Беседа с Игорем Моисеевичем Клямкиным

Часть вторая. В ПОИСКА ВЫХОДА ИЗ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛАБИРИНТА

В разговоре принимают участие:
директор Информационного центра "Электронный Полис для политологов" Владимир Лапкин;
редактор отдела "Универсум текстов" Борис Межуев

И.К. Россия при самодержавном устройстве власти может заключать кратковременные или длительные союзы с западными демократиями - это доказано исторически, здесь нет вопросов. Но ведь нам нужен не просто стратегический союз, но союз, предполагающий интеграцию, интеграционный вектор. Так вот, на такой союз квази-самодержавная власть никогда не отважится, точнее, она окажется бессильна его реализовать. Я попробую объяснить, почему мне это так представляется. Дело в том, что самодержавный тип власти предполагает, что общество консолидировано властью и больше ничем, консолидировано через такой приводной ремень власти, как бюрократия. Причем регулируется оно совершенно определенными механизмами, не правовыми, а полицейскими.

При такой организации власти в обществе не окажется тех субъектов, которые только и могут обеспечить вестернизацию и полномасштабную интеграцию в сообщество западных демократий. Я имею в виду в первую очередь российский бизнес. Сейчас его пытаются лишить субъектности. Но, будучи лишенным субъектности, он перестает быть субъектом развития. Он будет слушаться, будет "играть по правилам" и стараться не лезть в политику - этого по сути власти уже добились. Но он будет вкладывать деньги вдолгосрочные проекты, потому что, находясь на крючке, люди в здравом уме деньги в такие проекты не вкладывают. Поэтому значительная часть капиталов будет по-прежнему вывозиться в более благополучные страны.

Сейчас Путин стоит перед альтернативой. Он может опираться на бюрократию, то есть ориентироваться на слабую, в общем-то, авторитарно-бюрократическую модель, при которой главной опорой выступает бюрократия. Но он может ориентироваться и на модель бонапартистскую, которая, хотя не порывает полностью с традициями русской власти, но, в отличие от нее, предполагает опору на две автономные и конкурирующие друг с другом силы, которые в результате такой конкуренции приобретают некоторую субъектность - на бизнес и на бюрократию. Замечу, что без отделения денег от власти все разговоры о гражданском обществе можно вести только для того, чтобы создавать организации, которые будут использоваться властью и бюрократией как приводной ремень. Кстати, это стремление Путин и зафиксировал словесно, предложив назначенным им полпредам  создавать гражданское общество в регионах. А потом процесс этот пойдет и более активно...

Б.М. Но ведь Путин говорит, и я с ним не могу не согласиться, что бизнесу не следует быть политическим субъектом, - политической субъектностью должны обладать политические партии. В ельцинское же десятилетие бизнес фактически узурпировал функцию политических партий в выражении общественных интересов. Поэтому, с точки зрения Путина, нужно помочь развиться нескольким общенациональным партиям, укрепив их положение в регионах, именно для того, чтобы они смогли стать впоследствии полноправными субъектами политического процесса. Мне кажется поэтому, что в приводимом Вами высказывании Путина есть определенная логика. Что Вы думаете по этому поводу?

И.К. Для того, чтобы бизнес обрел политическую субъектность через партии, он должен быть независим от бюрократии. Пока же этого нет (а этого нет), от бюрократии будут зависимы и представляющие бизнес партии. Это хорошо видно на примере Союза правых сил.

В.Л. Можно ли сказать, что в этой ситуации партии становятся инструментами контроля бюрократии над бизнесом?

И.К. Я не готов ответить на вопрос, кто кого больше контролирует: бизнес партии или партии бизнес. Это процесс взаимный. У нас, строго говоря, нет сегодня партий, представляющих бизнес и стоящие за ним слои населения, а есть политические организации своеобразного кентавра "Бизнес-Бюрократия". Этот кентавр не ставит и не может ставить перед собой цели долгосрочного развития. В результате может возникнуть полустагнационная модель, которая может быть стабильной только на какой-то период, в зависимости, например, от цен на нефть и других ситуативных факторов. Но надо помнить, что это стабильность, купленная ценой развития, ценой блокирования стратегических приоритетов.

Б.М. Логически мы приближаемся к новой теме...

В.Л. … теме "теневой" России, теме отношений государства и... вряд ли тут можно говорить о "гражданине" - государства и обывателя, не только бизнесмена. И в этой связи мы хотим задать вопрос - кому, на Ваш взгляд, больше выгодна "тень" и кто скорее стремится "выйти из тени" - государству или обывателю и в этом смысле, что будет происходить с теневыми отношениями в России. Будут ли они постепенно преодолеваться или трансформироваться во что-то иное, или, возможно, даже укрепляться?

И.К. Преодоление или движение в сторону преодоления теневых отношений, теневой экономики мыслимо в наших условиях двумя способами. Во-первых, полицейско-репрессивным, силами государственного аппарата, с выходом за пределы права. В пределе это - сталинская модель. Во-вторых, при опоре на какие-то субъекты в обществе, которые потенциально или реально можно рассматривать как субъекты правового порядка - именно не теневого, а правового порядка. Под этим углом зрения мы с моим соавтором по книге "Теневая Россия" Львом Тимофеевым и пытались посмотреть на наше общество - что там происходит. И мы выяснили, что в обществе существует всего одна массовая группа, где более или менее отчетливо просматривается запрос на правовой порядок. Это мелкий бизнес, составляющий около 4 % населения. В нем действительно обнаруживает себя тенденция к выходу из тени.  

Представителей бизнеса понуждают стремиться к выходу из тени их реальные экономические интересы. Бизнес в России немного окреп, худо-бедно функционирует, его участники обрели первоначальный капитал, но при этом они должны платить бюрократии огромные суммы. В этой ситуации у представителей бизнеса и появляется естественное желание выйти из тени и начать играть по правилам. Иными словами, на основе собственных ущемленных интересов у бизнесменов начинают формироваться правовые ценности. Однако административная власть не заинтересована в легализации бизнеса, ибо теневые отношения - способ ее существования. Она действует по принципу, о котором мне поведал один бизнесмен. Он пошел на прием к чиновнику, а тот спрашивает: "Ты - капиталист?" Мой знакомый весь сжался: "Да! "- "Это хорошо. Но ты помни, что и я хочу жить". Вот принцип взаимоотношений бизнеса и бюрократии в нынешних российских условиях. Порой наши мелкие бизнесмены до 50% прибыли должны отдавать чиновникам разных ведомств и рангов. И отдают, потому что не отдавать - себе дороже.

Б.М. Но есть ли у бизнеса какие-либо способы контролировать государство, не прибегая к помощи политических партий? Как иначе бизнесмены могут влиять на политику государства, если не через институт партийного представительства? Я полагаю, более привычная для нас форма воздействия бизнеса на власть - посредством уполномоченных олигархов - все то, что мы наблюдали в конце 90-х годов - уже себя изжила.

В.Л. Более широкий вопрос - какие есть союзники у бизнеса, какова его социальная база?

И.К. Дело в том, что партии бизнеса быть не может. Бизнес сможет использовать для своих интересов политические партии только в том случае, если эти партии будут пользоваться широкой поддержкой населения.

В.Л. Мы их видели уже в 1995 г.

И.К. Для того, чтобы эти партии вышли за рамки 5-6% избирателей, бизнес должен позиционировать себя публично не только как носитель своих частных и групповых интересов, но и как носитель интересов общенациональных. Представителям бизнеса нужно иметь свои каналы, свободные от государственного контроля, посредством которых выражать свою позицию и защищать свои особые интересы, в том числе и по отношению к власти. Бизнесу нужно наладить механизм формирования своей социальной базы, что невозможно в нынешней ситуации, поскольку весь бизнес находится на крючке у бюрократии. Я думаю, снять бизнес с этого крючка, проще говоря, амнистировать его доходы, полученные до 2000 года, должна политическая власть. Если власть не пойдет на это, кентавр "Бизнес-Бюрократия" будет сопровождать нашу жизнь и дальше, в том числе и жизнь политических партий. Предприниматели будут финансировать и поддерживать партии только в случае, если те будут дружить с властью, то есть с той же самой бюрократией, и помогать налаживать отношения с ней. Круг замыкается.

В.Л. Имеется ли вообще у власти повод, причина приветствовать такую стратегию... И если их нет, то, что может изменить эту ситуацию?

И.К. У власти, как и любого другого игрока на политическом поле, может быть только один интерес - ее собственный. Интерес власти - в экономическом развитии, она не может спокойно ждать, когда цены на нефть упадут до 15 долларов или ниже. А долговременное и стабильное экономическое развитие может обеспечить только свободный бизнес. При нынешней - заведомо коррупционной - связке бизнеса с бюрократией бизнес будет капиталы из страны вывозить. Поэтому власть заинтересована в поддержке свободного предпринимательства. К тому же при бюрократической модели нельзя будет рассчитывать и на иностранный капитал, который в этом случае никогда не пойдет в страну. Потому что бюрократическая модель - это синоним отсутствия инвестиционного климата.

Я вовсе не хочу сказать, что в данном направлении ничего не делается. Не принимаемые новые законы (прежде всего касающиеся налогов) создают благоприятные условия лишь для нескольких хозяйственных отраслей - прежде всего сырьевых, стимулируя их выход из тени. Но они никак не влияют на развитие высоких технологий, от которых, собственно и зависит место России в современном мире, ее конкурентоспособность.

Теперь - по поводу союзника. Основная масса населения, по нашим данным, не является носителем правового сознания. Будучи настроена против коррупции, она при этом руководствуется не правовыми, а до-правовыми морально-репрессивными установками. Подавляющая часть наших сограждан ориентирована на полицейские меры, которыми проблема выхода из теневых отношений не снимается, а просто загоняется вглубь.

    Тема четвертая: Общественное сознание россиян: три источника, три составные части…

Б.М. В какой степени Ваши слова о населении отражают реальные изменения общественного сознания за последние десять лет? Мне кажется, когда Вы в начале 1990-х годов приступали к изучению российского общественного мнения, Ваше мнение о готовности нашего общества воспринять либеральные и демократические ценности было более оптимистическим? Прав ли я в своей констатации, т.е. изменилось ли у Вас на самом деле представление о массовых настроениях в России или, может быть, само общественное мнение претерпело за последнее десятилетие значительную мутацию?

 И.К. Во-первых, теневые отношения мы начали исследовать только в 1999 году, ранее я не занимался этой темой. Что касается политических и идеологических ориентаций, то они, конечно, изменились, но сдвиги не настолько фундаментальны, как иногда пытаются представить.

Ельцинский электорат 1991 и 1996 годов и путинский электорат 2000 года примерно одинаковы по численности и представляют, в основном, одни и те же группы населения. Это - совокупный некоммунистический электорат. Десять лет назад он был настроен более романтически, больше ждал от либеральных реформ, от прихода новой власти. Сейчас он несравнимо более реалистичен, в нем более отчетливо проявляется ностальгия по упорядоченным и относительно благополучным позднесоветским временам, но, тем не менее, нельзя забывать, что Путин шел на выборы не с идеей реставрации, а под лозунгом совершенствования и упорядочивания демократии. Это свидетельствует о том, что основной вектор общественных настроений остался некоммунистическим.

Что же касается доминирования морально-репрессивного типа сознания, то, я думаю, он доминировал и десять лет назад, но не имел таких раздражителей ("олигархи" и пр.), которые появились в ельцинскую эпоху. Интересно, однако, что в путинском электорате немало людей и с сознанием правовым, как немало и избирателей с теневыми установками! Кстати, как вы думаете, за кого голосуют люди, больше всего предрасположенные к теневым отношениям? Они голосуют чаще всего за правые партии. Левым же обычно отдают свои голоса наиболее радикальные носители морально-репрессивного сознания. Но таковые, как я уже сказал, доминируют и в путинском электорате. Это значит, что сам этот тип сознания является идеологически нейтральным, он не зависит от отношения к коммунизму и коммунистам.  И еще одна деталь: больше всего к теневым отношениям расположены - жириновцы.

Б.М. Разве они не морально-репрессивные?

И.К. Они - морально-репрессивные по отношению к нерусским. Они хотят оставить теневые отношения только за представителями русского этноса.

В.Л. А на каком фланге концентрируются носители правового сознания?

И.К. Тоже на правом, т.е. право-либеральном. Хотя у правых, как я уже сказал, - очень сильная тенденция к теневому образу жизни.

В.Л. Что Вы можете сказать о русской ментальности в целом? Какой она представляется Вам сегодня?

И.К. В российском сознании переплетаются, накладываются друг на друга три типа ментальных предпочтений: традиционно российский, модернистский и постмодернистский. Традиционно российский - постоянная надежда на власть, на то, что она предпримет некие действия, которые облегчат жизнь и коренным образом изменят ситуацию. Уверенность, что власть является абсолютным началом, от которого зависит все. Надежда на власть закономерно сменяется разочарованием, разочарование - новой надеждой. Кстати, и надежды, и разочарования в основным связаны с первым лицом, которое теперь лишено сакрального статуса, что принципиально меняет ситуацию по сравнению с временами докоммунистического и коммунистического самодержавия. Но, тем не менее, население в массе своей продолжает воспринимать первое лицо как самодержца, несущего ответственность за все, что происходит в стране. Вместе с тем, сохраняются в ослабленном виде и модернистские установки.

 В.Л. Модернистские установки еще советского индустриального типа?

 И.К. Дело в том, что постиндустриальный тип сознания, адекватный информационной эпохе, в нашей стране еще даже не начал формироваться. Большинство людей мыслят еще в категориях индустриальной цивилизации. Поэтому когда я говорю модернистский, то имею в виду прежде всего установку, характерную для эпохи индустриализма.

Данная установка может встречаться у людей с самыми разными политическими убеждениями - демократическими, либеральными, коммунистическими, даже националистическими. Носитель модернистского сознания рассуждает так: мне плохо, потому что плохо в стране в целом; а если положение дел именно таково, то для того, чтобы будущее принципиально отличалось от того, что есть сейчас, в стране в целом должны произойти необходимые изменения. Иначе говоря, модернисты - каких бы разных социополитических ориентаций они ни придерживались, - мыслят в рамках идеологии прогресса. Однако модернистская установка сейчас имеет незначительный вес в обществе, она выдохлась еще при советской модернизации, а затем еще более ослабла после разочарования в рыночных реформах.

 И, наконец, очень сильна в общественном сознании постмодернистская составляющая, связанная с ориентацией не на универсальные идеи о том, каким должно быть общество или страна и в целом все человечество, а на ценности приватной жизни. Причем российский постмодернизм в отличие от западного - это постмодернизм бедного общества, так сказать, постмодернизм бедности. Для него характерно стремление уйти в частную жизнь, отвернувшись от общих проблем, кажущихся неразрешимыми.

 В.Л. Значит, постмодернизм бедности - стиль достаточно распространенный?

 И.К. Да, распространенный, но он не всегда существует в чистом виде. Он может сочетаться и с социалистическим "модернизмом", и с "модернизмом" либеральным. Эти переплетения стилей хорошо просматриваются по политическим линиям: видно, что наши правые - это постмодернисты, ориентированные на либеральную модернизацию, коммунистическим постмодернистам более присущи традиционные установки.

 Б.М. Я не хочу с Вами спорить...

 И.К. А почему?

 Б.М. Сейчас у нас с Вами немножко другой жанр. Однако замечу, что традиционно-русская, по Вашей интерпретации, парадигма, совсем не кажется мне противоположностью постмодернистской; традиционализм и постмодернизм - вполне совместимы.

 И.К. Но я же и говорю, все эти слои накладываются в массовом сознании друг на друга. Более того, в сознании подавляющего большинства населения так или иначе присутствуют - по крайней мере две из трех - все три выделенных мною установок.

В.Л. И проявляются они в зависимости от конкретных обстоятельств?

И.К. Наверное, да, но как именно проявляются в разных обстоятельствах, я сказать не могу, у меня таких данных нет. Насколько могу судить, в массовом сознании неплохо сочетаются, с одной стороны, модернистская и постмодернистская составляющие, а с другой - традиционно-русская и постмодернистская. Но могут сочетаться и все три. И в этом проявляется одна из особенностей нашего общества: люди могут декларировать приверженность традиционным ценностям, говорить, например, что коллективизм - это хорошо, а голосовать… за либералов. При изучении такого клишированного сознания к ценностям пробиться очень сложно, поэтому я пытаюсь в последнее время идти другим путем: выяснять реальные интересы, которые во многом и определяют ценностную ориентацию.

Тема пятая: Проекты и перспективы

Б.М. Вы знаете, сейчас в программу высшего образования вроде бы вводится новая дисциплина, которая, на мой взгляд, звучит странно - "россиеведение"? Не могли бы Вы, как один из наиболее крупных исследователей современного российского политического сознания, сказать будущим россиеведам, какие темы или проблемы представляются Вам актуальными, плодотворными для исследования? На что следует обратить внимание именно сейчас, что вопиет своей неразгаданностью?

И.К. Я для себя вижу несколько кажущихся мне плодотворными направлений исследований. В нашей политической науке очень слабо разрабатывается институциональный аспект. Еще сравнительно плохо исследован российский опыт строительства таких институтов, как, скажем, парламентаризм. Причем, мне кажется, следовало бы к мировому контексту восходить от исследования нашего опыта, а не наоборот: анализировать мировой контекст в отрыве от российского, а затем вписывать в него российские реалии.

Кстати, это гораздо более сложно, поскольку подчас просто отсутствуют понятия, адекватно приложимые к уникальным феноменам нашей политической истории и сегодняшней политической жизни. Мы с Лилией Федоровной Шевцовой размышляли два года назад о том, как можно охарактеризовать существующий у нас президентский режим. Можно сказать "византийская традиция", но при этом останется непонятным, в чем и как она проявляется именно сегодня. Можно сказать: "у президента много власти как у царя" и это будет правдой, но, с другой стороны, останется за скобками тот факт, что глава государства выбирается теперь населением, что для истории России совершенно беспрецедентно.

Замечу, что и погружение в модную сейчас западную транзитологию всех проблем не снимает. Транзитологами предлагается множество терминов для того, чтобы охарактеризовать своеобразие переходных политических режимов - управляемая демократия, делегативная, авторитарная и т. д. Самое интересное в том, что все эти понятия в той или иной мере подходят и к нам. Но раз все подходят, причем не только к России, но и к десяткам других стран, то, значит, все и не годятся, потому что своеобразие именно российского политического транзита и современной российской власти ими не схватывается.

Мы с Лилией Федоровной сначала остановились на термине "выборная монархия", но потом я понял, что и "выборная монархия" не годится: это понятие охватывает, например, и Польшу, где, как известно, выбирали королей, и Священную Римскую империю. В конце концов я пришел к термину "выборное самодержавие", учитывающему две стороны описываемого явления: с одной стороны - выборы, с другой - самодержавные полномочия. Это, мне кажется, позволяет зафиксировать как преемственный характер нынешней формы правления по отношению к отечественной политической традиции, так и разрыв с ней. Вместе с тем, "выборное самодержавие" указывает на противоречие между способом функционирования власти и способом ее легитимации - нетрадиционное для Русской Системы противоречие. Способ функционирования при нынешнем президентском режиме - самодержавный, по объему полномочий главы государства близкий к самодержавию образца 1905-17 годов, а способ легитимации - выборный. И это противоречие уже само по себе создает долговременную неустойчивость всей Системы.

Сравнительная слабость институционального подхода в нашей науке выдает одну из черт отечественной политической культуры. Когда-то я прочел у Льва Тихомирова, что у русского народа - цитирую по памяти - "очень силен политический инстинкт и слаба политическая сознательность". По Тихомирову, политический инстинкт проявляется в представлении о том, кто должен обладать властью. А политическая сознательность - в том, как она должна быть устроена. Дефицит политической сознательности, по-видимому, и обусловил незначительный интерес наших ученых к институциональным аспектам функционирования власти.

Однако кроме институционального я считаю не менее значимым и субъектный подход. Более того, в ходе изучения теневой России и наблюдения за деятельностью Путина я пришел к выводу, что под углом зрения наших проблем - нынешних и будущих - рассмотрение политики только под институциональным углом зрения вообще мало что дает с точки зрения выявления перспектив развития системы и проектирования ее изменений. Ведь если в самом обществе нет субъектов, которые были бы заинтересованы в определенном векторе развития - в данном случае в сторону правового государства, - тогда государство будет только полицейским или авторитарно-бюрократическим, что на самом деле представляет собой лишь разновидность полицейского. И оно будет оставаться слабым в смысле его модернизационного потенциала. Если нет субъектных точек опоры в обществе, то останутся неразрешимыми и проблемы теневых отношений. Отсюда, в частности, и мой интерес к бизнесу...

Думаю, что проблема социальных субъектов, степени их развитости, сочетания их интересов, меры их влияния на общественную среду - перспективноое поле и для дальнейших эмпирических исследований, и для теоретического анализа политической истории России и особенностей ее развития в последние годы.

И, наконец, еще одно направление, которое лично для меня сейчас является приоритетным. С него, впрочем, начинался наш разговор. Я имею в виду внешнеполитический контекст российских преобразований, связанный с консолидацией Запада и отсутствием для России угрозы большой войны. Для меня снятие фактора угрозы войны и связанная с этим невозможность проведения модернизации в ее традиционных для России формах - повод для того, чтобы под новым углом зрения посмотреть на всю нашу предшествующую историю. Для осуществления этой задачи собрался небольшой авторский коллектив, включающий, кроме меня, Александра Самойловича Ахиезера и Игоря Григорьевича Яковенко. Задача, которую мы перед собой поставили, состоит в том, чтобы проследить роль фактора войны в истории России в его соотнесенности с типом российской культуры и способами организации власти, ее устройством. Мне кажется, недооценка этого фактора - существенное упущение многих концептуальных схем российской политической истории, в частности, все той же "Русской Системы" Фурсова-Пивоварова, которую в целом я оцениваю очень высоко. . При абстрагировании от внешней среды остается непонятным, почему Система меняла свои формы, почему изменения совершались в какое-то конкретное время, а не в другое. Откуда циклы? Откуда реформы-контрреформы? Не обращая внимания на внешний контекст и внешние вызовы, рассматривая русскую историю только изнутри, ответить на эти вопросы невозможно.

Россия - не самодостаточная цивилизация, если говорить о ней как о цивилизации; она всегда нуждалась в усвоении и препарировании элементов иных культур, заимствовании результатов чужого исторического опыта. Но в то же время изначально она ощущала себя самодостаточным сообществом и не могла себе позволить просто заимствовать "чужое". Поэтому она должна была сначала завоевать "чужое", т. е. обусловить заимствование военной победой над "чужим", взяв его как трофей. В этом смысле проблема мира для России - не новая проблема, она с ней часто сталкивалась, упиралась в ее неразрешимость, после чего почти неизбежно вползала в очередную войну. А в конце XX столетия этот традиционный фактор консолидации исчез, и мы получили развал СССР, первичная причина которого в том, что страна не выдержала мирной экономической конкуренции.

Б.М. У нас остался самый последний - ритуальный - вопрос. На какие из Ваших будущих работ может рассчитывать "Полис"? И еще одно: помогло ли Вам при реализации прошлых научных проектов творческое сотрудничество с нашим журналом?

И.К. С "Полисом" у меня уникальный опыт сотрудничества. Если бы не было инициативы "Полиса", Игоря Константиновича Пантина и Татьяны Владимировны Шмачковой, вероятно, не было бы и нашего цикла социологических статей. Мы были в 1993 г. начинающими социологами, но они выбрали нас, предложив печатать свои статьи в каждом номере. Это была, вообще говоря, каторжная работа, и без той благоприятной атмосферы, которая сложилась в "Полисе", без жесткого редакторского прессинга со стороны Лидии Александровны Галкиной, не позволявшего расслабиться наш проект (в котором приняли участие, кроме меня, - Татьяна Ивановна Кутковец, Владимир Игоревич Пантин и Владимир Валентинович Лапкин) остался бы скорее всего нереализованным. Кстати, практически все проекты, в которых я принимал участие, включая "Теневую Россию", в том или ином виде получали освещение на страницах вашего журнала и, если вы заинтересованы в том, чтобы и результаты нового проекта, о котором я только что сказал, нашли свое отражение в "Полисе", то мы, когда дело будет подходить к концу, вернемся к этому разговору.

Игорь Моисеевич Клямкин,
доктор философских наук, профессор,
директор Института социологического анализа,
давний и постоянный автор журнала «Полис».

Основные публикации И.М.Клямкина в журнале «Полис»:

1993 № 2 Клямкин И.М. Посткоммунистическая демократия и ее исторические особенности в России
1993 № 4 Клямкин И.М. Политическая социология переходного общества
1993 № 5 Клямкин И.М. Какой авторитарный режим возможен сегодня в России?
1994 №№ 1,2 Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян
1994 № 3 Клямкин И.М., Лапкин В.В., Пантин В.И. Политический курс Ельцина: предварительные итоги
1994 №№ 4-5 Клямкин И.М. Советское и западное: возможен ли синтез?
1994 № 6 Клямкин И.М., Лапкин В.В. Дифференциация ориентации в российском обществе: факторы влияния
1995 № 2 Клямкин И.М., Лапкин В.В., Пантин В.И. Между авторитаризмом и демократией
1995 № 4 Клямкин И.М., Лапкин В.В. Социально-политическая риторика в постсоветском обществе
1995 № 5, 1996 № 1 Клямкин И.М., Лапкин В.В. Русский вопрос в России
1997 № 2 Кутковец Т.И., Клямкин И.М. Русские идеи
1999 № 4 И.М. Клямкин. Институциональные возможности "пакта Монклоа" в российских условиях. / Круглый стол "Как менять конфигурацию власти в России?"
2000 №№ 4-5 Клямкин И.М., Тимофеев Л.М. Теневой образ жизни (Социологический автопортрет постсоветского общества)