"ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ" КАК ПРЕДМЕТ КОНЦЕПТНОГО АНАЛИЗА

 

В многочисленной литературе, посвященной различным аспектам изучения интеллигенции, проблема определения понятия остается, пожалуй, наиболее дискутируемой. Эти дискуссии ведутся уже давно, по крайней мере, с начала ХХ века. В зависимости от вектора общественного развития и динамики общественно-политической мысли они то затихали, то разгорались с новой силой. Очередной всплеск интереса к проблеме обозначился в конце 80-х - начале 90-х годов в связи с раскрепощением социальных и гуманитарных наук и плюрализацией методологических и теоретических оснований научного поиска, что нашло отражение в появлении довольно большого количества работ, посвященных анализу понятия интеллигенции. В них, как правило, констатируется наличие нескольких традиционных направлений концептуализации интеллигенции и предлагаются аргументы в защиту той или иной версии. Спектр подходов на сегодняшний день достаточно четко обозначен, и основные позиции известны. Поэтому современным исследователям непросто предложить что-то новое и оригинальное в понимании интеллигенции. Но сегодня, наверное, это и не самое главное. Важнее, как мне представляется, осмыслить уже использованные аргументы и теоретические конструкции и протестировать исходные принципы, которыми руководствуются исследователи, предлагая свои варианты определения интеллигенции, то есть рассмотреть основания ее концептуализации. При этом особое значение имеет анализ проблем и недостатков в самом процессе концептуализации интеллигенции, поиск возможностей сделать его более качественным и адекватным современным требованиям (1).

Определение ключевых понятий является одним из важнейших аспектов социального исследования. Язык науки должен быть ясным, точным, не допускающим двусмысленности. Однако достигнуть этого непросто. Социальные понятия чаще всего обозначают абстракции, не имеющие четкого выражения в реальном мире, а слова, их выражающие, практически всегда полисемичны. Хотя понятия и призваны отобразить те или иные аспекты объективной реальности и описать мир "как он есть", они не являются прямым отражением действительности, не выводятся из опыта, а представляют собой определенные теоретические конструкции.

Любое понятие, используемое в научном дискурсе, в том числе и понятие интеллигенции, есть совокупность смысловых значений, характеризующая некоторое множество предметов, явлений, процессов, свойств или отношений. Определения понятий не несут в себе "новой" информации о мире и не являются ни истинными, ни ложными. Давая определение интеллигенции, исследователь не открывает ее "сущность", а лишь дает обозначение (название) группе людей. В этом смысле социальные понятия "субъективны"; они - продукты нашего мыслительного конструирования и создаются для выполнения каких-либо функций. Поэтому они не могут быть такими же однозначными, как имена собственные. В отличие от последних, не требующих специального концептуального анализа, поскольку денотат изначально точно определен и с данным определением все абсолютно согласны, социальные понятия нуждаются в обосновании в соответствии с системой критериев и принципов. Именно поэтому существует необходимость в специальных исследованиях ключевых социальных понятий, к числу которых относится и понятие интеллигенции. Определяя понятие, мы должны объяснить, почему в него включаются те или иные признаки и каким образом его содержание соотносится с содержанием других понятий.

Субъективный ("искусственный") характер понятия и его невыводимость из опыта, как мне представляется, не вполне осознаются некоторыми исследователями интеллигенции. Многие авторы пытаются вывести "истинную сущность" интеллигенции, находящуюся где-то в "реальном мире", из анализа каких-то эмпирических и исторических фактов. В результате попытки решить некоторые проблемы эмпирического характера (о времени возникновения интеллигенции, о ее национальной или интернациональной природе, "элитарном" или массовом характере и т. д.) либо предпринимаются вне связи с концептуальным анализом, либо фактически ему предшествуют (2). Между тем их решение зависит прежде всего от того, как определяется интеллигенция. Мы сначала задаем параметры интеллигенции, определяем ее, а уже потом выясняем, когда группа с данными признаками появилась, но никак не наоборот. Такие вопросы, например, как вопрос о целесообразности включения служителей церкви в группу интеллигенции, вообще нельзя решать ссылками на историю, поскольку ответы на них в известной мере детерминированы концептуально.

Все это нередко приводит к тому, что исследователи не различают отличительные признаки интеллигенции, задаваемые концептуально, и некоторые эмпирические характеристики отдельных групп интеллигенции, которым присваивается статус нормативного ("должного"). Например, подвергая критике имеющее место в научной и публицистической литературе отождествление понятий "интеллигенция", "интеллектуалы", "образованный класс", "элита", В. С. Меметов пишет, что в результате этого "из понятия "интеллигенция" изымается, выкорчевывается та ее важнейшая нравственная суть, которая на протяжении тысячелетней истории России была для нее характерной, специфической, определяющей" (3). Судя по контексту и интенции автора, "нравственная суть" - это признак, который отличает интеллигенцию от неинтеллигенции. Вместе с тем из данного высказывания следует и то, что она ("нравственная суть") является важнейшей эмпирической характеристикой российской интеллигенции. Получается, что сначала находится эмпирически фиксируемая "суть", которая затем вводится в качестве определяющего признака интеллигенции. То есть эмпирический признак, приписываемый какой-то группе людей, становится отличительным признаком понятия, обозначающего данную группу людей.

Различение концептуального и эмпирического практически отсутствует во многих текстах, посвященных интеллигенции. Авторы нередко перечисляют "черты, присущие интеллигенции", не указывая на их "статус". Обычно эмпирические качества возводятся в ранг обязательных и поэтому интеллигенция определяется через широкой набор свойств (чаще всего интеллектуальных и нравственных). В результате концептуальные проблемы решаются на уровне этического дискурса, а этические проблемы превращаются в концептуальные. Поэтому весьма непросто понять, какие именно черты являются обязательными для отнесения тех или иных групп людей к интеллигенции (отличительные признаки интеллигенции), а какие выражают наиболее существенные статусные и ролевые характеристики интеллигенции, определяющиеся в процессе эмпирического исследования. То есть не ясно, идет ли речь о понятии интеллигенции, или о конкретных людях, отнесенных к интеллигенции.

Например, в статье Б. А. Успенского содержится много различных "рассуждений об интеллигенции" (4). Но эти рассуждения не увязываются четко с определенным объектом, и поэтому читатель остается в неведении, имеет ли автор в виду интеллигенцию вообще (понятие интеллигенции), или же он характеризует русскую интеллигенцию как определенную группу людей, отличающуюся от других групп. Интуитивно догадываешься (хотя полной уверенности нет), что речь идет вроде бы о русской интеллигенции, но самого понятия интеллигенции автор не дает, а сразу начинает рассуждать о специфике русской культуры и приходит к выводу, что "русская интеллигенция представляет собой специфически русский культурный феномен" (5). В самом начале статьи он пишет: "В западной перспективе русские интеллигенты могут восприниматься как нечто тождественное западным интеллектуалам: нередко здесь видят одно и то же явление. В русской же перспективе, напротив, здесь видится нечто отличное и даже специфическое для русской культуры: в предельном случае русский интеллигент и западный интеллектуал могут восприниматься даже как полярно противоположные явления" (6). Что имеет в виду автор: различные эмпирические характеристики интеллигенции на Западе и в России? Или же он хочет сказать, что слово "интеллигенция" (интеллектуал) обозначает на Западе и в России разные группы людей? В первом случае вывод автора относится к эмпирическим различиям между интеллигенцией России и Запада (но речь идет об одних и тех же группах людей, объединяемых общим понятием "интеллигенция"). Во второй интерпретации мы имеем дело с обычным случаем омонимии: одно и то же слово ("интеллигенция") просто обозначает разные понятия.

Смешение концептуальных и эмпирических характеристик неизбежно порождает проблему: к чему отнести ту "интеллигенцию", которая не вполне подходит под определенный тип из-за отсутствия у нее отдельных признаков? В этом случае исследователи иногда вводят новые термины (например, "образованщина" у Солженицына) или прибегают к выражениям типа "истинная (подлинная, настоящая) интеллигенция" с целью провести грань между определенным нормативным эталоном и реальностью. На мой взгляд, это чаще всего лишь запутывает дело, оставляя читателя гадать, является ли представителем интеллигенции человек, который по своим качествам "не тянет" на звание "истинного" интеллигента.

Все это нередко усугубляется тем, что авторам подчас не хватает четкости и строгости в объяснении и обосновании своей позиции и элементарных примеров, поясняющих ее суть. Например, в статье И. И. и О. Ю. Олейник авторы предлагают рассматривать интеллигенцию как имеющую "двуединую природу" - социально-функциональную и культурно-личностную (7). При этом они ссылаются на книгу Л. Я. Смолякова, который считает, что в содержание понятия "интеллигенция" необходимо включать, с одной стороны, сумму личностных качеств - интеллектуальность (высокие умственные качества личности) и интеллигентность (высокие идейно-нравственные качества личности), а с другой - определенную социально-функциональную принадлежность (8). Однако нигде далее авторы не дают однозначного ответа на вопрос о статусе этих критериев и их соотношении между собой. Поэтому вопросы типа: "Можно ли считать, например, квалифицированного, но не вполне морально чистоплотного профессора интеллигентом?", касающиеся содержания понятия интеллигенции и его границ, остаются без однозначного ответа.

Другая проблема, также во многом обусловленная смешением концептуальных и эмпирических характеристик интеллигенции, состоит в том, что увеличение числа критериев (признаков) интеллигенции естественно ведет к сокращению объема понятия. Некоторые исследователи, например Д. Лихачев, не видят в этом проблемы, считая, что интеллигенция - это "штучный товар". Однако их оппоненты резонно замечают, что в таком случае всегда будут основания для утверждений об "исчезновении интеллигенции", что, в свою очередь, ставит под сомнение само существование интеллигентоведения как направления социального исследования. "Поштучность" интеллигенции, как справедливо отметил В. Р. Веселов, "особенно непропорционально и гротескно выглядит на фоне большой армии профессиональных исследователей интеллигенции, рискующих при таком раскладе остаться без работы" (9).

Стремление приписать интеллигенции широкий набор обязательных признаков имеет и другие следствия, на которые отечественные авторы до сих пор не обращали должного внимания. Во-первых, чем больше параметров и критериев включается в определение интеллигенции, тем меньше у него шансов быть принятым научной общественностью, поскольку в этом случае естественно увеличивается поле возможных разногласий. Во-вторых, концептуальная детализированность ограничивает пространство для практического исследования, для выявления и обоснования эмпирических закономерностей, поскольку портрет интеллигенции во всех основных чертах уже написан заранее. Наделив интеллигенцию всеми мыслимыми атрибутами, исследователь может спокойно ставить точку в изучении интеллигенции сразу же после концептуального анализа: он все про интеллигенцию уже знает.

Последнее, на мой взгляд, является "родимым пятном" советского обществоведения, в котором всегда доминировала тенденция задать все основные параметры социальных явлений дедуктивно, выводя их из базовых характеристик социальной системы и "законов исторического развития", определяемых господствующей в обществе идеологией. Социологический анализ играл второстепенную роль (все и так известно из произведений классиков и партийной литературы) или замещался умозрительными рассуждениями, часто весьма далекими от социальной реальности.

В силу этого такой критерий, как практическая полезность понятия, ассоциирующаяся прежде всего с возможностью использования понятия для проведений эмпирических исследований, фактически не принимался во внимание. Практический потенциал понятия связан с рядом взаимосвязанных факторов. В частности, он выше, если понятие не включает в себя "по определению" то, что предпочтительнее оставить открытым для эмпирического исследования. Важные проблемы социального анализа не должны решаться на уровне концептуализации понятия. Поэтому понятие интеллигенции следует оставить свободным от данных эмпирических наблюдений, содержательных оценок ее деятельности в различных социальных сферах, нормативных предпочтений, и т. п., то есть всего того, что вполне уместно в научных теориях, призванных дать всестороннее и наиболее полное объяснение явлений природы и социальной действительности, но не в понятиях.

С этой точки зрения ценностно-нейтральные, чисто дескриптивные (социологические) определения интеллигенции, безусловно, предпочтительнее. Они создают наиболее благоприятные условия для сопоставления эмпирических характеристик интеллигенции в различных странах, описания и объяснения ее исторической эволюции. У исследователя в этом случае сохраняются широкие возможности для анализа места и роли интеллигенции в конкретно-исторических условиях, ее взаимоотношений с властью, источников пополнения и социальной динамики, политических, этических и любых других проблем, изучаемых в рамках интеллигентоведения. Зачем в понятие интеллигенции включать ссылку на какие-то обязательные нравственные качества, если вопрос: "Какой была интеллигенция?" - можно поставить в практическую плоскость и ответить на него уже на основании эмпирического исследования? Что касается ценностно-нагруженных определений, то они не только сокращают сферу опытного знания, но и существенно затрудняют научную коммуникацию в силу неизбежных моральных, политических или идеологических разногласий между исследователями (10).

Социологические определения интеллигенции предпочтительнее других и с точки зрения критерия операциональности: они, безусловно, значительно более практичны при использовании в проведении эмпирических исследований и измерении тех или иных социальных процессов. Сегодня понятие операциональности трактуется достаточно широко и никто из исследователей не настаивает на том, чтобы понятия определялись полностью через операции, поскольку не все они могут быть представлены как совокупность эмпирически тестируемых переменных. Однако будучи элементами социальной науки, призванной объяснять процессы и отношения в реальном социальном пространстве, социальные понятия должны быть так или иначе связаны с эмпирическим миром. Требование операциональности направлено против тех определений социальных понятий, в которых отсутствует даже косвенная связь с наблюдаемыми явлениями. Этим страдают многие определения интеллигенции, прежде всего нравственно-этического направления, но не только. Действительно, каким образом можно практически изучить эмпирические характеристики группы людей, выделенной только на основании общности некоторых интеллектуальных и/или нравственных критериев? Как можно практически использовать определения интеллигенции, в которых доминируют выражения типа "носительница высших духовных ценностей", "кровеносная система общественного организма", "совесть нации", "выразительница духовных исканий" и т. п.? Морально-этический подход, весьма привлекательный своим патриотизмом, гражданской позицией и т. д., совершенно неинструментален для конкретно исторических исследований (11). Поэтому естественно, что, как только дело доходит до эмпирического исследования тех или иных отрядов интеллигенции, современный интеллигентовед, как отмечает В. Р. Веселов, "вольно или невольно будет выдвигать на первый план социально-профессиональные критерии объекта своего исследования". В любом практическом (эмпирическом) исследовании в качестве объекта изначально будут фигурировать врачи, учителя, работники вузов и пр., хотя многие интеллигентоведы и не считают всех представителей этих групп интеллигенцией. Данный подход, продолжает автор, "органично предполагает и характеристику нравственно-этических качеств интеллигенции, хотя она уже осуществляется принципиально иным образом: не запрограммированная заранее идеальная схема вечных добродетелей, а противоречивый облик земных людей в единстве их духовных взлетов и грехопадений" (12).

С точки зрения критерия операциональности серьезные сомнения вызывают и попытки соединить нравственно-этический и социологический подходы исходя из "комплексного" понимания интеллигенции. Добавка к нравственно-этическому определению интеллигенции ее социально-профессиональных признаков - это "дуализм, разноплановый симбиоз в определении объекта исследования", и его "практически невозможно реализовать в конкретно-исторических сочинениях" (13).

Некоторые авторы считают, что традиционный для отечественного обществоведения советского периода социологический подход, отождествлявший понятия "интеллигенция" и "специалисты", существенно ограничивал исследователей в возможностях анализа специфики разнообразных групп интеллигенции, определения их места в общественной жизни и других сложных вопросах. Например, В. Л. Соскин в одной из статей пишет: "Возобладали количественно-статистические подсчеты, заменившие качественный анализ. В итоге истинная роль интеллигенции в советской истории осталась за пределами нашего знания. Мы представляем, в лучшем случае, какой была внешняя сторона ее деятельности, но имеем слабое понятие о состоянии ее внутреннего мира, противоречиях духовной жизни и пр." (14).

Однако в данном случае критика традиционного подхода, в значительной степени справедливая, по сути, направлена против недооценки места и роли интеллигенции в советском обществе и закреплявшей ее формулы "два плюс один", а не социологического подхода как такового. Проблемы в изучении интеллигенции были обусловлены прежде всего отсутствием реальных возможностей для объективного изучения интеллигенции в условиях идеологического контроля. На самом деле именно социологический подход позволяет исследовать внутренний мир интеллигенции без изначальных (концептуальных) ограничений. Под "исследованием" в данном случае имеется в виду не умозрительное приписывание интеллигенции определенного набора нормативных свойств, а выявление эмпирических характеристик интеллигенции (в том числе нравственных, политических, творческих), ее отдельных отрядов в определенных исторических и социальных условиях. Социологический метод совсем не препятствует выяснению специфики и разнообразия мышления и деятельности различных групп интеллигенции. Скорее это относится к этическому подходу, который по вполне естественным причинам затрудняет классификацию интеллигенции по сущностным критериям (в данном случае по критериям нравственности): ведь если этические факторы положить в основу классификации, то выделение групп в составе интеллигенции должно осуществляться уже не в соответствии с традиционным разделением на сферы ее деятельности, а по уровню (состоянию) ее нравственности и/или интеллекта (15).

Одним из серьезных недостатков в концептуальных исследованиях интеллигенции является то, что понятие интеллигенции часто определяется вне общей понятийной структуры и без соотнесения его с другими понятиями, имеющими общее семантическое поле. Известно, что строгое и четкое определение понятия невозможно без указания его границ, фиксирующих различия в наборе содержательных признаков между разными понятиями. Связи и отношения между понятиями помогают уточнить их содержание, их общие черты и различия и способствуют формированию структуры социальных теорий. Лишь в системе научные понятия образуют гибкую логическую форму, обеспечивающую всестороннее отражение универсальной связи. В этом случае понятие интеллигенции приобретает специфическую, только ему присущую роль в объяснении социальной реальности и содержание, отличное от содержания других понятий.

Нежелание исследователей соотносить понятие интеллигенции с другими понятиями нередко приводит к элементарным случаям синонимии, которых концептолог обязан избегать. Например, А. В. Квакин фактически определяет понятие интеллигенции тождественно традиционному понятию "элита", когда пишет, что "в процессе развития любая социальная группа создает собственную интеллигенцию, представляющую из себя интеллектуальный слой данной группы" (16). Он неоднократно использует термины "элита" и "интеллигенция" как взаимозаменяемые. Кроме того, он, по сути, не считает необходимым разводить понятия "интеллигенция" и "интеллектуал", часто используя конструкцию "интеллигенция/интеллектуалы" (17).

Если исследователи, придерживающиеся социологического подхода, традиционно рассматривают интеллигенцию как элемент социальной структуры общества и сопоставляют ее с другими элементами этой структуры (рабочими, крестьянами, буржуазией и т. д.), показывая тем самым границы понятия (хотя и не всегда четко), то сторонники альтернативных подходов обычно ограничиваются описанием интеллигенции вне связи с другими понятиями. Естественно, что вписать интеллигенцию в концептуальную структуру, выделенную по нравственным или интеллектуальным признакам, значительно сложнее. Каким конкретно группам людей противопоставляется интеллигенция, определяемая в терминах нравственного или интеллектуального превосходства? В литературе встречается противопоставление интеллигенции мещанству, но очевидно, что дихотомия "интеллигенция - мещанство" не может претендовать на исчерпывающую понятийную структуру данного рода, объясняющую дифференциацию общества по нравственным критериям.

Хотя в социологическом подходе к определению интеллигенции возможности для сопоставления интеллигенции с не-интеллигенцией значительно шире, этот аспект концептуального анализа не всегда прорабатывается должным образом, что дает основания критикам социологического подхода говорить о его непродуктивности. Между тем если бы исследователи постоянно акцентировали внимание на различиях между такими понятиями, как "интеллигенция", "интеллектуалы", "специалисты", "образованный слой", "элита", "работники умственного труда" и т. д., и строго их разводили, то многие недостатки нынешних версий социологического подхода были бы преодолены. Концептуальный анализ интеллигенции предполагает четкие ответы на целый ряд конкретных вопросов. Например: все ли люди с высшим образованием относятся к интеллигенции? Если нет, то какие именно группы людей с высшим образованием нецелесообразно считать представителями интеллигенции? Следует ли включать в интеллигенцию лиц, имеющих высшее образование, но работающих на должностях низкой квалификации или занятых физическим трудом?

Относятся ли к интеллигенции группы людей с высшим образованием, которые по тем или иным причинам длительное время не работают? Являются ли представителями интеллигенции образованные люди, уделяющие значительное время творческой высококвалифицированной умственной деятельности, не играющей для них роли основного источника существования? Целесообразно ли рассматривать в качестве видов (отрядов) интеллигенции такие социальные группы, как государственная бюрократия, политическая элита, офицеры вооруженных сил, управляющие крупными и средними промышленными и финансовыми корпорациями и др., в деятельности которых преобладает умственный труд, но их положение в обществе весьма специфично в силу обладания ими большими ресурсами политической и экономической власти? Ответы на эти и другие вопросы, а также необходимость развести вышеуказанные понятия заставит исследователей не ограничиваться при определении интеллигенции ссылками на образование и/или квалификацию, а дополнить их другими критериями, придающими понятию интеллигенции содержательную уникальность и четкие границы.

Все эти рассуждения относятся, разумеется, только к научному (наукообразному) дискурсу: если речь идет, например, о литературоведческом исследовании или чисто культурологическом анализе, то можно, наверное, рассуждать об интеллигенции и не слишком копаясь в строгих дефинициях и процедурах. Но для историка, социолога, политолога понятийная строгость обязательна. К сожалению, отечественной литературе по интеллигенции (причем не только публицистической, но и академической) не хватает именно четкости и обстоятельности в определении содержания понятия интеллигенции, уточнении его объема и вида. В высказываниях специалистов подчас ощущается некоторое пренебрежение к концептуальным проблемам и понятийной строгости (18). Предлагая свои подходы к определению интеллигенции, исследователи часто вообще не объясняют, какими принципами они при этом руководствуются. В лучшем случае делаются ссылки на семантику и этимологию слова. Здесь, как уже отмечалось, сказывается отсутствие аналитической традиции, в которой концептуальный анализ рассматривается в качестве одного из основных направлений социального исследования (19). Все это создает массу проблем, и часто исследователи просто говорят на разных языках, не понимая своих оппонентов, что более всего сказывается на изучении проблем интеллигенции, глубине и обоснованности полученных результатов и выводов. Поэтому хотя разговор о понятии интеллигенции многим интеллигентоведам не представляется продуктивным, его нужно продолжить.

1. Иная точка зрения высказана рядом авторов, которые считают бесперспективным дискутировать по поводу понятия интеллигенции и, по сути, предлагают исследователям "разговаривать на своем языке". Например, В. П. Корзун и В. Г. Рыженко считают, что "дискуссии о ключевой дефиниции пока безуспешны", что обусловливает состояние "утраты предмета" и необходимость перейти к "многообразию тезауруса". См.: Корзун В. П., Рыженко В. Г. По поводу споров об одной дефиниции: (От общей методологии к многообразию тезауруса) // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии. Иваново, 1995. С. 32-34.

2. Здесь, на мой взгляд, сказывается отсутствие аналитической философской традиции, доминирующей в англоязычных странах и усиливающей свое влияние на европейском континенте. Именно в рамках данной традиции концептуальный анализ превратился в одно из центральных направлений социального исследования с присущими ему методами и приемами определения ключевых социальных понятий. В российской же интеллектуальной традиции доминирует "эссенциалистское" понимание понятия и стремление найти его "истинное" значение. Например, Г. П. Федотов писал: "Правильно определить вещь - значит почти разгадать ее природу. <...> Трудность - и немалая - в том, чтобы найти правильное определение" (Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С. 404).

3. Меметов В. С. О некоторых дискуссионных проблемах российского интеллигентоведения // Нравственный императив интеллигенции: прошлое, настоящее, будущее. Иваново: ИвГУ, 1998. С. 11.

4. Успенский Б. А. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // Россия/Russia. 1999. № 2.

5. Там же. С. 8. Вообще, словосочетание "русская интеллигенция" уже само по себе предполагает, что существует не только русская интеллигенция, иначе прилагательное "русская" в данном сочетании теряло бы всякий смысл.

6. Там же. С. 7.

7. Олейник И. И., Олейник О. Ю. О понятии "юридическая интеллигенция": (Методологический и историографический аспекты изучения юристов как социально-профессиональной группы) // Проблемы методологии истории интеллигенции: поиск новых подходов. Иваново, 1995. С. 81.

8. Смоляков Л. Я. Социалистическая интеллигенция. Киев, 1986.

9. Веселов В. Р. О противоречиях нравственно-этического подхода к истории интеллигенции // Нравственный императив интеллигенции: прошлое, настоящее, будущее. С. 17.

10. Например, Ю. С. Степанов в качестве основного признака концепта интеллигенции называет "осознание себя членом общества, ответственным за его судьбу", а главной социальной функцией интеллигенции считает "социальную функцию общественного самосознания от имени и во имя народа" (Степанов Ю. С. "Жрец" нарекись и знаменуйся: жертва: (К понятию "интеллигенция" в истории российского менталитета) // Русская интеллигенция. История и судьба. М., 1999. С. 37, 20). Однако такое понимание интеллигенции изначально обрекает исследователей (даже в принципе разделяющих данные критерии) на бесконечные споры о "судьбах общества" и "благе народа" уже на уровне отнесения тех или иных групп к интеллигенции - еще до анализа эмпирических данных.

11. См. об этом: Дукарт С. А. Проблема интеллигенции: Бесконечный спор о понятии или "полярность исторического сознания" // Интеллигенция в России в истории ХХ века: неоконченные споры: К 90-летию сборника "Вехи". Екатеринбург, 1998. С. 86; Соскин В. Л. Конформизм интеллигенции: вина, беда или необходимость? // Интеллигенция России в ХХ веке и проблема выбора. Екатеринбург, 1999. С. 27-28.

12. Веселов В. Р. О противоречиях нравственно-этического подхода к истории интеллигенции // Нравственный императив интеллигенции: прошлое, настоящее, будущее. С. 18.

13. Там же. Речь здесь идет, разумеется, не об отрицании необходимости комплексного подхода к изучению интеллигенции, с чем сегодня согласны абсолютно все, а лишь о том, что понятие интеллигенции должно четко очерчивать объект исследования.

14. Соскин В. Л. О новых концептуальных подходах к изучению истории советской интеллигенции // Поиск новых подходов в изучении интеллигенции: проблемы теории, методологии, источниковедения и историографии. Иваново, 1993. С. 18.

15. В другой своей статье В. Л. Соскин отмечает, что для историков предпочтительнее социологический подход, так как определение интеллигенции на основе этических признаков, которые можно было бы объединить общим понятием интеллигентности, на деле является субъективным и неинструментальным. "Оно годится, если так можно выразиться, для употребления писателями, политиками и, вероятно, даже философами. Все дело в том, что интеллигентность трудно, если вообще возможно, измерить эмпирически. <...> Это понятие практически не может быть использовано в конкретно-исторических исследованиях историков" (Соскин В. Л. Конформизм интеллигенции: вина, беда или необходимость? // Интеллигенция России в ХХ веке и проблема выбора С. 27-28).

16. См.: Квакин А. В. Современные проблемы изучения истории интеллигенции // Проблемы методологии истории интеллигенции: поиск новых подходов. С. 8.

17. Квакин А. В. Что же такое, наконец, интеллигенция? // Интеллигенция России в ХХ веке и проблема выбора.

18. Например, Л. Коган и Г. Чернявская фактически обвиняют исследователей в том, что те стремятся определить точные и вполне объективные границы интеллигенции как социальной группы и не хотят считать "интеллигенцию" ценностным понятием (Коган Л., Чернявская Г. Интеллигенция. Екатеринбург, 1996. С. 15). Указывая на это, В. С. Пузанов справедливо подчеркивает, что "там, где нет твердых критериев понятия, его научно обоснованная оценка уступает место (особенно в условиях общественных потрясений) политическому утилитаризму и социальной мифологии" (Пузанов В. С. Неоконченный спор о понятии "интеллигенция" // Интеллигенция России в ХХ веке и проблема выбора. С. 61).

19. В мировой гуманитарной науке к настоящему времени сложились мощные направления исследований, которые сумели объяснить ключевые моменты общественного и политического развития стран Запада с помощью анализа формирования и трансформации ключевых понятий и смысловых усложнений понятийно-терминологической номенклатуры. Это, прежде всего, школа Begriffsgeschichte Р. Козеллека, кембриджская школа Кв. Скиннера, а также ее ответвления и альтернативные начинания в англоязычном мире. Концептуальный анализ превратился в один из основных методов приращения гуманитарного знания. Во многих ведущих университетах Европы и Северной Америки читаются курсы по анализу политических понятий и по их истории, издаются многочисленные серии монографий, справочников, словарей. С 1998 года функционирует международная сеть исследователей политических понятий, координирующая деятельность различных проектов в области концептуального анализа.

Представленный в эссе текст был опубликован в журнале "Интеллигенция и мир" (Иваново), 2001, №1. С.12-13. под названием "Понятие интеллигенции: проблемы концептуализации"

 

ЛЕДЯЕВ Валерий Георгиевич, доктор политики (Ph.D., Manchester), доктор философских наук,
профессор кафедры политологии и права Ивановского государственного энергетического университета

Основные публикации автора:
1. Власть: концептуальный анализ. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2001.
2. Power: A Conceptual Analysis. New York: Nova Science Publishers, 1998.
3. Власть: Концептуальный анализ // "Полис", 2000, №1. С.97-107.
4. Формы власти: типологический анализ // "Полис", 2000, №2. С.6-18.

Читайте тексты В.Г. Ледяева на нашем сайте в рубриках Библиобзор и Наши авторы рекомендуют.