ИСПЫТАНИЕ НА РАЗРЫВ.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ПОЛИТИКИ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

Игорь ПАНТИН

Пожалуй, не существовало мировоззрения или политического учения, в рамках которого проблеме отношения теории и практики не уделялось бы особого внимания. Однако сегодня в России эта проблема ставится в условиях, когда политика и политология не пересекаются, когда в единстве "теория - практика" господствующую роль играет последняя. Именно эти условия, а не традиция, связывающая политику (соответственно, политическое знание) с достижением "общего блага" или классовыми интересами, определяет современное звучание этой проблемы.

В чем же, на мой взгляд, заключается специфика нынешней российской ситуации? Как влияет ситуация, сложившаяся в стране, на состояние дел в российской политологии?

Я бы определил эту специфику как невозможность на основе существующей политической практики - шире - нынешних политических отношений, построить теорию, которая, совпадая с решающими элементами этой практики, открывала бы историческую перспективу, способную интенсифицировать происходящий политико-исторический процесс, ставила бы перед народом значимые и достижимые цели, борьба за которые была бы не напрасна. Конечно, политология - это сложно кооперированная система деятельности, агломерация разных по своему типу знаний. Ее отдельные отрасли, как, например, политическая технология, политическая социология (в ее прикладном аспекте), переживают в сегодняшней России своего рода расцвет. Но если иметь в виду теоретический пласт политической науки - а, в конечном счете, он определяет состояние политических исследований - то положение этой дисциплины (не говоря уже о ее связи с политической практикой) нельзя признать удовлетворительным.

Я уже не говорю о политической истории в связи с современной практикой международных отношений, которые претерпевают после 11 сентября 2001 г. далеко идущие изменения. Характер этих событий еще далеко не определился, хотя поворот России к союзу с США в борьбе против терроризма естественен и закономерен. Трудноразрешимая проблема в другом: до каких пределов наши страны способны идти вместе в этой борьбе? Способно ли военное воздействие извне искоренить терроризм? Какую влияние на конфликт может оказать своеобразные черты каждого из народов? Наконец, можно ли победить терроризм, не ликвидируя условия, его порождающие, - нищету, отсталость, политическую неразвитость десятков миллионов людей?

Вопросов много, ответов практически нет - их предстоит еще выработать.

Когда-то в середине 1990-х годов властью была инициирована проблема "национальной идеологии". К сожалению, полемика вокруг нее теоретически оказалась очень бедной и почти ничего не дала политической науке: дело, как всегда, свелось к спорам о том, к чему принадлежит Россия - Западу или Востоку? Почти никто из споривших за "вечным" конфликтом "западников и славянофилов" не разглядел других, более важных и насущных проблем. В самом деле, русская интеллигенция со времени своего появления выполняла - в зависимости от обстановки - прежде всего интернационалистическую, космополитическую функцию, несла в наше Отечество европейскую мысль и европейский опыт. Это было в условиях царской России и при Советской власти. Следует признать, что за небольшим исключением ее идеи находились вне конкретной российской действительности: они применяли к нашей стране теоретические схемы, которые отражали положение западноевропейских стран, значительно более передовых, чем Россия. Правда, существовало и другое течение, в основе которого лежала мистически ощущаемая идея особой исторической миссии российской империи. В советский период борьба за социализм во всем мире заглушила это чувство. Но теперь, после краха СССР оно возродилось и обострилось. Но вот вопрос: можно ли сегодня в условиях распада духовного, ценностного пространства, не сформировавшегося поля смыслообразования, ограничиваться подобного рода просвещением? Не настала ли пора российскому образованному обществу, в частности отечественным политологам, наконец, по-настоящему "национализироваться", т.е., используя опыт общемирового развития, всерьез обратиться к общероссийским, общегосударственным задачам, выработать идеи, ценности, ориентиры, и, разумеется, перспективу, которые выражали бы потребности конкретной "национальной" реальности, ее способ включения во всемирно-исторический процесс.

В ряде стран (США, Великобритания, Франция) интеллигенция, включая политологов, сравнительно быстро, хотя и не без трудностей и потерь, научилась выполнять свой долг: отражать и выражать духовную жизнь нации, которая существенно менялась на протяжении XX века и меняется сегодня. Во всяком случае, "интеллигентская" культура сохраняет здесь, конечно, в определенных пределах, значение живого, действующего мировоззрения. Сумеет ли российский образованный класс, в том числе политологи, в переломный для страны момент сделать шаг навстречу политическим и социальным проблемам жизни большинства народа? Не того выдуманного народа, о котором пишут почвенники, а другого, реального, прошедшего через горнило тоталитаризма и изломы так называемой демократии. Окажется ли интеллигенция в состоянии оживить, сделать "национальным" то слабое чувство единства культур и этносов, разных социальных слоев, единства государства и населения, которое еще существует у россиян? Наконец, удастся ли ей поднять значение России как носительницы мифа (а он гигантская сила!) и функции общей Родины, общего Дома народов, населяющих страну? Ясных ответов на эти вопросы дать пока невозможно.

Интеллигентский параметр общественной жизни важен сам по себе, но особое значение он имеет в политике на переломе эпохи в формировании политического измерения человека и общества. Ведь речь идет о весьма существенном: в какой форме проявляется главенство правящей социальной группы - в форме господства (материального, институционального, полицейского и т.д.) или, сверх того, в форме духовного и нравственного руководства.

Впрочем, правительственные органы пошли по другому пути в использовании интеллектуального потенциала: вопросы, требующие разрешения или вынесения на парламентский уровень, сначала анализируются экспертами. Эта деятельность породила уже целый слой людей, приближенных к власти, используемых ею, но не входящих в специальные подразделения сотрудников, которые готовят материал для аппарата, выносящего решения. Создается новый чиновничий механизм из - в большей или меньшей степени - "добровольцев", с помощью которого кадровое чиновничество не только сохраняет свое главенство, но и воздействует на демократические и парламентские установления.

Разумеется, этот процесс не имеет отношения к созданию и развитию структур гражданского общества, без которого любой кризис грозит разложением самой ткани социальной жизни. Но он свидетельствует о потребности в новых кадрах, в руководителях, более компетентных в технике осуществления политики, в новых требованиях к их культуре, к умению коллегиально вырабатывать и принимать решения.

Демократический переворот августа 1991 года имел своим следствием включение в российский исторический процесс такого фрагмента, как западноевропейские и североамериканские политические институты. Однако переворот во всей жизни страны не был осуществлен: отношения и нравы остались прежними. И когда демократический порыв угас, - а он не имел шансов продержаться долго в России, хотя бы потому, что преобразованиям не предшествовала революция в умах и нравах, как это было, например, во Франции XVIII в. - господствующие круги (нувориши, криминальные элементы, бывшая номенклатура) сумели восстановить традиционный способ властвования, о котором русский демократ Н.Г. Чернышевский говорил так: "Основное наше понятие, упорнейшее наше предание - то, что мы во все вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия нам кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотели все сделать слою прихоти, бесконтрольного решения" [Чернышевский 1980: 616]. В особенности в годы президентства Б.Н. Ельцина преобладали разрушительные факторы, вытекавшие из ненависти к коммунизму, преобладали элементы идеологического сектантства, необузданного индивидуализма, по сравнению с которыми политический национальный элемент оказывался в тени, на втором плане.

Эта старорусская традиция ведения дел затрудняет в России формирование полноценного гражданского общества. А если к сказанному прибавить гигантские размеры территории, связку "власть - собственность", перепад в культуре населения, разных регионов, многоконфессиональность, коррупцию чиновничества на местах и в центре, практику правоохранительных органов и т.д. и т.п., то становится ясным, почему гражданское общество у нас формируется с таким трудом. Я уже не говорю о гражданском обществе "всея Руси" - это дело далекого будущего.

Но если нет гражданского общества, если оно слабо донельзя, то, воспитывать, "лечить" государство некому. Оно, если угодно, предоставлено самому себе и, противясь всякому контролю общества, перерождается в господство бюрократии. Со своей стороны, "простой народ" подчиняется власти, действия которой он иногда даже не понимает, по-старому, по-холопски - хитростью, обманом, воровством, без всяких обязательств перед собой и государством, корректируя ее установления. Он знает, что "плетью обуха не перешибешь", и представителей власти, которые сплошь и рядом сами нарушают законы, можно задобрить только взяткой.

Надо сказать, что отсутствие гражданского общества, исторической перспективы и главное, "настоящих" политических партий - своего рода тигля, где теория сплавляется воедино с практикой, оказало негативное воздействие на развитие политической науки в нашей стране. С одной стороны, академической наукой разрабатывается проблематика, связанная с опытом всего мирового сообщества, формулы и абстракции, отражающие всеобщие отношения. До поры, до времени такая разработка была необходима и полезна как своего рода просвещение, знакомство с мировым политическим опытом. Но сегодня эти бесспорные указания относительно свободы, демократии, прав личности превращаются, чем дальше, тем больше, в игнорирование конкретных политических задач конкретной страны - России. Дело в том, что операциональность политических идей, даже самых передовых, определяется не соответствием их исторически проверенным "образцам", а тем насколько они способны разрешить возникающие конфликты данного общества на данной ступени его развития и обеспечить моральную и культурную целостность народа. Конструктивное измерение идей может проявляется и иначе - помогая разным общественным группам увидеть себя по-новому, нащупать возможности альтернативного развития страны и обновления ее институтов. Но и здесь значение партий нельзя переоценить - они разрабатывают этику и политику, соответствующие новым идеям, делают соответствующее мировоззрение актуальным для части общества.

С другой стороны - это относится больше к нашей университетской науке - наблюдается выплеск теоретически неперевареной конкретики, прежде всего в форме регионалистики. Конечно, такого рода конкретика необходима - она помогает не замыкаться в политических реалиях Москвы, Петербурга, показывает, насколько различаются условия центра и регионов, которые обязана учитывать не только центральная власть, но и политическая наука. Но, к сожалению, за конкретным, индивидуальным очень часто забывают о необходимости учитывать общие черты и условия жизнедеятельности и развития всей страны.

Следует сказать несколько слов и об отношении политической науки к социологии и экономической науке. Разумеется, государственная политика представляет собой непрерывную деятельность в том числе и по управлению обществом и экономикой. Но потому мы и говорим о политологии как особой дисциплины в отличие от социологии и экономической науки, что она берет в расчет чувства и устремления миллионов, которые, отвлекаясь от простых соображений сиюминутной выгоды, меняют ситуацию в обществе, создают предпосылки для преодоления актуального положения дел. Ограничиваясь существующей системой равновесия сих (или обличением порядков в регионе, в Москве), исследователи волей-неволей делают предметом политологии познание механизма, функционирующего вне человека и помимо его мыслей и желаний. Политическое измерение индивида и общества (т.е. то, чем должна заниматься политология) исчезает, а политика предстает как администрирование или акции "хороших" - "плохих" руководителей. И чем больше разделяют ученые склоняются к такому подходу, тем дальше уходят они от задач собственно политической науки - от анализа имеющихся реальных альтернатив, реальных в том смысле, что каждая из них соответствует объективно возможному ходу развития.

Общеизвестно, что не существует политической действительности самой по себе, в себе и для себя: она всегда существует в историческом взаимоотношении с людьми. И не случайно А. Грамши называл политическую науку "полным осознанием противоречий, при котором сам философ, понимаемый как индивидуум или как социальная группа, не только постигает противоречия, но и берет самого себя как элемент до принципа познания, а, следовательно, действия" [Грамши 1959: 95]. Разумеется, такое видение политической науки предполагает веру в неизмеримо более высокую политическую реальность, когда люди "дезобъективируют" себя и как субъекты начинают "свободно" относиться к самим себе и созданным ими политическим институтам, традициям, когда власть не только будет вынуждена, но и приобретет привычку "властвовать и быть подвластной" (Аристотель), когда, наконец, политики (и, соответственно, политологи) окажутся перед необходимостью деятельно рефлектировать, намечать новые цели и перспективы и т.д. и т.п.

В той мере, в какой сознание и смыслы определяют деятельность людей, мы вправе сказать, что их отношение к предмету конституирует предмет политической науки. Разумеется, "политическое" (процессы, институты, процедуры и т.п.) существует "до" и "вне" отношения к нему людей. Но именно осмысленное отношение к нему - первый шаг в позиции действующего лица - создает особую действительность, которую мы называем политической.

Но нам важно не забывать особое соотношение субъективности и объективности в политологии. В противоположность естествознанию, изображающему изучаемый объект, обладающий своими особыми объективными механизмами, независимыми от ученого, политическая наука не только включает в свой предмет человека, его волю, способности и т.д., но и конституирует их в качестве определяющего элемента, способного изменить комбинацию действующих сил. Научный анализ должен расчленить эту действительность, зафиксированную в знании, на фрагменты, выявить между ними "необходимые" или "возможные" (альтернативные) связи. В результате появляются идеальные объекты, моделирующие в виде "объективных" процессов изменение действительности под влиянием деятельности людей, одновременно учитывающие то, что называют культурным историческим контекстом.

Здесь не место рассуждать о путях и средствах, с помощью которых может (должна) создаваться политическая наука в собственном смысле этого слова. Отмечу лишь одно обстоятельство. Чтобы построить науку о политическом объекте, нужно, прежде всего, преодолеть период ослабления политической энергии народа, нужна онтологическая картина общества, причем полная, без всяких изъятий. И если в современной политологии, - по крайней мере, в России - политика пока еще не получила удовлетворительное реалистическое описание, то это отнюдь не означает, что такого рода описание невозможно в принципе.

1. Чернышевский 1980: Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. Т.7. М., 1980.

2. Грамши 1959: Грамши А. Избранные произведения в 3-х томах. Т.3. М., 1959. С. 95.

ВАШ ОТКЛИК!