“ЕВРОПА ВНУТРИ РОССИИ”?

О.Ю. Малинова

Малинова Ольга Юрьевна, доктор философских наук,
профессор кафедры философии Московского института электронной техники (Технический университет).

Когда в идеологических спорах участники аргументируют свои позиции ссылками на историю (весьма типичный случай), то обычно предполагается, что такие аргументы самоочевидны: ну что, казалось бы, можно возразить против фактов, усвоенных еще по школьным учебникам? Но, между тем, хорошо известно, что история не существует как данность, она пишется, а порой и переписывается, всякий раз отражая меняющиеся установки и представления, разного рода перипетии сегодняшнего дня. Ведь важен не факт сам по себе, а его интерпретация, увязывающая череду событий в единое повествование, которое и именуется историей. И если, зная об этом, мы все же всерьез прибегаем к историческим аргументам (уверенные, что, как пелось в старой студенческой песне: “на то она история, \ та самая, которая \ ни слова, ни полслова не соврет”), это значит, что мы рассчитываем на очевидность подразумеваемого нами нарратива (т.е. некоторого конкретного изложения-истолкования хода событий в рамках трактуемой темы) для собеседников.

Поэтому, когда появляются работы, предлагающие новое прочтение привычного исторического нарратива, — это всегда событие не только для науки, но прежде всего — для общественной мысли. Представляется, что книга известного историка А.Л.Янова_1_ — одно из таких событий. Тем более что написана она в жанре исторического и историографического эссе, а не строгого научного трактата, и адресована широкому кругу читателей.

Книга “Россия: у истоков трагедии” по своему замыслу есть опровержение того, что ее автор называет “Большим Стереотипом” отечественной и западной историографии, а именно — представления, что у России должна быть непременно одна политическая традиция, определяющая ее исторический путь и будущую перспективу. Этому стереотипу, по мнению Янова, равно привержены и славянофилы, и западники. В действительности же, пишет он, “у России не одна, а две, одинаково древние и легитимные политические традиции. Европейская (с ее гарантиями свободы, с конституционными ограничениями власти, с политической терпимостью и отрицанием государственного патернализма). И патерналистская (с ее провозглашением исключительности России, с государственной идеологией, с мечтой о сверхдержавности и о ‘мессианском величии и призвании’)” (с. 31). Однако, поскольку в фактическом существовании второй никто не сомневается, пафос книги направлен именно на доказательство существования первой.

По мысли Янова, уже в двух типах властных отношений в Киевской Руси прослеживаются истоки обеих политических традиций — “самодержавной, холопской”, реализацию которой представляло собой отношение князя-суверена к дворцовым служащим, а также к кабальным людям, работавшим на пахотных землях княжеского домена, и “договорной”, проявлявшейся во “вполне европейском отношении князя-воителя к своим вольным дружинникам и боярам-советникам”. Последнее, по мнению автора, уходило корнями в древний обычай “свободного отъезда” дружинников от князя, служивший им гарантией от княжеского произвола (с. 32-34). (Здесь обращает на себя внимание некоторая размытость терминологии — проблема, о которой подробнее будет сказано ниже.) Таким образом, считает автор, двойственность политических традиций наличествовала в российской государственности с самого ее начала (представляется, что то же самое можно было бы сказать о любом из средневековых европейских государств). Согласно концепции Янова, эта двойственность не исчезла с наступлением татаро-монгольского ига: напротив, “европейское” начало даже укрепилось. Главным аргументом автора является данное им яркое описание периода княжения Ивана III (первого “великого князя всея Руси”), которое (очевидно, вместе с княжением Василия III) названо в книге “европейским столетием России” (“европейским” — потому, что это было “время, когда самодержавия еще не было” и “Россия развивалась в рамках европейской парадигмы”) (с. 52). К сожалению, пишет автор, достижениям этого периода, когда объединившаяся Россия демонстрировала настоящий экономический бум и, опережая Европу, встала на путь Реформации (так в книге интерпретируется движение нестяжателей), создала земское самоуправление и суд присяжных и уверенно двигалась в сторону сословной монархии, был положен конец “самодержавной революцией” Ивана IV Грозного.

Возможно, наибольший интерес в книге представляют даже не живо и со знанием дела описанные перипетии исторического периода, вынесенного в заглавие, а анализ русской и советской историографии, которая, по заключению автора, внесла существенный вклад в формирование мифа о неевропейском характере России (в т.ч. и оценками правлений Ивана Грозного и его деда). Ведь перед нами работа не столько об истории XIV — XV вв., сколько о той роли, которую сложившийся нарратив играет в формировании образа России в нашем историческом сознании, и о том, как и почему сложился подобный образ. Главное, против чего возражает Янов, — тезис о том, что европейская модель развития — “не для нас”, ибо у нас “не та родословная”. Его аргументы равно направлены и против националистов, которые думают, что “мы лучше Европы”, и против “разочарованных либералов”, полагающих, что “мы хуже” (с. 188). “Вопреки старому ‘канону’, — доказывает автор, — Европа — внутри России”. И хотя “патерналистская, холопская” традиция тоже с нами, ее победа “вовсе не была запрограммирована фатально” (с. 191). Борьба двух традиций, по Янову, не завершена: она продолжается в виде возвратного движения гигантского маятника “европейских” и “неевропейских” исторических циклов, неизменно заканчивавшихся трагедией. Его книга — это обращенный к культурной элите призыв осознать такую двойственность и “маргинализовать холопскую, патерналистскую традицию”, отказавшись от убеждения в “особом” и принципиально “неевропейском” призвании России.

Приведенное здесь — лишь краткий и приблизительный пересказ предложенной А.Л.Яновым концепции русской истории, концепции, которая неизбежно должна спровоцировать споры и ответные опровержения. Возможно, именно так она и была задумана — как повод к дискуссии. Оценить правомерность данных автором оценок событий XIV — XV вв. и проводимых им параллелей между европейской и российской историей этого периода — задача специалистов-историков. Отмечу лишь, что одной из причин неизбежных возражений является размытость и, если можно так выразиться, “размашистость” используемых в работе терминов. Ключевым в концепции Янова оказывается тезис о наличии в истории России “европейской” традиции: этот термин им не столько определяется, сколько поясняется нанизываемыми друг на друга смысловыми ассоциациями. Европейская традиция связывается и с договорным началом в организации власти, и с ограничениями произвола (через сословное представительство, самоуправление, суды присяжных, в конце концов — конституцию), и с отношением к территории страны как к “отчине” — объекту публичного властвования, а не “вотчине” — объекту личной собственности, и др.). Наличие всех этих элементов в XIV — XV вв. рассматривается как доказательство “европейскости” России. Возникает вопрос: а почему? Потому ли, что они были и в истории европейских стран (каких? Европа — понятие “протяженное”, если уж не растяжимое)? Но ведь и в средневековой Европе “договорные” начала переплетались с “патернализмом”. Потому ли, далее, что в конечном итоге они возобладали? Но значит ли это, что страны Европы были уже в средние века запрограммированы на такой путь развития? Эти вопросы не оговариваются: “европейская традиция” для автора — пучок взаимосвязанных, но не всегда отчетливо различающихся смыслов (заметим, что у читателя могут возникать и другие смысловые коннотации).

Очевидно, что Янов использует понятие “европейский” не в географическом и даже не в конкретно-историческом смысле; “Европа” для него — обозначение определенной тенденции политического развития. И обсуждение двойственности политической традиции России необходимо ему для того, чтобы легитимировать ее европейскую идентичность (“Европа — внутри России”). Осознание сходства путей развития России и Европы, по его замыслу, должно “маргинализовать” миф об “особом пути”, мешающий нам развиваться как “нормальной европейской стране”. Но только ли политическими традициями определяется цивилизационная самоидентификация? По-видимому, мы пока плохо представляем себе законы, по которым общественное сознание оценивает сходства и различия, конструируя образы “мы” и “они”. Трудно сказать, какую роль здесь играет политика, а какую — экономика, религия, язык, культура.

Ясно одно: немалая роль в конструировании идентичности принадлежит истории. И в этом смысле заявка на преодоление Большого Стереотипа не может быть оставлена без внимания. Нам свойственно вглядываться в историю в поисках ответов на проблемы настоящего. Быть может, символично, что книга Янова, писавшаяся давно (в основе ее — докторская диссертация, подготовленная, но так и не защищенная, и монография, изданная в начале 1980-х в США), увидела свет лишь прошлой осенью, на фоне трагических событий, побудивших российских правителей решительно заявить о своей солидарности с Западом. Будущее покажет, насколько далеко удастся зайти “русским европейцам” на этот раз.

--------------------------------------------------------------------------------

_1_ Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462 — 1584. Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 559 с.