"ФЕНОМЕН ВЛАСТИ"
(ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА ПРОБЛЕМУ ВЛАСТИ)

Вячеслав Вольнов

Существует множество самых разных определений власти. Мы будем придерживаться следующего: право на управление людьми посредством обязанностей. В этом определении три требующих пояснения слова – «управление», «право», «обязанность».

Что такое управление, проще всего пояснить на конкретном примере. Классический – кормчий, управляющий движением корабля. Современный – водитель, управляющий движением машины. Сразу видно, что управление предполагает три момента: субъект управления, объект управления, движение объекта управления. Тогда управление – это действие субъекта на объект с целью сохранения или изменения его движения.

Обратим внимание, что управление – это не просто воздействие на объект, а воздействие с определенной целью. Цель – еще один момент управления, как и три вышеперечисленных. И именно целью управление отличается от просто влияния. Управление – это целеустремленное, целенаправленное влияние.

В общем случае субъект и объект управления не обязательно люди. Самонаводящаяся ракета, самолет на автопилоте и другие примеры самоуправляющихся искусственных систем не предполагают непосредственного участия человека, хотя и нельзя сказать, что к их способности самоуправления человек никакого отношения не имеет. Способностью самоуправления обладают также живые существа, причем на этот раз – без всякого отношения к человеку.

И наоборот, в случае власти субъект и объект управления – это всегда люди. Одни люди управляют другими людьми. Одни люди воздействуют на других людей с целью сохранения или изменения их движения. При этом под движением людей подразумевается человеческое поведение.

Что такое право, вновь проще всего пояснить на конкретном примере. Человек с пистолетом в руке имеет возможность убить другого человека,  но это не означает, что он имеет право убить другого человека. Из «я могу» не следует «имею право», из «I can» не следует «I may». Право есть возможность, но не всякая возможность есть право. Возможность только тогда право, когда признана другими людьми. Право предполагает признание и вне признания невозможно. Нельзя обладать правом, если оно никем не признано. Непризнание права означает его отсутствие. Другое дело, что право может быть признано одними и не признано другими людьми. В этом случае непризнанное право есть право и неправо одновременно: право – по отношению к тем, кто его признает, неправо – по отношению к тем, кто его не признает.

Признание права не следует путать с его уважением. Можно признавать право и его не уважать, можно уважать, но не признавать. Вор признает право собственности своей жертвы и тем не менее его не уважает. Верно однако, что признание права влечет обязанность уважения: человек обязан (не имеет права не) уважать права других людей, даже если не всегда эту свою обязанность исполняет.

Право на деле (т.е. право как таковое) следует отличать от права на словах. На словах человек может признавать право другого, но на деле не признавать. Право на словах часто называют «формальным», право на деле – «реальным». Говорят, что формально человек правом обладает, но реально не обладает. Следует однако иметь в виду, что формальное право вовсе не есть разновидность права. Оно не право, а его видимость, его отсутствие. Договоримся поэтому, что в дальнейшем речь всегда будет идти о реальном праве, праве на деле.

В понятие «формальное право» входит не только право на словах, но и право, за которым не стоит реальная возможность. Пусть один человек признал право другого подпрыгнуть до небес. Логически такой прыжок возможен (не противоречит законам логики), однако физически невозможен (противоречит законам физики). Следовательно, как и в случае с правом на словах, право подпрыгнуть до небес будет не правом, а его видимостью, его отсутствием.

Право на деле следует отличать также от права по закону – в том смысле, что закон не единственный источник права. Возьмем двух людей, которые заключили между собой договор с самыми невообразимыми правами и обязанностями. Какими бы ни были эти права и обязанности, между ними возникло поле права, пусть даже оно насквозь неправо с точки зрения морали или закона. В бандитской или воровской среде тоже есть свое право, хотя министерство юстиции вряд ли примет его к регистрации.

Власть есть право на управление. Этим сказано, что власть предполагает признание и вне признания невозможна. Нельзя обладать властью, если она никем не признана. Человек может обладать способностью управления, но это не значит, что он обладает правом на управление, властью. Тот, кто приставил к моему виску дуло пистолета, способен добиться от меня нужного поведения, но сказать, что он обладает надо мной властью, нельзя. Террорист не субъект власти, а субъект силы. Между ним и заложником не отношение власти, а отношение насилия. Подобно тому как не властью, а силой над планетами обладает Солнце и другие звезды.

Понимание власти как права не признано в политологии. Чаще говорят именно о способности, что как будто бы подтверждается следующим примером: правом на управление обладает один («король»), тогда как управляет другой («серый кардинал»). Откуда вроде бы напрашивается вывод, что властвует тот, кто управляет. И это верно, но лишь при условии, что король попал под власть кардинала, т.е. признал за ним право на управление собой посредством обязанностей. Но даже в этом случае кардинал властвует лишь над королем, но никак не над подданными. Над подданными он не властвует, а лишь управляет ими посредством власти короля. И это доказывается тем, что кардинал вынужден править «именем короля». Если же он попытается править от своего собственного имени, подданные назовут его узурпатором.

Данный пример интересен также тем, что обнаруживает нетранзитивность отношения власти: из «А властвует над Б» и «Б властвует над В» не следует, что «А властвует над В». При том что отношение управления транзитивно.

Пусть однако власть – это способность. Возьмем вооруженного или просто сильного человека. Способен ли он управлять слабым и невооруженным? Конечно способен, если не вкладывать в слово «способность» правового смысла. Ведь понятие «способность» вовсе не подразумевает то, что способный своей способностью пользуется. Ведь понятие «способность ездить на велосипеде» вовсе не подразумевает то, что человек на велосипеде ездит. Оно подразумевает лишь, что стоит человеку сесть на велосипед, как он сможет на нем поехать. Поэтому и способность управлять подразумевает лишь, что стоит человеку подойти к другому, как он сможет повлиять на его поведение. Разумеется, если вооруженный станет угрожать безоружному на виду у всех, его скорее всего схватят полицейские. Ну а если он похитит и увезет жертву куда подальше? Ведь и способный ездить на велосипеде тоже не всегда сможет на нем поехать – если скажем дорога напрочь обледенела.

Таким образом, понимание власти как способности влечет неизбежный вывод о том, что сильный или вооруженный обладает властью над слабым или безоружным, причем даже в том случае, если они друг о друге слыхом не слыхивали. Но это нелепость! Но это абсурд! Сильный обладает силой, вооруженный – оружием. Но ни тот ни другой не властью. Неужели для обладания властью достаточно накачать мышцы или купить автомат Калашникова? Неужели простое обладание силой дает человеку власть?

Истолкование власти как способности ведет к картине общества, которую можно назвать «панкратизмом». Панкратизм неоправданно распыляет власть в обществе, приходя в конечном счете к выводу, что власть вездесуща, что куда ни глянь – всюду власть. Ведь по большому счету каждый способен кем-то управлять (мужчины женщинами, женщины мужчинами, взрослые детьми, дети взрослыми и т.д.) и значит власть оказывается размазанной по обществу словно масло по бутерброду.

Третий момент власти – обязанность. Я включаю его в определение власти для того, чтобы отделить власть от влияния. Человек, который влияет на мое поведение убеждением, советом или просто личным примером, управляет мной, но властью надо мной не обладает. Он не субъект власти, а субъект влияния. Между нами не отношение власти, а отношение влияния.

Власть отличается от влияния средствами. Власть – это влияние посредством обязанностей. Пусть некто велит мне поступать так-то и так-то. Если это веление моя обязанность, между нами отношение власти. Однако веление не всегда обязанность. Форму веления могут иметь также советы («слушай, сделай лучше так»), однако совет не есть обязанность. Не есть, потому что не обязателен к исполнению, потому что я могу как прислушаться к нему, так и не прислушаться. К обязанности же я не прислушаться не могу, а если не прислушаюсь, подвергнусь осуждению или даже наказанию.

Понятие обязанности производно от понятия права: обязанность что-либо делать (приказ) есть неимение права это не делать, обязанность что-либо не делать (запрет) есть неимение права это делать. Следовательно, обязанность тоже предполагает признание (точнее – непризнание права на неисполнение) и вне признания невозможна. Но (в случае власти) если право управлять собой признает объект, то обязанность исполнять веления – субъект (исключение – обязанность в форме долженствования, когда сам объект не признает за собой права не исполнять веления субъекта).

Объект власти находится к субъекту в отношении подчинения. Подчинение тем отличается от «подвлияния», что лишает человека права выбора, права выбора между исполнять веление или не исполнять. Веление власти всегда обязательно к исполнению вне зависимости от того, нравится оно подчиненному или не нравится. Причем даже если человек не подчиняется велению, отношение подчинения сохраняется. Подчиненный – это не тот, кто подчиняется, а тот, кто обязан подчиняться, обязан исполнять веления.

Подчинение имеет место не только в случае власти, но и в случае насилия. Заложник тоже обязан подчиняться террористу (не имеет права не подчиниться), даже если не признает за ним права управлять собой посредством обязанностей.

Тем самым видно, что власть и подчинение не одно и то же. Из «быть под властью» следует «быть в подчинении», однако обратное неверно. Подчинение шире власти, поскольку управлять посредством обязанностей можно и не по праву. И пока у человека нет права на управление таким способом, он подчиняет, но не властвует.

Вновь рассмотрим пример с «королем» и «кардиналом». Пусть король попал в подчинение кардиналу – то ли оттого, что кардинал угрожает королю разоблачением (шантаж), то ли по какой другой причине. В этом случае кардинал управляет посредством обязанностей королем и значит опосредованно (через короля) – его подданными. Но так как правом на такое управление он не обладает, он и в самом деле узурпатор, т.е. преступник, нарушитель права

Отсюда понятно, почему шантаж и прочие формы жесткого давления на правителей неправомерны. Не потому что их запрещает закон, а потому что право управлять подданными посредством обязанностей есть лишь у правителей. Жесткое давление на правителей означает, что посредством обязанностей поддаными управляют те, кто на них давит, но при этом – управляют не по праву.

Связь власти с обязанностью опять же не признана в политологии. Чаще говорят о подчинении, однако понимают его куда шире: не как уступка (исполнение) обязанности, а как уступка влиянию – в том смысле, что если человек уступил влиянию другого человека, то между ними отношение подчинения. В итоге подчинение опять же «размазывается по бутерброду», как власть при отождествлении со способностью.

В самом деле. Пусть друг посоветовал мне купить и прочитать книгу. Если я последовал совету, то я уступил влиянию друга и значит между нами отношение подчинения. Нелепость! При чем тут подчинение, если я просто последовал совету? При чем тут подчинение, если друг просто убедил меня, что это хорошая книга. Видеть в убеждении средство подчинения – значит лишать подчинение исконного смысла, значит отождествлять его с уступкой влиянию. Тогда как слово «подчинение» от «чин», а между чинами отнюдь не отношение влияния. Чин, чиновник, именно обязан уступать влиянию (исполнять веление), а не просто ему уступает. И подчиненный он не потому, что уступает (хотя вправе не уступать), а потому что обязан уступать, потому что не вправе не уступать.

Другой пример. Я соглашаюсь выполнить работу за вознаграждение. Мог бы и не выполнять, был вправе не выполнять, но уступил влиянию и согласился. Следует ли отсюда, что я подчинился? Следует ли отсюда, что я вступил в отношение подчинения? Конечно же не следует, если помнить о происхождении «подчинения» от «чина», если не забывать, что подчинение – это отношение между чинами. Иначе что угодно можно будет истолковать как подчинение: отклик на приглашение или призыв, уступку слезам или мольбам и т.д. В итоге подчинение окажется неотличимым от целенаправленного влияния, и тогда какой прок в новом понятии, если и так уже есть старое – «управление»?

Как и власть, подчинение отличается от влияния средствами. Подчинение – это влияние посредством обязанностей. И так как обязанность влечет осуждение (в случае неисполнения), можно сказать, что подчинение – это влияние посредством угрозы осуждения. Причем неважно, каким будет это осуждение – в форме ли словесного порицания или в форме наказания по всей строгости закона.

Связь подчинения с осуждением раскрывает понятие «повиновение». По объему оно совпадает с подчинением, но отличается по содержанию: в подчинении речь идет о чине, в повиновении – о вине. Человек виновен в случае неповиновения (неподчинения) и значит подлежит суду и осуждению. Этот суд может быть правым или неправым (суд Линча), приговор – мягким или суровым (вплоть до смертного), но там, где нет угрозы осуждения, нет ни подчинения ни власти.

Откуда следует, что существуют два коренным образом различающихся типа власти: власть посредством принуждения и власть посредством долженствования. В первом случае суд над неподчинившимся вершат другие люди, во втором – он сам. В первом случае человек исполняет обязанность под угрозой суда внешнего, во втором – суда внутреннего, суда совести. В первом случае человек повинуется уступая принуждению, во втором – уступая долженствованию. В первом случае он говорит себе: «я повинуюсь, потому что принужден», во втором – «я повинуюсь, потому что должен». Обязанность имеет два модуса – принуждение и долженствование, и в зависимости от того, какой из модусов склоняет человека к повиновению, мы имеем власть посредством принуждения или власть посредством долженствования.

Что такое власть посредством принуждения, ясно и без примеров. Но разве бывает власть посредством долженствования? Пожалуйста: человек спас другого от смерти, и спасенный поклялся служить спасителю верой и правдой. Отныне слово спасителя для спасенного обязанность, но не в модусе принуждения (у спасителя и в мыслях нет угрожать спасенному осуждением), а в модусе долженствования: спасенный сам говорит себе «ты должен» и тем самым угрожает себе судом совести.

Словом «власть» обозначают не только право на управление, но и субъект этого права – «носителя» власти. В первом случае говорят:некто «обладает властью» или «не обладает», «пользуется властью» или «не пользуется»;во втором:власть «медлит» или «спешит», «сошла с ума» или «мудра». В дальнейшем я тоже буду использовать слово «власть» в двух смыслах, дабы для краткости говорить вместо «субъект власти» просто «власть».

Власть обладает тремя количественными характеристиками, которые часто используются при сравнении одной власти с другой. Широта власти измеряется количеством подчиненных. Объем – количеством велений, которые власть имеет право им навязывать. Сила власти измеряется количеством неподчинений, но не со знаком плюс, а со знаком минус: чем больше неподчинений, тем власть слабее, чем меньше неподчинений, тем власть сильнее.

Тем  самым видно, что сильная власть – это вовсе не обязательно власть, которая обладает мощными средствами насилия. Если для того чтобы добиться подчинения, власть денно и нощно бряцает оружием, то перед нами в сущности слабая власть (если вообще власть), так как своим бряцанием она сама же признает, что без угрозы насилия подчинения не будет. Сильная же власть в идеале вообще не нуждается в насилии. Для исполнения ее веления достаточно самого веления: «сказано – сделано».

Вопрос о взаимоотношении власти и силы – один из самых запутанных в политологии. Попробуем разобраться в нем со всей возможной тщательностью.

Первым делом заметим, что понятие «сила» заведомо шире понятия «власть», так как силы встречаются не только в обществе, но и в природе. Сила – это способность субъекта воздействовать на объект, где в роли субъекта и объекта может выступать все что угодно. Понятие же «власть» заведомо уже, так как власть встречается лишь в обществе, в отношениях между людьми. Примем это различие за очевидное и поставим вопрос, всякая ли способность человека воздействовать на другого (сила) есть власть.

Ясно, что не всякая, так как воздействие человека на человека есть влияние, а влияние еще не власть. Люди влияют друг на друга самыми разными способами (советом, убеждением, личным примером, красивыми глазами, плачем, угрозами и т.д.), однако вряд ли разумно считать каждое такое влияние властвованием, осуществлением власти. Необходимы какие-то дополнительные признаки, дабы отделить властвование от влияния, дабы понятие власти не утратило своей определенности.

Учитывая связь власти с управлением (на которую указывают слова «правитель», «правление», «правительство»), в качестве дополнительного признака следует взять прежде всего целенаправленность. Властвование – это влияние целенаправленное, с определенной целью. Именно целью управление отличается от просто влияния, а значит и власть должна содержать тот же признак.

Но и целенаправленное влияние еще не властвование, ибо вряд ли разумно усматривать власть там, где один человек влияет на другого скажем посредством совета. Советы чаще всего (если не всегда) целенаправленны, однако их исполнение не предполагает подчинения. Власть же без подчинения невозможна, и значит второй дополнительный признак – подчинение, т.е. управление посредством обязанностей.

На этом можно было бы остановиться и определить власть как способность подчинять. И все бы ничего, если бы не пример с вооруженным или сильным человеком, который ставит под сомнение достаточность найденных признаков. Способен ли такой человек подчинять слабых и безоружных? Если не задумываться о возможных следствиях опрометчивого ответа, трудно не согласиться с тем, что способен. Да и как тут не согласиться, если вооруженный способен пригрозить безоружному расправой и не только пригрозить, но и привести свою угрозу в исполнение.

Верно конечно, что не на всякого угроза расправы подействует. Слабый может заявить сильному: «хоть убей, но подчиняться не буду», и тогда способность обернется неспособностью. Точнее, как и прежде вооруженный будет способен убить безоружного, но способность подчинять окажется неосуществленной. Однако это ни в коей мере не будет означать отсутствие у сильного способности подчинять, а лишь отсутствие у него способности подчинить данного конкретного человека. Причем в таком положении дел нет ничего удивительного: магнит тоже способен «подчинять» (притягивать), но ведь не что угодно, а лишь железо. Иными словами, слабого, который осмелится не подчиняться, следует отнести к тем, на кого способность подчинять просто не распространяется – подобно тому как на деревянные предметы не распространяется способность магнита притягивать. Но так как в большинстве своем безоружные скорее всего подчинятся угрозам вооруженного, следует вывод, что вооруженный способен подчинять и значит… обладает властью!

Но как уже говорилось выше, такой вывод – нелепость. Сильный обладает силой, вооруженный – оружием, но ни тот ни другой не властью. Отождествлять власть с силой – значит лишать ее всякой определенности, значит «размазывать» ее не только по обществу, но и по природе (в духе ницшеанской «воли к власти»).

Здесь правда можно возразить, что сила или оружие – это еще не сама власть, а ее «ресурс», что сильный или вооруженный обладает не действительной, а возможной, «потенциальной» властью. Пусть так, хотя введение понятия «возможная власть» выглядит по меньшей мере подозрительно. Пусть так, хотя и сама власть как способность подчинять уже есть возможность. Но тогда в какой момент власть из возможной становится действительной? Но тогда в какой момент обладание оружием (сила) оборачивается способностью подчинять (властью)?

Видимо тогда, когда вооруженный достал оружие и пригрозил безоружному расправой. Видимо тогда, когда слабый испугался и согласился выполнить требование сильного. Следовательно, сильный обретает способность подчинять лишь в момент согласия на выполнение. Следовательно, сильный обретает способность подчинять лишь в момент самого подчинения. Ибо подчинение и согласие на выполнение – одно и то же. Ибо одно и то же сказать «человек подчинился» и «человек согласился выполнить требование сильного». Верно конечно, что это согласие никак нельзя назвать добровольным, однако суть дела от этого не меняется: без согласия подчинение невозможно, без согласия вооруженному остается лишь убить безоружного или признать, что его способность подчинять не осуществилась.

Но разве может способность подчинять быть обретена в самом подчинении? Но разве может способность действовать быть обретена в самом действии? Такое невозможно! Такое противоречит разуму! Способность действия всегда первее действия – как логически, так и во времени. Способность действия всегда предшествует действию, если конечно речь не идет об обучении. Возьмем к примеру способность говорить. Верно конечно, что при обучении она обретается в ходе говорения. Но если человек уже обучился способности говорить, в говорении она не обретается, а осуществляется. И так как в случае способности подчинять речь явно не идет ни о каком обучении, ее обретение в самом подчинении есть contradictio in adjecto.

Но может подчинение – это не согласие на выполнение, а само выполнение? Тогда в момент согласия сильный действительно обрел бы способность подчинять, которая осуществилась бы в выполнении. Но если слабый согласился выполнить требование сильного, выполнение этого требования уже не есть осуществление способности сильного. Если слабый согласился выполнить требование сильного, выполнение требования есть уже осуществление способности слабого. В выполнении осуществляется способность слабого делать то, что от него требует сильный, тогда как к способностям сильного это осуществление ни имеет ни малейшего отношения. Например, если сильный потребовал от слабого выкопать ров или построить оборонительное сооружение, то в выполнении этих требований осуществятся способности слабого, но никак не способности сильного.

Таким образом, единственный момент, когда власть из возможной могла бы стать действительной, это момент согласия на выполнение, но и он не годится на эту роль. Момент согласия уже есть момент подчинения и значит способность подчинять (власть) должна ему предшествовать. Следовательно, либо мы соглашаемся с тем, что вооруженный обладает властью с самого начала (т.е. еще до того, как стал угрожать слабому), либо власть все же не есть способность подчинять. И так как согласиться с первым «либо» нет никакой возможности, следует вывод, что признак подчинения для власти недостаточен. Следует вывод, что подчинение все еще не выводит нас за пределы силы и что слабый, подчиняясь сильному, подчиняется не власти, а силе. Но ведь так оно есть! Но ведь это тавтология! Почему, с чего вдруг было решено, что там где подчинение, там непременно и власть? Почему, с чего вдруг было решено, что подчинение – достаточный признак власти? Верно конечно, что власть без подчинения невозможна, но разве следует отсюда, что подчинение невозможно без власти?

А теперь представим следующую ситуацию. Вооруженный достает оружие и угрожает безоружному расправой. Напуганный угрозой, слабый дает общее согласие на выполнение – общее в том смысле, что не на выполнение данного единичного требования, а на выполнение требований сильного вообще – вне зависимости от того, какими будут эти требования. Поскольку подчинение – это согласие на выполнение единичного требования, общее согласие уже не будет подчинением, а скорее согласием на подчинение. Нетрудно убедиться в том, что данная ситуация коренным образом отличается от рассмотренной выше. Там слабый давал согласие на выполнение каждого единичного требования, но лишь после того, как оно прозвучало. Здесь он дает общее согласие на выполнение и значит по необходимости до того, как оно прозвучало.

Но тогда вопрос: не будет ли момент общего согласия на выполнение как раз тем моментом, когда сильный обретает власть? Не будет ли момент общего согласия на подчинение как раз тем моментом, когда сила оборачивается властью? Будет! Конечно же будет! Ведь тем и отличается подвластный от неподвластного, что согласен на выполнение требований власти вообще. Ведь тем и отличается подвластный от неподвластного, что в общем согласен на подчинение. Следовательно, третий дополнительный признак власти – общее согласие на подчинение. Следовательно, власть предполагает общее согласие на подчинение и вне такого согласия невозможна.

Здесь уместно вспомнить старые добрые «теории общественного договора». При всем том что они не находят исторического подтверждения, они тысячу раз правы в том, что власть (подразумевается верховная) основана на соглашении, общем согласии. Причем общем не только в том смысле, что согласны все члены общества, но и в том, что они согласны исполнять веления власти вообще, т.е. не зная, какими будут эти веления. Другое дело, что большинство договорных теорий мыслят это согласие как историческое событие, как событие прошлого или будущего. И все же не кто иной как феномен власти выговаривает себе в идее, что момент общего согласия на подчинение есть одновременно момент рождения власти, государства, суверена и его подданных.

Говорят, что когда человек оказывается в заложниках, у него со временем развивается «стокгольмский синдром». Я не изучал подробно, что скрывается за этим названием, однако рискну предположить, что скрывается именно общее согласие на подчинение (или в том числе такое согласие). В первое время после захвата заложник выполняет требования террориста каждый раз заново решая, соглашаться на выполнение или не соглашаться. Не исключено, что в какой-то момент происходит «надлом» и заложник дает общее согласие на выполнение. Это согласие не следует мыслить так, как если бы оно было произнесено во внешней или внутренней речи. Скорее, его следует мыслить как переход в иное психологическое состояние, как примирение с вынужденностью подчинения. До примирения заложник подчиняется, но в глубине души с подчинением воюет, после – заложник подчиняется, но подчиняется мирно, без боя.

Впрочем, я вовсе не настаиваю на том, что «стокгольмский синдром» есть именно общее согласие на подчинение. Но я готов постоять за то, что общее согласие есть именно примирение. Возьмем захват власти большевиками. В первые годы после захвата многие подчинялись новой власти, но ее не признавали. Они подчинялись – куда денешься, но с вынужденностью подчинения не мирились. В глубине (а то и на поверхности) души они с новой властью воевали и ждали момента, когда она падет. Но вот белое движение разгромлено, и надежд на падение не остается. К тому же иностранные государства одно за другим признают новую власть. С какого-то момента человек примиряется с вынужденностью подчинения, или – что то же самое – признает большевистскую власть. И так как признание есть не что иное как общее согласие на подчинение, примирение и общее согласие одно и то же.

Итак, власть рождается в общем согласии, признании, примирении. Но ведь в признании рождается и право! Право, напомню, есть возможность, но лишь если эта возможность признана другими людьми. Право тоже предполагает признание и вне признания невозможно. Следовательно, в согласии-признании-примирении рождается как феномен власти, так и феномен права. Следовательно, в согласии-признании-примирении сила оборачивается властью и правом одновременно. Следовательно, власть и право одно и то же. Следовательно, власть есть сила, ставшая правом. Нет никакой власти-силы, которая не была бы властью-правом. Есть одна-единственная власть-сила-право.

И этот вывод не зависит от того, каким путем сила становится правом – путем добровольного или вынужденного признания. В момент, когда заложник дает общее согласие на подчинение (примиряется с вынужденностью подчинения), способность террориста подчинять становится правом подчинять вне зависимости от того, что думают по этому поводу мораль или закон. Право относительно, и нет ничего удивительного в том, что право в одном отношении может оказаться неправом в другом (классический пример – конфликт Антигоны с Креонтом, когда моральное право захоронить брата оказывается неправом с точки зрения закона). В конце концов те, кто признал власть большевиков не с самого начала, тоже признали ее отнюдь не добровольно.

Таким образом, способность подчинять (сила) только тогда становится властью, когда возвышается признанием до права. В признании «я  способен» (I can) возвышается до «имею право» (I may) и лишь тогда становится властью. Власть – разновидность силы, но разновидность в высшей степени своеобразная. Она не лежит в той же плоскости, что и другие разновидности силы: физическая, психическая, интеллектуальная. Переход от силы к власти предполагает подъем «в третье измерение», возвышение силового поля до правового. Однако при непременном удержании первого: мы не покидаем поле силы, чтобы вознестись к полю права, а возвышаем само поле силы.

Осталось обсудить, возможна ли власть без силы, так сказать «чистая власть-право». По определению, власть-право – это власть, признанная другими людьми. Этими «другими» могут быть либо подвластные, либо неподвластные (либо те и другие одновременно). Но если подвластный признает власть – значит он в общем согласен на подчинение. И было бы в высшей степени странно, если бы он был в общем согласен на подчинение, но при этом не подчинялся ни одному велению. Это означало бы, что он согласен только на словах, тогда как на деле – не согласен. В этом случае мы получили бы не власть-право, а власть-право-на-словах, т.е. видимость, отсутствие власти-права. Следовательно, если подвластный признает власть, он по необходимости подчиняется ее велениям (пусть не всем, а лишь некоторым), и значит власть-право есть одновременно власть-сила, власть-способность-подчинять.

Поэтому на роль чистой власти-права может претендовать лишь власть, которая признана исключительно неподвластными – теми, кто сам этой власти подчиняться не обязан. Например власть «короля в изгнании», которую признают лишь другие «короли». Но власть короля в изгнании есть право подчинять, за которым не стоит реальная возможность, есть то, что называют «формальным правом». А такое право мы договорились во внимание не принимать – по той причине, что оно не право, а его отсутствие.

Следовательно, нет никакой власти-права, которая не была бы властью-силой. Следовательно, нет никакой власти, которая была бы чистым правом без силы. Верно конечно, что власть не обязательно основывается на насилии, но даже если она не основывается на насилии, неверно, в принципе неверно полагать, будто существует власть-право, которая не есть власть-сила, а также власть-сила, которая не есть власть-право. За противопоставлением власти-силы и власти-права скрывается власть посредством принуждения и власть посредством долженствования, однако и та и другая есть власть-право-сила, т.е. власть, которая признана и способна подчинять.

И последнее. Из сказанного выше вытекает, что признание не только перерождает силу в право (если способность подчинять была у человека с самого начала), но и порождает право-силу (если способности подчинять у человека прежде не было). В признании тот, кто ранее способностью подчинять не обладал, такую способность обретает, как например человек, ставший на выборах президентом. Следовательно, в признании либо сила перерождается в право, либо рождаются право и сила одновременно. Этим двум возможностям соответствуют два способа обретения власти: насильственный (сначала сила, затем право), ненасильственный (сила вместе с правом).

Власть бывает семейной, производственной и т.д. Общим местом политологии является признание того, что отличительный признак политической власти – право на насилие. И действительно: политическая власть монополизирует право на насилие, создавая для этого специальные органы – армию, полицию, суды, тюрьмы. Всем остальным применение насилия запрещено, за исключением разве что случаев самообороны.

И тем не менее право на насилие не является отличительным признаком политической власти. Власть господина над рабом тоже обладает этим признаков и однако же политической не является. Поэтому логически правильнее определять политическую власть иначе – в соответствии с исходным значением греческого слова «полис» – город, гражданская община. Политическая власть – это власть над «городом», «горожанами», или обобщая – власть над людьми, проживающими в том или ином месте. Следовательно, отличительный признак политической власти – территориальный принцип управления, право на управление людьми, находящимися на определенной территории. И именно этим она отличается от власти семейной, производственной и любой другой.

Среди неполитических форм власти особого внимания заслуживает власть религиозная. По той причине, что здесь субъектом власти выступает не человек, а Бог. Верующие признают за Богом право на управление собой посредством обязанностей (например в виде заповедей Ветхого Завета), и значит Бог обладает над ними властью. Поэтому утверждение, что субъектом власти может быть только человек, верно не совсем. Более того, для суеверного человека субъектом власти могут быть в том числе явления природы («знамения»), когда он истолковывает их как обязанность вести себя определенным образом.

Не менее своеобразна и власть общественная – та, что осуществляется посредством моральных обязанностей. Ее особенность в том, что на первый взгляд у нее вообще нет субъекта: на вопрос «кто властвует?» напрашивается ответ «никто». Однако это не так: у общественной власти тоже есть субъект, хотя и крайне необычный – das Man, в переводе с немецкого – люди (далее всегда с курсивом).

Открытие субъекта общественной власти принадлежит Мартину Хайдеггеру. Он взял неопределенно-личное местоимение «man» и преобразовал его в существительное «das Man». Это местоимение не имеет прямого соответствия в русском языке и передается обычно безличными предложениями, например «man spricht» – «говорят». Но когда мы по-русски произносим «говорят», мы подразумеваем, что говорят именно люди, т.е. тот «неопределенно кто», кого Хайдеггер назвал «das Man». Субъект общественной власти дает о себе знать в выражениях «люди так не поступают» или «веди себя как люди». Здесь подразумевается, что раз люди так не поступают, то и человек не должен так поступать, т.е. люди велят человеку так не поступать и осудят в случае неповиновения.

При более тщательном анализе обнаруживается, что за Хайдеггеровыми людьми скрывается так называемый «идеализированный объект» – идеализированный человек, поведение которого есть идеализированное поведение всех. Этот «человек» похож на другие идеализированные объекты – например геометрическую точку или абсолютно черное тело – и именно он является субъектом общественной власти. Кроме того, он похож на Бога – еще один идеализированный объект, выступающий в роли субъекта религиозной власти.

Веления политической власти называются законами или указами. Те и другие обязательны для исполнения и различаются лишь по широте охвата: законы касаются всех, указы – конкретных физических или юридических лиц. Впрочем, законы тоже не всегда касаются всех, как например закон о всеобщей воинской повинности. Но поскольку в нем никто не поименован конкретно, это закон, а не указ. И наоборот, указ о присвоении генеральского звания всегда содержит имя конкретного человека.

Можно однако не проводить различия между законами и указами, говоря в обоих случаях о законах. Тогда определение политической власти примет следующий вид: право на управление людьми посредством законов, или кратко – право на закон.

Если уподобить власть товару (договоримся, что в дальнейшем под властью мы будем понимать власть политическую), станут осмысленными выражения «воспроизводство власти» и ее «потребление». Правда, вместо «потребление» принято говорить об «использовании» или «осуществлении» власти.

Существуют два способа ненасильственного воспроизводства власти: либо власть воспроизводит себя сама, либо власть воспроизводят люди, сами властью не обладающие. Первая власть – невыборная, вторая – выборная. Пример первой – наследственная монархия, пример второй – представительная демократия. Способы насильственного воспроизводства власти («захват власти») мы рассматривать не будем.

Способ воспроизводства власти тесно связан с выражаемыми ею интересами. Однако нельзя сказать, что выборная власть всегда выражает интересы выборщиков, а невыборная – свои собственные. Дело обстоит куда сложнее, и существует множество исторических примеров, которые свидетельствуют как раз об обратном:интересы невыборной власти оказываются ближе к интересам подданных и наоборот. И все же можно пожалуй сказать так:нормально, если выборная власть выражает интересы выборщиков, и ненормально, если наоборот. И ровно так же:нормально, если невыборная власть выражает свои собственные интересы, и ненормально, если наоборот.

Слова «нормально» и «ненормально» я беру как производные от слова «норма» и вкладываю в них следующий смысл: если норма соблюдается, то нет необходимости давать этому объяснение, и наоборот, если норма не соблюдается, то такая необходимость есть. Скажем, если человек здоров и мы считаем здоровье нормой, то кому придет в голову вопрос «почему он здоров? «. Самым правильным ответом будет здесь такой: «здоров и всё» или «здоров, потому что здоров». И наоборот, если человек болен и мы считаем болезнь отклонением от нормы, то вопрос о том, почему он болен, напрашивается сам собой.

Не только интересы власти зависят от способа ее воспроизводства. От него зависит также, как скоро будут исправлены ошибки власти и будут ли они исправлены вообще. И опять же это «как скоро» нужно понять правильно: нормально, если выборная власть исправляет свои ошибки скоро, а невыборная нескоро.

Существуют три способа осуществления власти. Представим себе Илью Муромца, который стоит в задумчивости перед развилкой дорог. И пусть этих дорог не три, а неопределенно много. Тогда Соловей-разбойник может следующим образом повлиять на движение богатыря: 1) повесить на одной из дорог приказывающий знак; 2) повесить на ряде дорог запрещающий знак; 3) повесить на ряде дорог разрешающий знак (подразумевая, что по всем остальным дорогам движение запрещено). Первый способ есть управление путем приказов, второй – путем запретов, третий – путем разрешений.

Поскольку приказ и запрет суть для подданных обязанность (либо поступать, либо не поступать определенным образом), а разрешение есть право, способы осуществления власти можно свести к двум: первый – путем законов, налагающих обязанности, второй – путем законов, предоставляющих права. Однако и предоставляя права, власть все равно налагает обязанности, ибо право одного есть всегда обязанность для другого. Например: право безработного на получение денежного пособия есть для чиновника обязанность выплатить соответствующую сумму. Или: мое право собственности на участок земли есть для других людей обязанность не заходить на этот участок без разрешения. Следовательно, множественность способов осуществления власти не противоречит определению, согласно которому власть – право на управление посредством обязанностей.

Верно однако, что управлять людьми власть может не только посредством обязанностей, но и другими способами. Из них самый пожалуй действенный – через средства массовой информации. Например, президент выступает по телевидению и призывает людей к действию или бездействию. Однако в этом случае между властью и подданными не отношение власти, а отношение влияния, сходное с влиянием человека на человека посредством убеждения, совета или примера. И так же как влияние человека на человека может быть законным или незаконным (например шантаж), власть тоже может влиять на подданных не только законными способами. Но – и это главное – влияние (в том числе целенаправленное) не есть властвование, не есть осуществление власти.

Когда в политологии исследуют формы власти, исследуют формы управления, но выдают их за формы власти. Так, говорят о власти в форме силы, принуждения, побуждения, убеждения, манипуляции и авторитета. Рассмотрим эти формы по отдельности.

Пример власти в форме силы – это когда человека хватают, запихивают в машину и отвозят в тюрьму. При этом исследователи признают, что в случае силы повиновение может и отсутствовать. И это более чем странно. Как можно говорить о власти, если она не зависит от повиновения? Как можно говорить о властвовании, если оно имеет место как в случае повиновения, так и в случае неповиновения?

На самом деле то, что называют властью в форме силы, не имеет отношения ни к власти, ни к каким-либо другим формам подчинения. В этом случае есть просто физическая сила, которая применяется к телу человеку и которая никакого подчинения не предполагает. Подчинится человек или не подчинится – сила все равно подействует на него. Даже если в момент задержания он потерял сознание, даже если в момент задержания он вообще не человек, а просто тело.

Власть в форме принуждения – это когда за неисполнение велений человеку угрожают наказанием. Здесь действительно имеет место подчинение (поскольку принуждение – модус обязанности) и может иметь место властвование, если угрожают наказанием по праву. Если же не по праву, то имеет место не властвование (подчинение власти), а подчинение силе.

Власть в форме побуждения – это когда за исполнение велений человеку обещают вознаграждение. Здесь нет ни властвования ни подчинения, поскольку побуждение не предполагает обязанности.

Власть в форме убеждения – это когда человека убеждают исполнить веление. Здесь снова нет ни властвования ни подчинения, поскольку опять же нет обязанности.

Власть в форме манипуляции – это когда человеком управляют скрытым образом, когда он даже не догадывается о том, что кто-то влияет на его поведение. Здесь тем более нет ни властвования ни подчинения, поскольку вообще нет никаких велений.

И наконец, власть в форме авторитета – это когда человек исполняет веления в силу особых свойств другого человека, так что последнему нет нужды прибегать ни к силе, ни к принуждению, ни к побуждению, ни к убеждению. Авторитет делят на три вида: персональный, когда речь идет о личных свойствах субъекта (яркая личность, знающий человек, друг, возлюбленный); традиционный, когда речь идет о свойствах, доставшихся субъекту в силу обычая (отец, мать, старший); легальный, когда субъект обладает признанным правом на управление посредством обязанностей (причем в последнем случае подразумевается долженствование, «я должен»).

Нетрудно заметить, что за властью в форме авторитета стоят самые разные способы управления, объединяемые тем, что объект признает за субъектом право на управление. Об этом прямо говорится в случае легального авторитета, но ровно о том же речь идет и во всех остальных случаях. Например, ребенок признает право на управление за отцом и матерью, младшие – за старшими, неяркая личность – за яркой, незнающий человек – за знающим, друг – за другом, влюбленный – за возлюбленной и т.д. Следовательно, авторитет – это управление по праву, на чем бы это право ни основывалось – на восхищении (яркой личностью), уважении (к знающему человеку), дружбе, любви, обычаю или закону. Однако само по себе право еще не власть, если оно не есть право на управление посредством обязанностей. Поэтому только легальный авторитет есть однозначно власть, тогда как все остальные виды авторитета могут быть, а могут и не быть властью. Например, родители вовсе не всегда управляют детьми посредством обязанностей. В одних случаях – именно так, в других – посредством просьбы, в третьих – посредством совета и т.д. Кроме того, не очень понятно, почему авторитету «запрещено» прибегать к помощи убеждения – в том смысле, что если он воспользуется этим средством, то его власть уже будет не в форме авторитета, а в форме убеждения.

Таким образом, рассмотренная классификация вовсе не является классификацией форм власти. К тому же она страдает рядом недостатков, главный из которых – отсутствие единого основания. Так, в случае силы, принуждения, побуждения и убеждения за основу классификации принимается средство, тогда как ни манипуляция ни авторитет не отличаются какими-то особыми средствами. Манипуляция подразумевает скрытость, авторитет – право и признанность, однако обе эти формы могут использовать самые разные средства.

Второй недостаток в том, что право и признанность приписываются исключительно авторитету. Отсюда напрашивается вывод, что управление посредством силы или принуждения не может быть признанным и значит есть всегда управление не по праву. Что противоречит понятию «политическая власть», одним из признаков которой является как раз право на принуждение и насилие.

Наконец третий недостаток в том, что власть посредством долженствования (легальный авторитет) названа властью посредством обязанностей. Понятие «обязанность» (я обязан) шире понятия «долженствование» (я должен), так как объемлет в том числе принуждение (я принужден). Обязанность означает обязательность исполнения (неимение права на неисполнение) и влечет осуждение в случае неповиновения. И так как осуждение бывает двояким – со стороны других людей или со стороны самого человека (суд совести), то обязанность не сводится только к долженствованию. Из «я обязан» не следует «я должен». «Я обязан» может подразумевать также «я принужден» (в смысле «мне угрожают осуждением в случае неповиновения»), и значит отождествление обязанности с долженствованием ошибочно.

Можно ли избежать недостатков рассмотренной классификации? Попробуем. Если управление – это целенаправленное воздействие субъекта на объект, то формы управления разумно различать по тому, на что в объекте воздействует субъект? Если он воздействует на тело, получаем один род управления – посредством физической силы. Если на душу, получаем второй род управления – посредством психической силы. Наконец, если на ум, получаем третий род управления – посредством интеллектуальной силы. Сразу видно, что в неодушевленной природе возможен лишь один род управления, в одушевленной – два, в человеческом обществе – три. Первый род соответствует «власти в форме силы», второй – принуждению и побуждению, третий – убеждению. Что касается манипуляции и авторитета, то каждый из перечисленных родов может быть открытым или скрытым, а также признанным или непризнанным. Так что в итоге  получаем три независимых критерия и как следствие – двенадцать (3 х 2 х 2) теоретически возможных форм управления. При этом власть принадлежит лишь к одной из них – признанное открытое управление посредством психической силы. В случае принудительной власти такой силой является страх (перед угрозой осуждения со стороны других людей), в случае долженствовательной – совесть (или опять же страх, но перед угрозой самоосуждения, суда совести). Вместе с тем власть не единственный представитель данной формы – сюда попадает также управление посредством вознаграждения, где психической силой является желание.

Легитимность власти – это ее признанность. Чем больше людей признают власть, тем шире ее легитимность. Нелегитимная власть есть власть непризнанная и значит вообще властью не является. Но если есть хотя бы один человек, который признает власть другого (над собой и/или другими людьми), власть все же легитимна, хотя ее легитимность ничтожно узка. Впрочем, по отношению ко всем остальным она нелегитимна.

Тем самым видно, что легитимность власти не какой-то внешний к ней довесок, без которого она вполне могла бы обойтись. Без легитимности власть попросту не власть, видимость, ее отсутствие. Поэтому неверно, в принципе неверно утверждать, будто власть может быть легитимной, а может быть и нелегитимной. Нелегитимная власть – contradictio in adjecto, «круглый квадрат». Другое дело, что непризнанная одними, она может быть признана другими людьми. Но если я, данный конкретный подданный, власть не признаю (не даю общее согласие на подчинение, не мирюсь с вынужденностью подчинения), по отношению ко мне она однозначно нелегитимна, т.е. не власть, а сила – чистая, голая.

Легитимность не следует путать ни с одобрением, ни с повиновением. Можно признавать власть и не одобрять ее велений, можно одобрять, но не признавать. Одобрение – это оценка, а признание не есть оценка. И точно так же: можно признавать власть и ей не повиноваться, можно повиноваться, но не признавать. Верно однако, что нелегитимная власть (сила) может добиться повиновения лишь постоянно угрожая насилием. Она вынуждена держать подданных в страхе, ибо иначе повиновения не будет. Нелегитимная власть может быть сильной, но лишь ценой устрашающего насилия.

Вслед за Максом Вебером принято говорить о трех типах легитимности: традиционной, харизматической, законной. Пример первой – наследственная монархия, второй – власть яркой личности вроде Цезаря или Наполеона, третьей – власть в современных демократических государствах.

Однако эта классификация неправильная, так как допускает смешение разных типов. Возьмем власть Петра I – к какому типу легитимности она относится? Она безусловно традиционная, как и монархическая власть вообще. Но она и харизматическая, поскольку трудно сыскать в русской истории личность с большей «харизмой», чем была у Петра. И хотя формально она не была законной – поскольку ко времени Петра закон о престолонаследии еще не был провозглашен, – вряд ли стоит считать ее незаконной и по существу. Во-первых потому, что существовали неписаные правила о престолонаследии, во-вторых потому, что вполне могло оказаться так, что закон о престолонаследии издал бы не сам Петр, а скажем его отец. И разве изменился бы тогда тип легитимности петровской власти?

На мой взгляд, в политическом отношении куда более важной является классификация по способу воспроизводства власти. Если власть воспроизводит себя сама и подданные признают такой способ воспроизводства, власть обладает одним типом легитимности. И точно так же: если власть воспроизводят люди, сами властью не обладающие, и подданные признают такой способ воспроизводства, власть обладает другим типом легитимности. Каждый из этих типов имеет внутри себя свои собственные различия (например невыборность может быть наследственной и ненаследственной, равно как выборность – всеобщей или частичной), однако все эти различия пусть и важны, но вторичны. Первичным все же остается различие по способу воспроизводства. Ибо именно от способа воспроизводства зависит, чьи интересы будет выражать власть в конечном счете и как скоро будут исправлены  допущенные ею ошибки.

Следовательно, легитимность власти есть прежде всего признанность способа ее воспроизводства. Однако это не единственное условие легитимности. Признанная по воспроизводству, власть может со временем утратить свою признанность. Это называют «кризисом легитимности», следствием которого является то, что власть вынуждена все чаще прибегать к насилию, так как иных средств удержать подданных в повиновении не остается.

Однако возможно и обратное. Непризнанная по воспроизводству, власть может со временем обрести признанность, как например в случае прихода к власти большевиков. Причем добившись признания, власть может изменить способ своего воспроизводства, и тогда власть, пришедшая ей на смену, будет уже легитимной с самого начала.