РОССИЯ И ЕВРОПА.
1462-1921
Заявка на издание трилогии
Две первые книги предлагаемой трилогии уже опубликованы в Москве:
-- Россия: У истоков трагедии. 1462-1584. Заметки о природе и происхождении российской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001 -- 559 с. (Первое, американское, издание этой книги вышло в California University Press в 1981 г. под названием The Origins of Autocracy).
-- Патриотизм и национализм в России. 1825-1921. Очерки истории русского национализма. М.: ИКЦ "Академкнига", 2002 -- 398 с. Предисловие акад. Ю.А. Рыжова.
Последняя книга трилогии Загадка николаевской России. 1825-1855 в рукописи. В ней около 400 (машинописных) страниц.
Естественно, обе первые книги не могут войти в состав трилогии в том виде, в каком они были опубликованы. Над ними потребуется дополнительная работа.
АННОТАЦИЯ
1.
Российская историография, сколько я могу судить, находится в жестоком идейном
разброде. После того, как марксизм-ленинизм утратил статус общеобязательного
объяснения истории, она отступила на заранее заготовленные дореволюционной
историографией идеологические позиции. Причем отступила недалеко, неглубоко,
не к либеральной классике С.М. Соловьева или В.О. Ключевского, но лишь к имперским
идеям последней четверти XIX -- начала XX века. Отступила тремя, если можно
так выразиться, колоннами.
Первая, опираясь на Н.Я. Данилевского, шествует под знаменем "Россия
как славянская империя". Вторая опирается на Ф.М. Достоевского и соответственно
представляет себе Россию как империю православную. Для третьей, наконец, верховными
авторитетами оказались П.Н. Милюков и П.Б. Струве с их идеями Великой России
и "либерального империализма", теми самыми, между прочим, идеями,
что привели страну к катастрофе 1914-17 годов
2.
По причинам, которые подробно рассмотрены во второй и третьей книгах трилогии,
ни одна из этих идейных колонн не видит Россию как органическую и неотъемлемую
часть Европы. Все одинаково рассматривают "романо-германскую" Европу
в качестве чужой "этноцивилизационной платформы", пользуясь выражением
В.Л. Цымбурского. (1) Дело усугубляется тем, что, как это ни парадоксально,
на первый план в объяснении отечественной истории явственно выдвигается геополитика,
в принципе объясняющая историю географией. Трудно не согласиться с наблюдением
Н.А. Косолапого, что "на авансцену политического сознания вышла не концепция,
не теория, а именно идея геополитики… Более того, идея начинает постепенно
трансформироваться в идеологию. [Она] оказывается поистине универсальной:
под ней подписываются, её в принципе разделяют практически все… от президента
до любой оппозиции". (2)
3.
Понятно, что должно было произойти из этой горючей смеси имперских идей с
геополитикой. Именно то, что и происходит: националистический Русский проект
(который еще называют Русским реваншем). Между тем этот проект ставит Россию
в то же положение изгоя и "больного человека Европы", в каком находилась
до 1920 года Турецкая империя. Нет надобности, наверное, напоминать, чем кончилось
дело для этой империи.
Экстремальным выражением Русского проекта является, конечно, популярный сегодня
лозунг "Россия для русских" (окрещенный В.В. Путиным "идеей
провокаторов или придурков"). Несопоставимо опаснее, однако, другая версия
этого проекта, которая оказалась в центре современного общественного сознания
и широко поддерживается публикой. Я говорю об идее "особого", т.е.
неевропейского пути России, из которого, собственно, и растет "младотурецкая"
формула либерального -- и нелиберального -- империализма.
4.
Русский проект, разумеется, имеет право на существование, как и любой другой.
Но лишь до тех пор, покуда он не становится обязательным, монопольным, напоминающим
в этом смысле роль марксизма-ленинизма в СССР. Между тем, поскольку ему не
противостоит никакая другая, серьезная и внушающая доверие публике ("от
президента до любой оппозиции") интерпретация русской истории, к тому,
похоже, дело и идет. Начиная с доминанты "особого пути России" в
исторической литературе (в том числе и в учебниках для школ и университетов)
до победы "младотурецких" партий на последних выборах в Думу, страна,
судя по всему, опасно приближается к превращению Русского проекта в националистический
аналог общеобязательного "учения".
Актуальность предлагаемой трилогии состоит в том, что -- при соответствующем
внимании СМИ -- она способна взорвать эту складывающуюся монополию Русского
проекта (или, по крайней мере, заставить значительную часть читающей публики
серьезно в нем усомниться).
Исходит трилогия из того, что уже в 1930-е знал Г.П. Федотов. А именно, что
"национальный канон, созданный в девятнадцатом веке, явно себя исчерпал.
Его эвристическая и конструктивная ценность ничтожны. Он давно уже звучит
фальшью". И потому "наша история снова лежит перед нами, как целина,
ждущая плуга". (3) Другими словами, требует принципиально новой интерпретации.
5.
Первая книга трилогии, опираясь на работы В.О. Ключевского и архивные изыскания
советских историков-шестидесятников, открывает читателю совершенно отличную
от общепринятой картину происхождения и природы российской государственности.
Картину сосуществования двух одинаково легитимных, но непримиримо борющихся
между собою на протяжении столетий политических традиций -- патерналистской
(назовите её хоть евразийской или византийской или монгольской) и европейской.
Вот это тщательно документированное открытие европейской традиции в самом
фундаменте русской политической культуры сразу меняет всю картину. Самый скрупулезный
анализ начальной фазы московского периода русской истории не оставляет ни
малейших сомнений, что на протяжении целого столетия (1462-1560) досамодержавная,
докрепостническая и доимперская Россия была обыкновенной северо-европейской
страной, похожей скорее на Швецию, нежели на "христианизированное татарское
царство", какой её обычно изображают. Союз Ивана III с нестяжательской
интеллигенцией в 1490-е в борьбе за церковную Реформацию, не говоря уже о
Великой реформе 1550-х, подкрепленной замечательным экономическим бумом первой
половины XVI века, удостоверяют, что -- вопреки общепринятому представлению
-- тогдашняя Москва неукоснительно следовала европейской традиции Киевской
Руси.
6.
Другое дело, что, как мы уже говорили, сама эта традиция была изначально двойственна.
И патернализм входил в неё так же органично, как и европейское её наследие.
В результате серия ошибок так называемого Правительства компромисса (1549-1560)
позволила внуку великого реформатора Ивана III разрушить дело деда (так же,
заметим в скобках, как три столетия спустя внук Екатерины Николай I разрушил
дело бабки). Иван IV выбрал "особый путь России". Это был первый
в истории случай реализации Русского проекта.
И все в стране переменилось словно по волшебству. Глядя из сегодняшнего дня,
невозможно избавиться от впечатления, что кто-то сознательно разобрал рельсы
перед поездом российской модернизации, пустив его под откос. Экономический
бум сменился жесточайшей депрессией, крестьянская свобода -- рабством, европейский
абсолютизм -- самодержавием, политическая стабильность -- тотальным террором.
"По какому-то адскому вдохновению, -- описывал этот внезапный переворот
Н.М. Карамзин, -- возлюбил Иоанн IV кровь, лил оную без вины и сек головы
людей славнейших добродетелями". (4) Само собою, нормальные отношения
с европейскими соседями сменились яростной конфронтацией -- и в результате
четвертьвековой войны Россия впервые после монгольского нашествия поставлена
была на колени.
Иначе говоря, выбрав "особый путь России" и утвердив его массовым
террором, Грозный царь превратил процветающую страну в руины, посеяв в ней
вдобавок великую Смуту. Так выглядело осуществление Русского проекта в ходе
первой самодержавной революции в России. Европейская составляющая её культурной
традиции была беспощадно растоптана. Но одно уже обстоятельство, что понадобилось
для этого вырезать почти поголовно всю тогдашнюю элиту страны и закрепостить
её народ, непреложно свидетельствует о том, как непросто оказалось справиться
с нею даже в XVI веке.
С научной точки зрения, это, конечно, всего лишь констатация факта, хотя почему-то
и не вписанного до сих пор в общую ткань отношений России и Европы -- как
внешнеполитических, так и внутри страны (между двумя её непримиримыми традициями).
С точки зрения сегодняшнего дня, однако, само присутствие европейской традиции
в основе русской политической культуры и столь трагичные результаты первой
попытки её подавления делают, согласитесь, положение идеологов новейшего Русского
проекта крайне затруднительным. Просто потому, что Европа перестает быть чужой
"этноцивилизационной платформой". Более того, она оказывается внутри
России.
7.
В самом деле в ситуации, где любой россиянин может выбирать между принципиально
разными идейными традициями своей страны, где Ивану IV непримиримо противостоит
Иван III, царю Алексею Юрий Крижанич, Сергею Уварову Петр Чаадаев, Николаю
Данилевскому Владимир Соловьев, Александру Солженицыну Андрей Сахаров, в такой
ситуации у Русского проекта остается немного шансов. Более того, он совершенно
очевидно начинает выглядеть не только сомнительным, но и откровенно гибельным
для России.
8.
Почти треть первой книги трилогии посвящена "Иваниане", т.е. многовековому
спору о роли Грозного царя и первой самодержавной революции в русской истории.
В споре этом приняли участие самые блестящие умы России. И когда, подробно
рассмотрев все аргументы за и против этой революции, высказанные на протяжении
четырех столетий, читатель убедится, что без представления о принципиальной
двойственности русской политической культуры, спор этот решения не имеет,
миф об "особой", отдельной от Европы политической традиции, на которой
мог бы строиться современный Русский проект, рушится окончательно.
9.
Тем более, что этот особый путь не закончился ведь со смертью "царя-мучителя".
На век с четвертью завел он страну в безнадежный, казалось, исторический тупик
Московии, где она оказалось напрочь лишена, по словам В.О. Ключевского, не
только "средств самоисправления, но самого даже побуждения к ним"
(5). Естественно, современные православные фундаменталисты видят Московию
совсем иначе. Н.А. Нарочницкая, например, ведущий идеолог одной из победивших
на выборах 2003 года "младотурецких" партий (Родины), уверена, что
именно тогда "Русь проделала колоссальный путь всестороннего развития,
не создавая противоречия содержания и формы". (6) Это мнение, наряду
со многими другими, подробно рассмотрено в третьей книге трилогии. Здесь достаточно
лишь указать на результаты такого "всестороннего развития", увиденные
глазами самого проницательного из его современников. "Люди наши, -- писал
Юрий Крижанич, -- косны разумом, ленивы и нерасторопны… Мы не способны ни
к каким благородным замыслам, никаких государственных или иных мудрых разговоров
вести не можем, по сравнению с политичными народами полунемы, в науках несведущи
и -- что хуже всего -- весь народ пьянствует от мала до велика". (7)
Этот сон разума не только порождал чудовищ, описанных Крижаничем, он грозил
стране историческим небытием. Любопытно, что когда сегодня говорят о Петре,
вспоминают прежде всего о немыслимой жестокости, с какой будил он Россию,
забывая почему-то о том, что великий император еще и спасал свое отечество
от духовной смерти, на которую обрек его Русский проект Грозного царя.
10.
Так или иначе, освобождение страны из московитского плена рассмотрено во второй
и третьей книгах трилогии сравнительно кратко. Как потому, что оно превосходно
исследовано в мировой историографии, так и потому, что возвращение России
именно к европейской культурно-политической ориентации лишь подтверждает гипотезу
об изначальной двойственности русской политической культуры. Она просто не
могла не вернуться на рельсы европейской модернизации. И описание того, что
я называю екатерининской фазой петербургского периода русской истории, нужно
мне лишь для того, чтоб отличить его от последовавшей за ним николаевской
фазы.
Очень точно сформулировал это отличие знаменитый историк С.М. Соловьев: "Начиная
от Петра и до Николая просвещение всегда было целью правительства. Век с четвертью
толковали только о благодетельных плодах просвещения, указывали на вредные
последствия невежества в суевериях. По воцарении Николая просвещение перестало
быть заслугою, стало преступлением в глазах правительства". (8) Наблюдение
точное, но неполное.
Потому что отличались две эти фазы еще и своей культурно-политической ориентацией
в современном им мире. Если Екатерина решительно отвергала "особый путь
России", то Николай со своим собственным Русским проектом повторил попытку
Грозного и, насколько это было возможно в XIX веке, попытался вернуть страну
в старый московитский тупик. И если екатерининская ориентация на Европу не
могла не породить раньше или позже могильщиков российского патернализма --
декабристы были лишь первым сигналом -- то вторая в русской истории самодержавная
революция Николая, заблокировавшая стране путь к конституционной монархии,
т.е. к единственной форме правления, в которой вообще могла выжить в современном
мире монархия, оказалась в конечном счете чревата гибелью династии и элиты
страны в начале ХХ века. И что еще важнее -- торжеством нового, на сей раз
советского патернализма.
Короче говоря, вторая книга трилогии посвящена последствиям николаевской самодержавной
революции, оказавшейся, по словам известного историка А.Е. Преснякова, "золотым
веком русского национализма, когда Россия и Европа сознательно противопоставлялись
друг другу как два различных культурных мира, принципиально разных по основам
их политического, религиозного, национального быта и характера". (9)
Другими словами, судьба постниколаевской России со всеми её реформами и контрреформами
оказалась предопределена неспособностью её элиты избавиться от николаевской
ориентации на "особый путь России".
А если кому-нибудь покажется, что культурно-политическая ориентация страны
несущественна по сравнению, допустим, с экономикой или с формой правления,
то я предложил бы просто подумать о том, что могло произойти с сегодняшней
Россией, ориентируйся Путин после 11 сентября 2001 года не на Америку, а на
бен Ладена, как предлагали, допустим, паладины современного Русского проекта
А. С. Панарин или А.А. Проханов. Так или иначе, задача моя во второй книге
трилогии заключалась в том, чтобы подробно проследить, как именно вел -- и
привел -- страну в новый патерналистский тупик Русский проект Николая I.
11.
Откуда, однако, взялась эта вторая самодержавная революция? Была она фатально
предопределена русской историей или, так же, как и первая, оказалась результатом
жестокого конфликта двух российских традиций, воплощенных в идеях и интересах
тогдашних элит, не говоря уже о серии ошибок предшествовавшего правительства?
Кто были эти новые "разбиратели рельсов", снова пустившие поезд
российской модернизации под откос? Как случилось, что русская армия, победоносно
вошедшая в 1814-м в Париж, преследуя разгромленного Наполеона, всего лишь
полвека спустя позорно капитулировала в Крыму? Почему, другими словами, страна
вдруг опять утратила конкурентоспособность, оказавшись в том "потерянном,
-- по словам известного американского историка Н.В. Рязановского, -- николаевском
тридцатилетии, которого она так никогда и не наверстала"? (10) Это первое
"почему", на которое обязан я был ответить читателю в третьей книге
трилогии.
Есть и второе, не менее важное. Как случилось, что, несмотря на все реформы
и революции, потрясавшие постниколаевскую Россию, сгорел тем не менее в пожаре
1917 года, по выражению того же Рязановского, тот самый архаический старый
режим (antiquated ancien regime), который был создан за три четверти века
до этого? (Так же, заметим опять-таки в скобках, как в пожаре 1991 года сгорел
все тот же старый режим, созданный за полвека до этого Сталиным). И вообще,
почему институты системообразующего режима умирают вместе с ним, тогда как
его идеи, вопреки историческому материализму, совершенно органично вписываются
в последующие режимы?
Третье "почему", требовавшее объяснения, еще более актуально. В
последние годы именно "потерянное" николаевское тридцатилетие странным
образом оказалось предметом восхищения -- как в российской, так и в американской
исторической литературе. Стало вдруг модно описывать Русский проект Николая
как торжество стабильности и порядка -- в противовес хаосу царствования "космополита"
Александра Павловича. Почему? Естественно, что главная моя задача заключалась
здесь в том, чтобы объяснить этот странный феномен, а также показать, что
стабильность николаевской России была на самом деле смертельной стагнацией.
И верен приговор, вынесенный ей знаменитым тогда (и лояльным императору) современником
М.П. Погодиным: "Невежды славят её тишину, но это тишина кладбища, гниющего
и смердящего физически и нравственно. Рабы славят её порядок, но такой порядок
поведет её не к счастью, не к славе, а в пропасть". (11)
Ответу на эти "почему" и посвящена третья книга трилогии.
12.
Общий её смысл, как уже понял читатель этой аннотации, в том, что всякий раз,
когда Россия предпочитала европейской модернизации Русский проект и сопровождающий
его патерналистский порядок, она неизменно утрачивала конкурентоспособность,
попадая в исторический тупик. И не было из этого правила ни одного исключения
-- на протяжении четырех столетий.
Историков (и меня, разумеется, в том числе) нередко упрекают, что они не внушают
читателям гордости за свою страну. Справедлив ли упрек? Полагаю, что нет.
Ибо России поистине есть чем гордиться. И в первую голову тем, что у неё всегда
находились лидеры и элиты, способные, опираясь на её европейскую традицию,
вырвать страну из очередного исторического тупика. Проблема лишь в том, что
всегда до сих пор лидеры, возрождавшие страну к новой жизни, пробивали "окна
в Европу". Между тем для преодоления патерналистской традиции, а тем
самым и предотвращения новых тупиков, требуется сломать саму стену между Россией
и Европой.
Требуется просто потому, что единственная возможность маргинализовать Русский
проект, неизменно приносящий стране несчастье, состоит, как свидетельствует
его история, в том, чтобы противопоставить ему проект Европейский. Подобно
тому, например, как делает это, настойчиво добиваясь интеграции в ЕС, сегодняшняя
Турция, раз и навсегда отряхнувшая со своих ног прах имперского соблазна.
К сожалению, и постсоветский режим и, что еще более удивительно, либеральная
оппозиция, отчаянно нуждающаяся в позитивной платформе, продолжают вести себя
так, словно Европейского проекта Ивана III, Петра и Екатерины никогда не существовало.
Но все это лишь актуальная, политическая сторона дела. Важнее, что речь здесь
идет о серьезной научной работе, основанной буквально на тысячах документов,
большая часть которых никогда прежде в таком контексте не рассматривались.
Говоря о контексте, я имею в виду принципиально новую интерпретацию русской
истории.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В.Л. Цымбурский. "Полис", 1993, №5, с. 9.
2. Н.А. Косолапой. "Бизнес и политика", 1996, №4, сс. 57,61.
3. Г.П. Федотов. Судьба и грехи России, Спб., 1991, т.1, с.66.
4. Н.М. Карамзин. Записка о древней и новой России, М.,
1991, с. 40.
5. В.О. Ключевский. Сочинения, М., 1957, т.3, с. 296.
6. Наталия Нарочницкая. Россия и русские в мировой политике, М., 2002, с.
130.
7. Ю. Крижанич. Политика, М., 1967, с. 491.
8. С.М. Соловьев. Мои записки для моих детей, а, может быть, и для других,
Спб., 1914, с. 118.
9. А.Е. Пресняков. Апогей самодержавия, Л., 1925, с. 15.
10. Nicholas V. Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality in Russia.
1825-1885, Univ. of California Press, 1969, p. 270.
11. М.П. Погодин. Историко-политические письма и записки, М., 1874, с. 259.
|
АРХИВ ДОСЬЕ ВИРТУАЛЬНОГО ПОЛИСА |
||||