| ПРОБЛЕМА ВОЗМОЖНОСТИ
ПОЛИТИЧЕСКОГО Константин Сулимов
"Общую формулу политического существования можно определить таким образом: мораль — политическое — политика. Моральная сфера еще сугубо внутренняя сфера, определяющая саму возможность долженствования. Именно обращение этой возможности в действительность, рождающее действие, есть собственно политическое. Политика же представляет существование, реализацию политического в реальной, т.е. внешней человеку сфере, где есть другие люди, технические, природные, институциональные условия и пр. Таким образом, как моральное есть условие политического, так и последнее, в свою очередь, есть условие политики." "Провозглашение Шмиттом тотальности политического может быть понято как тотальность морального. Выход в XX веке на арену истории миллионов и миллионов новых сознаний обеспечивает и существование и, одновременно, усложняет плюриверсум нашего мира".
"…Всякое историческое познание есть познание современное,… оно от современности получает свет и интенсивность и в самом глубоком смысле лишь современности служит, потому что всякий дух есть только современный дух…" (1). Значит, и автор этих строк, написанных в 1929 г., К. Шмитт, может быть понят сегодня и его творчество может быть востребовано сегодня только в свете его нынешнего положения. Но он в числе других своими работами формировал современность, прежде всего сознание людей, которые его читали, о нем слышали. Поэтому любое решение в отношении К. Шмитта и его творчества будет принято под его воздействием, т.к. в начале он будет прочитан. В той же статье Шмитт утверждает, что "все понятия духовной сферы, включая понятие духа, сами по себе плюралистичны, и их можно понять, только исходя из конкретного политического существования" (2). В этом методологическая суть мышления Шмитта, его (мышления) остро политический характер, сосредоточенность на частном, конкретном, полемичном и преходящем. Он продолжает: "Все существенные представления духовной сферы человека экзистенциальны, а не нормативны" (3). Но очевидно, что это утверждение имеет нормативный характер. Примеры парадоксов можно множить и из трудов Шмитта и из работ любого, производящего знания политика. Исайя Берлин в своей знаменитой работе "Два понимания свободы" противопоставляет понятие негативной свободы понятию позитивной свободы. Первое, которое и выбирает Берлин, означает требование минимума приватности, "свободы от", свободы для эмпирической самости и противостоит "свободе для", свободе индивидуума быть "хозяином самому себе", свободе для истинной самости. Эти требования абсолютны, потому не могут быть удовлетворены оба, но они абсолютно равноценны. Берлин выбирает одну из этих свобод только для себя, отказываясь решать за других (4). Штраус видит в этом логический парадокс, суть которого в том, что "Берлин не может избежать необходимости, которой подчинено любое мыслящее существо: занять окончательную позицию, в соответствии с тем, он считает природой человека, природой человеческого состояния или решающей истиной, а следовательно, утвердить абсолютную ценность своего фундаментального утверждения" (5), которое, добавлю, гласит, что оно относительно. Проблема состоит в невозможности найти срединное основание между релятивизмом и абсолютизмом, в неверии в возможность Разума рационально обосновать конечные цели, в святой уверенности в не выводимости ценностей из фактов (6). Штраус пытается разрешить этот парадокс, указывая на научную несостоятельность позитивизма. Он утверждает, что различие между фактами и ценностями не является достаточно обоснованным. Его логика состоит в различении простых желаний чего бы то ни было и выбора между ценностями. "Только выбор, в отличие от простого желания, делает что-то человеческой ценностью" (7). Указанное различение есть различение между фактами. "Следовательно, человек понимается как существо, которое отличается от всех прочих известных существ, поскольку он полагает ценности; это полагание считается фактом. В соответствии с этим новая политическая наука отрицает, что человек имеет естественные цели, к которым он стремится по природе; в частности, она отвергает предпосылку современного естественного права, согласно которой самосохранение является важнейшей естественной целью; человек может предпочесть смерть жизни, не в данной ситуации, от отчаяния, а просто так: он может полагать смерть своей ценностью" (8). Наверно, можно согласить со Штраусом при одном, но существенном уточнении: я счел бы фактом не полагание ценностей, но способность к полаганию ценностей. Но в таком случае размышление Штрауса не достигло главной своей цели, а именно обоснование выводимости долженствования из бытия. Само по себе знание возможных альтернатив не делает их должными. Можно привести слова Троцкого, обращенные к Каутскому, с одобрением цитируемые Шмиттом: " сознание относительности не дает мужества применять силу и проливать кровь" (9). Но парадоксальность высказывания вовсе не всегда лишает его смысла (10). Замыкание логического круга, когда цель совпадает с посылкой, может быть понято как обеспечение самогарантии если не истинности, то ценности высказывания. Во всяком случае этот круг все равно должен быть разомкнут когда он покидает сферу сознания и опрокидывается в реальность, и разомкнут долженствованием, следующее суждение И. Шумпетера, человека с великолепным политическим чувством, показывает как это возможно: "Ясно осознавать относительную обоснованность собственных убеждений и в то же время уметь непоколебимо отстаивать их в случае необходимости — в этом и состоит отличие цивилизованного человека от варвара" (11). Шумпетер формулирует парадокс в квадрате и тем самым уничтожает тавтологию, четко определяя границу относительности, т.е. вводя абсолютное различение. Логический круг размыкается в индивидуальном действии, в самом его акте, и имеющем этическое и рациональное измерения. Только такое действие, а именно этическое и рациональное действие отдельного индивида (не коллектива), формирует политическое. Я попытаюсь показать это на примере творчества К. Шмитта. Выбор определен тем, что, на мой взгляд, у него наиболее ярко проявился индивидуалистический и в силу того динамический, более того, все и вся динамизирующий характер политического. Главную интенцию его теоретизирования можно определить как стремление обуздать динамическое по своей природе политическое порядком. Эта цель имела этический характер и была обусловлена его личностно-ценным восприятием условий возможности человеческого существования. Реально-политический выбор Шмитта — антилиберализм — вполне релевантен интенции на обуздание динамики политического, т.к. именно либерализм представлялся ему силой, наиболее активно (в то время) динамизирующей политической (и это справедливо, если различать политическую динамику "прямого действия" и динамизацию политического). То, что составляет своеобразие Шмитта как мыслителя, — величайший радикализм его мысли — позволил ему, оставаясь человеком своего круга и своей культуры со всеми ее страхами и надеждами, постигнуть часто интуитивно, специфику динамики эпохи (а может быть и больше) в остро политической форме. Общую формулу политического существования можно определить таким образом: мораль — политическое — политика. Моральная сфера еще сугубо внутренняя сфера, определяющая саму возможность долженствования. Именно обращение этой возможности в действительность, рождающее действие, есть собственно политическое. Политика же представляет существование, реализацию политического в реальной, т.е. внешней человеку сфере, где есть другие люди, технические, природные, институциональные условия и пр. Таким образом, как моральное есть условие политического, так и последнее, в свою очередь, есть условие политики. В политике "политическое" обретает определенную организационно-техническую форму, в большей или меньшей степени соответствующую данным реалиям. Будет ли политическое реализовано в форме коллективного или индивидуального политического действия — зависит от массы конкретных обстоятельств. Но политическое никогда не бывает коллективным само по себе. Общество как единый индивид с единой моралью и волей — это абстракция, никогда не существовавшая в реальности. "Коллективизация" политического в той или иной форме всегда есть, в первую очередь, техническая и технологическая необходимость этого мира, т.е. определяется технической рациональностью — в терминологии Шмитта "формализацией" и "содержанием нормы". Содержание его всегда волновало меньше самой нормы, точнее, ее установления, потому что это и есть функция политического. Подтверждением того, что политическое есть лишь акт долженствования является известное утверждение Шмитта о том, что политическое не образует никакой "собственной новой предметной области" в противовес или наряду с экономическим, этическим, эстетическим (12). Для Шмитта личный и только личный характер политического имеет принципиальное значение. Приведу один пример, Т. Гоббс, пожалуй, любимейший, наряду с Д.Кортесом, автор для Шмитта, привлекал его в первую очередь своим персонализмом: "бросается в глаза, что столь персоналистически мыслит один из самых последовательных представителей абстрактного естествознания XVII века" (13). Личное, ниоткуда, кроме воли не выводимое, ничем не верифицируемое решение есть ядро шмиттовской концепции децизионизма. Но это решение не банальный волюнтаризм и произвол, а "притязательное моральное решение" (14). Этико-моральная характеристика собственно политического решения определяется невозможностью от него уклониться. Лео Штраус трактовал это таким образом: "политическое — базисная характеристика человеческой жизни; политика в этом смысле — судьба; следовательно, человек не может ее избежать" (15). Если в отношении кого-либо приняли притязательное решение, то он должен принять такое же по сути решение относительно первого. Он может принять "решение против", он может принять "решение за" и действовать сообразно тому или другому (как — решается в конкретных обстоятельствах). Уклонение от решения означает, что политическое не явлено и решение могут принять за него. "Вследствие того, народ не имеет больше силы или воли держаться в сфере политического, политическое из мира не исчезает. Исчезает только слабый народ" (16). Структурно необходимым условием решения выступает ситуация выбора. Я склонен согласиться с приведенным выше суждением Л. Штрауса, и подкрепляю его формулировкой Георга Зиммеля: "трудности с получением [вещи], т.е. величина приносимой в обмене жертвы есть подлинно конститутивный момент ценности" (17). Понятие жертвы близко и Шмитту, но главное в его концепции сама ситуация выбора, совершить который можно лишь "заплатив" некую "цену", т.е. ценность за ценность. Выбор возможен лишь когда есть нечто безусловно ценное, но условно доступное. Можно согласиться с Исайей Берлином, когда он пишет, что "там, где существует согласие относительно целей, остаются вопросы средств, а это не политические, а технические вопросы, то есть такие, которые можно разрешить с помощью экспертов или машин, как у инженеров или медиков" (18). Но необходимо добавить, что политическое будет существовать и здесь, а именно в отношении представительства данных целей и до тех пор, пока это будет ценным для более чем одного субъекта. "Все политические понятия, представления и слова имеют полемический смысл: они предполагают конкретную противоположность, будучи привязаны к конкретной ситуации, последнее следствие которой есть (находящее выражение в войне или революции) разделение на группы "друг/враг", и они становятся пустой и призрачной абстракцией, если эта ситуация исчезает" (19). За любой "конкретной противоположностью" стоят люди, во взаимодействии с которыми только и образуется политическое. Вполне справедливо замечают, что "в паре "друг — враг" первая часть носит чисто семантический характер, а нередко выпадает за ненадобностью" (20). "Враг" является той категорией, которая помогает понять механизм самодействия индивида в процессе производства политического. Содержательная невнятность этой категории свидетельствует о том, что "враг" имеет значение лишь как помеха, источник раздражения, стимул для запуска внутреннего механизма самоопределения, но в таком качестве его значение абсолютно. Его появление ставит под сомнение безусловность наличествующих альтернатив. А так как в реальности процессы самоопределения и определения врага слиты до неразличимости, то можно сказать что только появление врага и формирует альтернативу. Активность политического, естественно, всегда направлена вовне. И направлена именно в форме моральной претензии на определение, на "форматирование" внешней среды. Можно сказать, что максимой политического мышления является формула: я есть условие этого мира. Даже парадоксы Берлина и Шумпетера, продемонстрировавшие способность самоограничения, не убеждают в обратном, так как в рамках своего поля ответственности их притязания абсолютны. Вероятно, придание притязаниям некоторой степени всеобщности и универсальности есть форма самогарантии. Провозглашение Шмиттом тотальности политического может быть понято как тотальность морального. Выход в XX веке на арену истории миллионов и миллионов новых сознаний обеспечивает и существование и, одновременно, усложняет плюриверсум нашего мира. Политическое, которое принесли эти миллионы, динамизирует все и вся. Динамизация политического происходит во всех возможных направлениях. По горизонтали этот процесс не так заметен: политические единства дробятся и собираются едва ли чаще чем в прошлые века. Скорее наоборот. По вертикали подвижки значительно заметнее. Представление о многоуровневости политической сферы настолько завладели умами многих ученых, что всерьез обсуждается, к примеру, "импорт институтов" регионами из федерального центра или используется понятие "региональный политический режим" как однопорядковое понятию "национальный политический режим" (21). Причем, многоуровневость политической сферы не должна пониматься как строго иерархическая система, где уровни включены один в другой. Конечно, есть серьезные ограничители динамичности политического: традиции и самоочевидности. Тяжело прийти к представлению о возможности создания женского государства или отделения какой-нибудь "уральской республики" от России — куда? Но самоочевидности и традиции не представляют ничего объективно данного. Возможно самой главной проблемой политического является
необходимость и возможность сопряжения его с порядком. Шмитт увязывал
эту проблему с наличием некого последнего и абсолютного политического
единства, которое зиждется на "последней ценности". Самоочевидность
государства как такого политического единства сильна и сейчас. "Последней
ценностью" для Шмитта было само физическое существование человека.
Готовность к смерти и готовность убивать есть две стороны одной медали.
Сегодня строить политическое единство только на этой основе, конечно,
невозможно. Но то, что "исключительный случай" может стать реальностью,
стоит иметь ввиду. |
|
|
|