократического развития. Наконец, со второй половины XX в. Соединенным Штатам, ставшим политической и экономической супердержавой и лидером объединенной политической и экономической мощи Запада, противостоял Советский Союз.

На первый, поверхностный, взгляд может показаться, что “центру-лидеру” в этой ситуации противостоит безнадежно отстающая и эволюционно тупиковая структура, не имеющая никаких шансов в таком соревновании и вступающая в противоборство “от отчаяния”. Но на деле ситуация гораздо сложней. Сам факт вовлечения модернизирующейся империи в процесс глобальной дифференциации демонстрирует ее актуализирующийся потенциал мирового политического и экономического могущества, ее способность впрямую участвовать в ресурсно-силовом соперничестве с лидером. Безусловно, и возможности, и сферы влияния и экспансии, и канал эволюции “противоцентра” в рамках единой мировой системы центров политической и экономической силы принципиально отличны от тех, что присущи “центрам-лидерам”.

Последние мы условно обозначаем как центры “англо-американского типа” и относим к ним Голландию (в качестве особого “центра-предвестника”), Великобританию, США и (потенциально) Японию. Для этих центров характерны органичный, на собственной автохтонной основе переход к модернизации, относительно раннее развитие высокодифференцированной политической системы и емкого внутреннего рынка, стимулирующего интенсивную мировую океанскую торговлю и рыночную индустриализацию — две важнейшие основы их СМР. Эволюционная “судьба” “центров-лидеров” базируется на преемственности, своего рода встроенности в логику хронополитического восприемства мирового лидерства. На этапе своего становления новый центр этого типа крепнет под опекой и защитой более зрелого, лидирующего в тот период центра. Затем, когда новый центр достигает зрелости и демонстрирует свою эффективность, осуществляется процесс смены лидера: новый центр становится доминирующим в мировой системе. Наконец, и у этого центра появляется “наследник”, на первых порах пестуемый им, но вскоре все отчетливее заявляющий о своих собственных претензиях на лидерство. Тем не менее смена поколений центров-лидеров не ведет к разрушению уходящего лидера; напротив, он включается в многоцентровую систему, тем самым укрепляя и ее, и самого себя.

Генезис и природа “противоцентров” иные. Центры этого типа мы обозначаем как “континентальные” и относим к ним Францию (также в качестве особого “центра-предвестника”), Германию, Россию (СССР) и Китай (потенциально, хотя сегодня это уже почти зрелый “противоцентр”). Они характеризуются неорганичным, проблемным, затяжным переходом к модернизации, устойчивыми тенденциями подавления процессов внутренней политической дифференциации, вмешательства нелиберального государства в экономику. Присущая им СМР основана на принципах континентального изоляционизма и индустриализации “сверху”. Природа центров этого типа двойственна, различна при взгляде извне и изнутри^*******. Их эволюционная “судьба” — это цепь разрушительных катастроф, предельного напряжения сил империи, симулирующей частичные структурно-функциональные элементы модерна, и последующего краха, наступающего в результате перенапряжения мобилизационных структур имперского типа.

Характер взаимоотношений молодого и зрелого “противоцентров” — это сочетание преемственности (“зрелый противоцентр” как бы “инфицирует” своего будущего восприемника, привносит своего рода “закваску” специфических форм мобилизационной системы, эффективно симулирующих отдельные элементы модерна) с ожесточенной конкуренцией, переходящей в откровенную вражду в периоды структурных преобразований мировой системы. Становление центров этого типа составляет героическую эпоху “железа и крови”; их расцвет приходится на краткий исторический миг, охарактеризованный нами как смена “центров-лидеров”, в силу чего мировая многоцентровая система отчасти дестабилизируется, и у “противоцентра” появляется соблазн заявить о своих претензиях на мировое господство. Итог их существования в качестве “противоцентра” — полный и окончательный крах империи********. Но вместе с тем, — в силу органического единства многоцентровой системы, — поверженный “противоцентр”, освобожденный от отягощающих его досовременных, имперских структур целедостижения, получает возможность изменить свою природу. Пройдя через мучительный этап либерально-рыночных преобразований, он способен стать нормальным полноценным мировым центром политической и экономической силы, интегрированным, наряду с новыми и старыми центрами “англо-американского типа”, в единую мировую многоцентровую систему. В качестве примера можно вспомнить развитие Германии в период Эрхарда-Аденауэра.

Резюмируя этот пункт, повторим: логика “сложения” многополярного мира включает изначальную дифференциацию на “центр” и “противоцентр” и последующую (отделенную во времени) их интеграцию, что в совокупности и формирует усложняющуюся многоцентровую структуру современного мира.

Наконец, в-пятых, каждый мировой центр является одновременно “ядром” определенной цивилизации (США, Россия, Япония, Китай) или ее ветви (например, англо-саксонской, романской или германской в случае Великобритании, Франции, Германии, принадлежащих к западноевропейской цивилизации). Каждый центр вместе с тем является также ведущим региональным лидером: например, США — политический и экономический лидер всего Западного полушария, Германия — лидер Центральной Европы, Россия доминирует почти на всем постсоветском пространстве, Япония остается ведущей державой Юго-Восточной Азии и т.п.

Отметим, вместе с тем, важное различие центров двух означенных выше типов. Центры англо-американского типа характеризуются ярко выраженной внешнеполитической открытостью, стремлением к повсеместному распространению собственного политического и экономического порядка в качестве универсального, приложимого даже к чужеродной цивилизационной основе. Такого рода внешняя политика (думается, не случайно в конце XIX в. получившая наименование “империализма”) вместе с тем достаточно органично сочетается с последовательно развивающимся процессом либерально-демократических преобразований внутриполитической сферы, в совокупности обеспечивая динамическую устойчивость процесса модернизации и лидирующие позиции центров этого типа в глобальном модернизационном развитии.

Напротив, центры континентального типа, даже вступая в период своего наивысшего расцвета на путь борьбы за мировое господство, реально ограничены геополитическим ареалом, определенным их цивилизационной основой и имперской предысторией. Все попытки противоцентра “разорвать” связь с прежней традицией, “начать историю заново”, вскоре приводят к его возвращению “на круги своя”. Предельное напряжение сил, даже во имя преодоления тяготеющего имперского прошлого, фатально разрушает ростки политической дифференциации и либерализма, порождая различные разновидности мобилизационных систем нелиберального, нерыночного типа. Тем не менее устойчивую систему мобилизации необходимых “противоцентру” ресурсов политической мощи он способен выстроить, только оставаясь в своем традиционном имперском ареале. Попытки выхода за пределы этого ареала быстро и беспощадно караются военно-политическим поражением и даже полным крахом. Такова судьба наполеоновской Франции в начале XIX в. Такова драма Германской империи с ее настойчивым, но бесплодным “натиском на Восток” (как, впрочем, и на Запад, поскольку традиционный имперско-цивилизационный ареал Германии был очерчен границами Священной Римской империи). В этом и причина неудач СССР, пытавшегося распространить коммунизм советского типа за пределы российского имперско-цивилизационного ареала. В этом, возможно, залог пространственной локализованности потрясений, связанных с окончательным пробуждением нового “противоцентра” — Китая.

Эволюционное усложнение мировой политической системы сопряжено с последовательным пространственным смещением каждого нового центра политической и экономической силы относительно предыдущего центра того же типа. Так, в ряду Голландия — Великобритания — США — Япония новый центр располагается к западу от предыдущего, причем локализация центров этого типа не ограничена каким-либо одним континентом или какой-либо частью света. Напротив, каждый новый центр континентального типа в ряду Франция — Германия — Россия — Китай расположен восточнее предыдущего, а само перемещение этих центров происходит в пределах одного (но зато гигантского) евразийского континента. Можно полагать, что такая динамическая пространственная структура системы центров политической и экономической силы связана как с пространственно-географическими императивами земной поверхности, так и с меняющейся во времени ориентацией ресурсных потоков. Результирующую этих процессов можно образно представить как замыкание двух “полуколец”, образованных англо-американской и континентальной ветвями, огибающими с разных сторон земную поверхность; этот образ может служить еще одной наглядной характеристикой формирования единой глобальной общемировой политической и экономической системы.

Поляризация мировых центров политической и экономической силы отнюдь не случайна, как не случайны и принципы “отбора” (речь идет о естественном отборе) противостоящих друг другу держав. Несмотря на то, что сами “принципы отбора” до конца не определены, можно сформулировать некоторые критерии, которым должны удовлетворять центры, принадлежащие к англо-американскому или континентальному типам. Первые изначально представляют собой не просто морские, но океанские державы, отделенные от основных театров военных действий на континенте, пользующиеся преимуществами океанской торговли, стягивающие к себе мировые торговые и финансовые (а ныне и информационные) потоки, динамичные в социальном и политическом отношении, успешно осуществившие комплексную политическую и экономическую модернизацию. Это, в свою очередь, позволяет обеспечить выраженную сплоченность нации и, соответственно, развитую систему компромиссного разрешения социальных и политических конфликтов, облегчающие формирование и развитие нации-государства, а также эффективность и прагматизм политической системы.

Центры второго типа формируются на основе политических систем, которые, несмотря на все различия (речь идет о политических системах, характерных для определенного периода развития этих государств-центров — Франции до 1871 г. и Германии до 1945 г.), обладают рядом общих черт. К этим общим чертам относятся: наличие мощной бюрократии, контролирующей государство; сменяющие друг друга сильные авторитарные режимы, блокирующие развитие острых социальных и политических конфликтов, но одновременно и тормозящие формирование более сложных и более эффективных политических систем; сложности на пути формирования современной нации-государства; наличие множества слабых политических партий и течений при общей неустойчивости политической системы и периодическом усилении радикализма.

В целом процесс эволюционного усложнения мировой политической системы включает, с одной стороны, увеличение количества центров силы, а с другой, — структурную перестройку связей между ними по мере интеграции новых центров и изменения их функций. В итоге реальная, а не схематически-упрощенная организация мировой политической системы представляет собой не банальный “униполь”, но весьма сложную, развивающуюся во времени многоцентровую структуру.

Говоря о генезисе и динамике мировых центров политической и экономической силы, нельзя не затронуть, хотя бы в самой общей форме, проблемы, связанные с представлениями о геоэкономической и геополитической среде, в которой находятся различные политические системы. Эта “активная среда”, представляющая собой не просто географическое пространство, а совокупность и переплетение множества ресурсных потоков, каналов политического влияния и взаимодействия, является своеобразной детерминантой развития политических систем, включая и мировые центры политической и экономической силы. Иными словами, центры, о которых идет речь, возникают и развиваются во многом благодаря воздействию геоэкономической и геополитической среды. Она создает благоприятные условия для аккумулирования и мобилизации ресурсов и концентрации контролирующей эти ресурсы власти, порождая тем самым локальные или мировые центры политической и экономической силы. Именно процессы, происходящие в этой среде (например, резкие изменения направления и интенсивности ресурсных потоков или появление новых каналов политического влияния и взаимодействия), в значительной мере определяют возвышение или упадок тех или иных центров, будь то центры англо-американского или континентального типа. В более общем плане различные аспекты взаимодействия политических систем с геоэкономической и геополитической средой нуждаются в дальнейшем углубленном исследовании.

СИСТЕМЫ МОБИЛИЗАЦИИ РЕСУРСОВ КАК ИНСТРУМЕНТ АНАЛИЗА ПОЛИТИЧЕСКИХ СИСТЕМ

Еще одна важная линия исследований в рамках геоэкономической политики связана с понятием системы мобилизации ресурсов (не следует смешивать с понятием “военно-мобилизационной системы”, которое используется для характеристики ряда тоталитарных режимов XX в.). Подчеркнем, что понятие СМР, хотя на первый взгляд и выглядит как относящееся преимущественно к сфере экономики, в действительности характеризует главным образом политическую составляющую функционирования и развития государственных образований. Это становится очевидным, если вспомнить приведенное выше определение “политического” по Т.Парсонсу — у него присутствует даже сам термин “система мобилизации ресурсов”.

С нашей точки зрения, необходимость использования данного понятия в рамках политической науки определяется прежде всего тем, что без него анализ механизмов возникновения и воспроизводства различных типов государственно-политических систем будет оставаться неполным и односторонним. Скажем, в целом вполне оправданные и интересные попытки вывести характерные черты различных политических систем и государственных образований из географических и геологических условий или из особенностей культуры и ценностных ориентаций данного общества все же обнаруживают свою неполноту, поскольку не учитывают специфику природно-хозяйственных механизмов мобилизации различного рода ресурсов, которые опосредуют влияние этих природных и культурных факторов на функционирование политических систем.

Так, ограниченность территории и сложный рельеф местности в определенной мере способствуют развитию полисной организации, а наличие значительных по площади более или менее плодородных земель при равнинном рельефе — образованию сухопутных аграрных империй (2, ч.2, с.17). Но только формирование определенного механизма контролирования и мобилизации жизненно важных для существования данного общества ресурсов (людских, природных, денежных) дает возможность развиваться той или иной системе политической организации, причем тип такого механизма во многом влияет на конкретные формы этой политической организации, на их эволюцию и масштабы распространения.

С этой точки зрения не только рельеф, климат и территория способствовали возникновению политической системы в Соединенных Штатах, не только “дух капитализма” и протестантская этика определили ее характерные черты; важную роль сыграла также свойственная этой стране система мобилизации ресурсов и контроля за их распределением. (Так, гомстед акт способствовал распределению земельных ресурсов, наиболее благоприятному для формирования массового среднего класса, особая система банков и других кредитно-финансовых учреждений сделала общедоступным кредит, а система взыскивания налогов обеспечила эффективную мобилизацию денежных ресурсов на инновационные проекты, развитие инфраструктуры и социальной сферы). Эта чрезвычайно эффективная система мобилизации ресурсов в немалой степени обусловила специфику отношений между гражданами и государством, между различными политическими силами, сформировав своего рода образцовую систему “правил игры” в политике и в экономике.

Точно так же не только обширные равнинные пространства, не только неустойчивый климат и отсутствие естественных преград от вторжений из Азии и Европы, не только православие, особенности национального характера и “общинного духа” способствовали становлению и развитию российской политической системы в том виде, как мы ее знаем (или полагаем, что знаем). Весьма существенную роль в развитии российской политии сыграла также централизованная система мобилизации ресурсов и всеобъемлющего государственного контроля за их распределением. Она включала особый порядок сбора государственных податей, организацию крестьянской общины как структуры, обеспечивающей контроль “сверху-вниз” над сбором этих податей и распределением земли между крестьянами, монополию государства на большую часть земель и природных ресурсов, элементы государственной монополии на внешнюю торговлю, всегда существовавшие в России, и, наконец, во многом паразитический характер денежного богатства при полной его зависимости от государства. Такая система мобилизации всех основных ресурсов обеспечивала небывалый по своей продолжительности и масштабам процесс внешней аграрной колонизации, осуществлявшейся под эгидой государства на протяжении многих веков. Отсюда, кстати, прямо вытекает во многом уникальная роль государства в России, которая воспроизводится на всем протяжении ее развития, а также специфические отношения между государством и гражданами, которых государство традиционно рассматривает в основном как объект насилия и принуждения к выполнению его (государства) задач и которые, в свою очередь, с трудом способны представить себя в какой-либо иной роли в этих отношениях. С этим же связаны многие особенности политической модернизации России (19).

Понятие СМР важно и для анализа дифференциации политических систем. Существующее разделение политических систем на традиционные, переходные и современные представляется нам слишком общим. В категорию “переходных” попадает огромное большинство из них, причем совершенно различных — от политических систем современного Ирана или современной Бразилии до политических систем Китая, Индии, России и стран СНГ. Попытки подробнее классифицировать их по цивилизационным, стадиальным или геополитическим критериям, на наш взгляд, заведомо не в состоянии учесть некоторые существенные различия между ними, лежащие как раз в специфике соответствующих ресурсно-распределительных систем. Именно эта специфика, как правило, не принимается во внимание, в результате чего различные политические системы попадают в единую категорию “переходных”, “полусовременных”, “континентальных”, “модернизирующихся” и т.п. В этой связи обратим внимание на необходимость иных, более соответствующих сегодняшним проблемам акцентов, например, на траекторию и содержание модернизации, на определение инварианты “канала эволюции”. Если еще совсем недавно казалось, что главный параметр глобальных перемен — количественный рост числа демократических режимов и примеров успешно осуществленного демократического транзита, то сейчас скорее более важными представляются качественные параметры модернизирующегося мира, поскольку даже одна страна с неорганичным, кризисным типом модернизации может стать проблемой для всего человечества.

В теоретическом плане существенно, что мобилизация и распределение основных природных, экономических, человеческих ресурсов осуществляется отнюдь не стихийно, а во многом за счет организованного государственного насилия, властных отношений и авторитета, т.е. средствами не экономики, но политики. Взаимодействие и столкновение процессов целеполагания и целедостижения в сфере производства и распределения ресурсов, осуществляемых отдельными индивидами, приводит в итоге к появлению, наряду с другими политическими процессами и институтами, специфических структур ресурсного контроля. Эти структуры, с одной стороны, обеспечивают благоприятные условия целедостижения большим или меньшим числом индивидов (коллективами) за счет концентрации и мобилизации всех видов ресурсов. С другой стороны, эти структуры, — с использованием различных властно-политических институтов, — направляют, ориентируют сами эти цели и способы их достижения. Таким образом, взаимодействие процессов целеполагания и достижения целей в ресурсной и властно-политической сферах приводит в конечном счете к возникновению систем мобилизации и распределения этих ресурсов.

Для возникновения подобных систем необходимы определенные предпосылки, важнейшая из которых — локальная концентрация ресурсов на определенной ограниченной по размерам территории, а также регулярное отделение (отчуждение) продуктов труда от непосредственных производителей и других ресурсов от основной массы населения — через эквивалентный или неэквивалентный обмен, государственные подати и налоги, прямое насилие и т.п., освященные традициями, религиозными, правовыми и иными нормами. Не менее важными предпосылками является формирование институтов согласования целей и интересов различных групп общества, обеспечивающее устойчивость и преемственность процессов мобилизации ресурсов, а также направления их по определенным каналам. При всем многообразии форм и разновидностей систем мобилизации и распределения ресурсов, существовавших в истории, можно выделить три основных (идеальных — по М.Веберу) типа этих систем. Переход от одного типа СМР к другому, более эффективному, связан с эволюционным усложнением политических и социальных систем. Первый, простейший тип условно назовем государственно-распределительным или централизованным; в политическом плане с ним тесно связаны различные формы военно-теократической деспотии. Системы мобилизации ресурсов этого типа возникают при вполне определенных условиях, а именно: когда данное государственно-политическое образование, будучи сильной военной державой, находится в большей или меньшей изоляции, обусловленной прежде всего пространственно-географическими факторами, и в то же время способно обеспечить достаточно высокую концентрацию отчуждаемых ресурсов, а также их мобилизацию через централизованные государственные структуры (20).

Второй тип систем мобилизации и распределения ресурсов можно условно обозначить как торгово-денежный, посреднический. Как правило, системы этого рода не затрагивают производство, не участвуют в его организации, а лишь паразитируют на нем, концентрируя ресурсы путем неэквивалентного обмена и ростовщических финансовых операций. В политическом плане этот тип присущ некоторым формам полисной организации или организациям в виде неустойчивых эфемерных империй, связывающих регионы, резко различающиеся по своему политическому, культурному, экономическому развитию, но объединенные торгово-финансовыми потоками. В этих империях определенные города благодаря своему выгодному географическому положению играют ключевую роль политических и торгово-финансовых центров. Важнейшие природно-географические предпосылки возникновения подобных локальных центров торгово-денежного богатства состоят в ограниченности территории и собственных ресурсов, благодаря чему становится необходимым выполнение торгово-посреднических и денежно-финансовых функций, играющих важную роль в осуществлении разнообразных связей между крупными государствами и стимулирующих образование неустойчивых империй. Последние, будучи объединенными не за счет внутренних, а за счет внешнеполитических и внешнеторговых связей, распадаются, как только изменяются внутренние и внешние условия (например, держава Александра Македонского или империя Карла V, ненадолго объединившая Испанию, Нидерланды, Германию, Центральную и Южную Америку). Вплоть до эпохи модерна подобного рода полисно-имперские образования играли важную роль в становлении и развитии международного политического и экономического сообщества.

Наконец, третий тип рассматриваемых ресурсно-мобилизационных систем можно условно определить как индустриально-капиталистический. В отличие от систем первых двух типов системы этого типа представляют собой развитые, гибкие и эффективные дифференцированные образования, в которых властно-политические и ресурсно-экономические отношения разделены в институциональном плане и до определенной степени являются самовоспроизводящимися. Напомним в этой связи, что, согласно И.Валлерстайну, капитализм есть историческая система, основанная на накоплении капитала, система непрерывно возрастающего и самоподдерживающегося накопления (21). Этот тип ресурсно-распределительных систем лежит в основе всех современных развитых государств, и несмотря на все различия (как, например, между Великобританией и Японией) определяет общность между ними. Напротив, различия в способах политической организации между значительно более близкими в цивилизационном отношении Китаем и Японией выражены гораздо сильнее, — во многом благодаря тому, что характер системы мобилизации и распределения ресурсов, а значит, и дифференцированность политической системы выглядят в данном случае совершенно по-разному. Именно различия в исторически сложившихся системах мобилизации ресурсов во многом определяют дифференциацию мировых центров политической силы, о которой шла речь в предыдущем разделе, и дифференциацию соответствующих политических систем. В самом общем виде можно заметить, что центрам континентального типа присуще сочетание индустриально-капиталистической и более примитивных систем мобилизации ресурсов, в то время как для центров англо-американского типа характерно наличие наиболее современных и наиболее эффективных вариантов индустриально-капиталистической СМР в ее “чистом виде”, без элементов других систем.

* * *

Рассмотренная в кратком виде типология СМР имеет не только чисто теоретическое, но и определенное практически-политическое значение. Именно неразвитость более гибкой и дифференцированной индустриально-капиталистической системы мобилизации и контроля за распределением ресурсов при продолжающемся, хотя и ослабленном функционировании централизованной государственно-распределительной системы является одной из главных причин того, что, несмотря на все преобразования и реформы, российская политическая система по-прежнему не является ни современной, ни эффективной. Этим же во многом объясняется и то, почему так своеобразно работают в России почти все основные принципы и институты демократической организации государства — принцип разделения властей, многопартийность, система представительства интересов, институт президентства, парламент и др. Слабая дифференцированность интересов, которая, в свою очередь, определяет слабую дифференцированность политической системы, отсутствие четкой грани между государством и гражданским обществом, между властью и собственностью, между различными ветвями власти и институтами, сама во многом обусловлена типом системы мобилизации и распределения ресурсов, которая лежит в основе российской государственности и которая в значительной мере препятствует нормальной дифференциации интересов. Поэтому все реформы и преобразования, которые не затрагивают эту систему, не способны существенно изменить ни тип государства, ни тип политической системы. Как хорошо известно из российской истории, подобные реформы ведут к последующим контрреформам, которые восстанавливают поколебленный, но не измененный тип базисной системы мобилизации ресурсов и авторитарный тип государственности (22).

Современные российские реформы в лучшем случае лишь вплотную подвели к необходимости эволюционного изменения прежней архаичной базисной системы в направлении более современной и эффективной, но почти ничего не сделали для ее реального изменения. Эти реформы в очередной раз показали, что сочетание централизованной государственно-распределительной и посреднической торгово-денежной систем мобилизации ресурсов, которое проявляется в господстве плутократии и кризисе государства, является неэффективным и в экономическом, и в политическом отношении; подобное сочетание уже привело в 1917 г. к революции, которая опрокинула всю существовавшую политическую систему. Поэтому главным условием реальной модернизации политической системы России, как представляется, являются прежде всего изменения в сфере властно-распределительных и ресурсно-мобилизационных механизмов функционирования государства.

Мы попытались обосновать необходимость лишь некоторых из возможных направлений развития геоэкономической политики как особой области исследований на стыке политической и других наук. Конечно, затронутые проблемы в какой-то мере могут решаться и в рамках существующих направлений политической науки; однако, как показывает опыт, в этих рамках они чаще всего либо игнорируются вовсе, либо ставятся в чрезвычайно односторонней форме. На наш взгляд, необходимая для сохранения своей специфики и понятийного аппарата известная “замкнутость” академической политической науки в очерченном круге хорошо известных проблем должна все же сочетаться с попытками выхода за его пределы. Это необходимо, в частности, и для того, чтобы увидеть “старые”, классические проблемы политической науки по-новому, в свете современных, быстро меняющихся реалий мирового развития.

1. Доган М. Политическая наука и другие социальные науки. — Политическая наука: новые направления. М., 1999.

2. См.: Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. М, 1995.

3. Сравните, напр.: Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1998; Страус А.Л. Униполярность (Концентрическая структура нового мирового порядка и позиция России. — «Полис», 1997, № 2; Ильин М.В. Российский Дальний Восток в геополитической системе координат Азиатско-Тихоокеанского региона. — Россия и Корея в меняющемся мире, М., 1997; Ильин М.В. Этапы становления внутренней геополитики России и Украины. — “Полис”, 1998, № 3; Сорокин К.Э. Россия и многополярность: “время обнимать и время уклоняться от объятий” — “Полис”, 1994, № 1; Сорокин К.Э. Россия и игра геополитических интересов в ареале великого океана. — “Полис”, 1994, № 4; Цымбурский В.Л. Сверхдлинные военные циклы и мировая политика. — “Полис”, 1996, № 3; Цымбурский В.Л. Как живут и умирают международные конфликтные системы. (Судьба балтийско-черноморской системы в XVI — XX вв.) — “Полис”, 1998, № 4.

4. Ильин М.В. Этапы становления внутренней геополитики России и Украины. — “Полис”, 1998, № 3.

5. Жан К., Савона П. Геоэкономика. Господство экономического пространства. М., 1997.

6. Luttwak E.N. From Geopolitics to Geoeconomics. Logic of Conflict, Grammar of Commerce. — “The National Interest”, summer 1990, p.17-23.

7. Кочетов Э.Г. Геоэкономика и стратегия России. М., 1997, с.8.

8. Бродель Ф. Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV — XVIII вв. Т. 3. М., 1992; Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993; Wallerstein I. The Capitalist World-Economy. Essays. Cambridge-Paris, 1979; Wallerstein I. Unthinking Social Science. Cambridge, 1991.

9. Wallerstein I. The West, Capitalism, and the World-System. — “Review”, vol.15, 1992, pp. 561-619; см. также: Civilization and World Systems: Studying World-Historical Change. (S.K.Sanderson, edit.). London, New Delhi, 1995.

10. См., напр.: Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998.

11. См. Parsons T. Sociological Theory and Modern Society. N.Y., 1967, p.351.

12. См., напр.: Гаджиев К.С. Введение в политическую науку. М., 1997, с.17.

13. Parsons T. Societies. Evolutionary and Comparative Perspectives. New Jersey, 1966, p.16. См. также: Парсонс Т. Понятие общества; компоненты и их взаимоотношения. — “THESIS”, весна 1993, т.1, вып. 2, с.108.

14. См., напр.: Кузнецов В. Что такое глобализация? — “МЭиМО”, 1998, № 2,3; Актуальные вопросы глобализации. Круглый стол. — “МЭиМО ”, 1999, № 4,5.

15. Кочетов Э.Г. Научная стратегия развития. — “Общество и экономика”, 1998, № 3, с.184.

16. Frieden J.A., Lake D.A. International political economy. N.Y., 1991, p.5.

17. См., напр.: Parsons T. On the concept of political power. On the concept of influence. — Politics and social structure. N.Y., 1969.

18. См. Подвинцев О.Б. Сложности постимперской адаптации консервативного сознания: постановка проблемы и опыт классификации. — “Полис”, 1999, № 3, с.58.

19. Пантин В.И., Лапкин В.В. Волны политической модернизации в истории России. К обсуждению гипотезы. — “Полис”, 1998, № 2.

20. См., напр.: Чешков М.А. Концепция Валлерстайна и его критики. — Осмысливая мировой капитализм. — М., 1997, с.15.

21. Wallerstein I. States in the International Vortex. — “Revue Internаtionale des Sciences Sociales”, 1980, v.32, № 4, p.799; Wallerstein I. Marx et sous-development. — “Cahiers Marxistes”, 1987, v.8, № 155, p.14.

22. Умов В.И., Лапкин В.В. Кондратьевские циклы и Россия: прогноз реформ. — “Полис”, 1992, № 4; Янов А. Тень Грозного царя. Загадки русской истории. М., 1997.

^* Согласно К.Жану и П.Савона, “геоэкономика — это экономическая геополитика, идущая на смену — по крайней мере, в промышленно развитых государствах — преимущественно военной геополитике прошлого. Сама геоэкономика, ее законы и механизмы становятся парадигмой административно-правовой организации государства” (5, с.13); “геоэкономический подход объединяет все экономические установки и структуры какой-либо страны в единую стратегию, учитывающую общемировую ситуацию” (5, с. 15). Более того, “геоэкономика основывается не только на логике, но и на синтаксисе геополитики и геостратегии, а в более широком смысле — и на всей практикологии конфликтных ситуаций” (5, с.42). Для этих авторов характерно стремление интегрировать экономические понятия в политическую науку: “экономические цели, преследуемые геоэкономикой, структурно гораздо ближе конечным политическим устремлениям государства (создание богатства, процветание и благополучие граждан являются не только экономическими, но и политическими целями)... Впрочем, геоэкономика может ставить перед собой и чисто политические задачи, например, повышение собственной роли, господства и влияния в мире. Экономика не только цель, но и средство политики” (5, с.42).

^** Так, Э.Люттвак, один из родоначальников этого направления, противопоставляет геоэкономику, понимаемую им как теоретическое обоснование государственной политики, нацеленной прежде всего на победу в экономическом соревновании между развитыми государствами, геополитике с ее акцентом на использование военной мощи для достижения внешнеполитических и внешнеэкономических целей (6).

^*** По мнению Э.Кочетова, в поле геоэкономики “ясно просматриваются национальные стратегические интересы... в рамках динамического равновесия и геоэкономического баланса как основы гармонизации и стабильности в процессе выстраивания новой архитектуры миропорядка. Немаловажно и то, что эта логика открывает путь к топологическому отображению новой модели развития” (7).

^**** Не только так или иначе осваиваемая территория является детерминирующим фактором формирования политической системы (4, с.82-83), но и, в свою очередь, та или иная наличествующая политическая система, включающая и структуры хозяйственного освоения территории, в неменьшей мере определяет характер антропоморфной среды, являющейся одним из решающих факторов, обусловливающих динамику процессов политической организации общества.

^***** Особое свойство денег и рынков делает экономическую сферу наиболее пригодной для универсального общения, возникающего “поверх” любых локальных сообществ, цивилизационных и национально-государственных барьеров. “Деньги и рынок действуют там, где существует достаточно широкое разделение труда и где область экономического действия достаточно отделена от политических, общинных и моральных императивов. Из всех обобщенных механизмов социетального взаимообмена деньги и рынки менее всего связаны с нормативным порядком, воплощенным в социетальном сообществе” (10, с.32).

^****** Так, например, по мнению Э.Кочетова: “всеобъемлющая глобализация стирает грань между внутренней и внешней средой деятельности, между внутренней и внешней политикой. Всемирные глобальные потоки и процессы в экономической, финансовой, экономико-производственной, социальной, политической и других сферах становятся ориентирами развития любого государственного образования. Игнорирование этого приводит к безрезультатности усилий по формированию эффективной национальной стратегии развития... Стремительно набирает силу процесс экономизации политики...” (15). Ему вторят Дж.Фриден и Д.Лейк: “...экономические проблемы стали политизированными, а политические системы все в большей степени проявляют озабоченность состоянием дел в экономике“ (16).

^******* При взгляде извне центры “континентального“ типа обнаруживают многие формальные признаки современного высокоиндустриализованного государства, полноправного и авторитетного члена международной политической системы; изнутри же эти центры сохраняют причудливое сочетание отдельных элементов современной политической и экономической организации с архаичными традиционалистскими укладами.

^******** Как отмечает О.Подвинцев: “Важную роль в восприятии происходящего играет тот фон, на котором развертывается распад империи и, в частности, положение и состояние других центров силы на международной арене в данный период, особенно держав, выступавших в течение длительного исторического периода в качестве основных противников и соперников разваливающейся или уже развалившейся империи” (18).