Александр Янов

РЕВОЛЮЦИЯ БУША И ЕЕ КРИТИКИ

Brzezinski Z. The Choice: Global Domination or Global Leadership. - New York, 2004. - 242 p. (Бжезинский З. Выбор: глобальное доминирование или глобальное лидерство).

Daalder I., Lindsey J. America Unbound: The Bush Revolution in Foreign Policy. - Washington D.C., 2003. - 160 p. (Даалдер И., Линдсей Дж. Америка без ограничений: революция Буша во внешней политике).

Нет ничего удивительного в том, что клинтоновские либералы Иво Даалдер и Джеймс Линдсей с нескрываемой яростью обрушились на бушистскую "революцию во внешней политике Америки" (это их термин). Но вот то, что к ним с такой убежденностью и с таким обидным для президента сарказмом присоединился заслуженный, так сказать, ястреб республики Збигнев Бжезинский, это уже событие из ряда вон выходящее. И свидетельствует оно о том, что бунт на корабле, то есть протест объединенного фронта интеллектуалов против администрации Буша, достиг масштабов, пожалуй, беспрецедентных в американской истории.

Право, если бы политическая поляризация общества не оказалась в этом предвыборном году столь острой, и если бы не вынуждала она традиционных республиканцев защищать своего президента несмотря ни на что, остались бы сегодня на его стороне разве только одни националисты да неоконсерваторы со своими вполне безумными имперскими мечтами.

Это не оскорбительное замечание, просто общепризнанный факт. Посмотрите, например, какую химерическую задачу ставит перед американской политикой доклад Пентагона, заказанный в 2002 г. вице-президентом Р. Чейни: "США должны стремиться трансформировать однополярный момент в истории в однополярную эру, воспрепятствовав возникновению любого будущего глобального соперника" ["The New York Times", 2002, March 8]. Как это понимать? Как попытку положить конец истории?

Вот что отвечает на это Бжезинский: "Всякая гегемония есть лишь преходящая историческая фаза. В конечном счете... американское глобальное превалирование увянет. Поэтому и сейчас уже не слишком рано для американцев задуматься над тем, какое наследство оставит по себе их гегемония" (Brzezinski, p. 213).

Метаморфоза Бжезинского

Честно говоря, я не совсем понимаю, что происходит с бывшим бесшабашным геополитическим планировщиком, сочинения которого в прошлом пестрели такими выражениями, как "американская империя" или "европейские вассалы", или "борьба между Россией и Америкой" (представлявшаяся, между прочим, в качестве "современной фазы вековой борьбы за контроль над самым активным в мире континентом - борьбы, которая бушует со времени средиземноморской Римской империи" [Brzezinski 1986: 41]). Ничего даже отдаленно напоминающего такие перлы в рецензируемой книге не найти. Есть как раз, если хотите, прямо противоположное. И вообще впечатление такое, будто написана она другим человеком.

Чтоб читатель убедился в этом, сравним хоть известную книгу Бжезинского "План игры", словно бы специально приуроченную к началу горбачевской перестройки в Москве, с нынешним "Выбором". В книге второй половины 1980-х предложено 12 возможных сценариев обозримого будущего, ни один из которых не предусматривал близкого окончания холодной войны. Напротив, Бжезинский уверенно предсказывал "продолжение массированного наращивания советских наступательных стратегических систем, которое может драматически изменить баланс сил в ущерб Соединенным Штатам к середине 1990-х" [Brzezinski 1986: 267]. И, в принципе, все сценарии, представленные в этой книге, исходили из того, что примирение в советско-американском конфликте исключено и "продолжаться он будет еще много десятилетий" [Brzezinski 1986: 10-11].

Сценарий №6, допустим, предусматривал "возникновение четвертого центрального стратегического фронта на Рио-Гранде" [Brzezinski 1986: 143]. Сценарий №8 формулировался так: "Конвенциональная война на третьем центральном стратегическом фронте. Соединенные Штаты терпят поражение в Персидском заливе" [Brzezinski 1986: 143]. Короче, ни намека, ни предчувствия, что окончание конфликта уже при дверях и что свершится оно не на Рио-Гранде и не в Персидском заливе, а в Москве. Даже о ценах на нефть ни слова. Есть обычная геополитическая риторика, причем настолько напоминающая выкладки Александра Дугина, что порою нелегко и догадаться, кто из них это написал. Вот попробуйте, не заглядывая в сноску, угадать автора такой тирады: "Конфликт между Россией и Америкой является наследником старинного, почти традиционного и безусловно геополитического противостояния между великими океанскими державами и доминирующими государствами суши" [Brzezinski 1986: 12].

Так или иначе, картина, я думаю, ясная. А теперь заглянем в "Выбор". Американская стратегия, говорит сегодняшний Бжезинский, должна быть ориентирована не на глобальное доминирование, а на создание "глобального содружества с общими интересами" (Brzezinski, p. 9). Ибо "власть ради власти, доминирование, посвященное увековечению доминирования... путь в тупик. В конечном счете... это высокомерие порождает самообман и историческую слепоту. Направление, в котором будет двигаться мир в два последующие десятилетия, станет либо движением к содружеству с общими интересами, либо к погружению в глобальный хаос. Поддержка американского лидерства другими - sine qua non для избежания хаоса" (Brzezinski, p. 219).

Тому, как добиться такой поддержки, "Выбор", собственно, и посвящен. Порою создается даже впечатление, что сегодняшний Бжезинский смеётся над собою прежним (и над Бушем). Вот как комментирует он, например, ироническую цитату из статьи проницательного европейского наблюдателя (Питера Бендера), уподобившего Америку как мировую державу древнему Риму. Бендер пишет, что "у мировой державы не бывает противников, только мятежники, террористы и изгои... Она не воюет, только борется за мир. Она искренне возмущается, когда её вассалы не ведут себя как вассалы". А Бжезинский саркастически замечает в скобках: "соблазнительно добавить, что она не вторгается в другие страны, только освобождает их" (Brzezinski, p. 216).

И чтобы совсем уж не осталось сомнений в том, что на самом деле он имеет в виду, Бжезинский поясняет: "Автор писал это еще до 11 сентября, но он удивительно предугадал позицию некоторых американских политиков в дебатах по поводу войны в Ираке в 2003 году" (Brzezinski, p. 216). Сегодняшний Бжезинский жестоко высмеивает идею мирового правительства (Brzezinski, p. 218) и презрительно игнорирует имперские фантазии Найла Фергюсона и американских неоконсерваторов. Одним словом, не узнать человека, он на глазах, как в знаменитом рассказе Аркадия Аверченко, "левеет" (не в российском, конечно, а в общепринятом смысле этого слова).

Естественно, что его отношение к России тоже изменилось, если не на все 180, то, по крайней мере, градусов на 120. Но это особая статья и мы еще поговорим об этом подробнее. Здесь скажу лишь, что между воинствующим геополитиком 1980-х и сегодняшним умудренным государственным мужем, предсказывающим интеграцию России в НАТО и в Европейский Союз, мало общего (Brzezinski, p. 101-104). Вернемся, однако, к "бунту на корабле".

Гулливер и лилипуты

По сути, обе рецензируемые книги посвящены одному и тому же - неправомерности бушистской "революции". Разница лишь в том, что авторы "отвязанной" Америки (не умею точнее перевести слово "unbound" в том смысле, в какой они имеют в виду) ограничиваются лишь обличением её губительности, а Бжезинский попытался еще и описать глобальную альтернативу этой "революции".

В качестве её, так сказать, буревестника в книге Даалдера и Линдсея фигурирует известный вашингтонский обозреватель Чарльз Краутхаммер, объявивший в 2001 г., что "беспрецедентно доминирующие Соединенные Штаты получили, наконец, уникальную возможность сформулировать свою собственную внешнюю политику. После десятилетия, в котором Прометей играл пигмея, первая задача новой администрации в том, чтобы Америка обрела свободу действий" ["Washington Post", 2001, June 8].

"Короче говоря, - комментируют Даалдер и Линдсей, - Америка может и должна стать "отвязанной" (unbound). Гулливеру предстоит порвать все нити, которыми повязали его лилипуты... Краутхаммер проповедовал эту революцию, Буш ее совершил" (Daalder, Lndsey, p. 12-13).

В последнем примечании к заключительной главе своей книги Бжезинский приводит печальный список "порванных нитей", который, как он замечает, полон мрачного символизма. За первые два года президентства Буша Америка отвергла следующие международные обязательства: "Протокол в Киото по контролю над климатом, Договор о Международном Уголовном Суде, Конвенцию о Правах Ребенка (в чем её поддержала лишь Сомали), Протокол по укреплению мер, запрещающих биологическое оружие, Договор о противоракетной обороне, Договор, запрещающий минирование суши" (Brzezinski, p. 230). И все это еще до вторжения в Ирак без благословения Совета Безопасности ООН.

Результаты, как уверены авторы обеих рецензируемых книг, были вполне предсказуемы. Во всяком случае, опрос, проведенный в марте 2003 г. в восьми крупнейших европейских странах, обнаружил, что "в одной лишь Польше одобряли американскую политику хотя бы 50% респондентов. Англия с 48% была второй. Зато в Италии и Франции одобряла её лишь треть опрошенных, в Германии и России - четверть, а в Испании и Турции и вовсе 10%" (Daalder, Lindsey, p. 194).

И это в момент, добавляет Бжезинский, когда "американо-европейское глобальное партнерство стало критически важным" (Brzezinski, p. 220), когда именно "скомбинированные экономические ресурсы США и ЕС могли бы сделать атлантическое сообщество всемогущим" (Brzezinski, p. 221), когда "вместе представляют они естественную эволюцию межгосударственных отношений к неформальной международной правящей структуре [будущего]" (Brzezinski, p. 218). То есть, надо полагать, к тому самому глобальному содружеству с общими интересами, которое, по его мнению, раньше или позже должно включить в себя и Россию и даже Китай (Brzezinski, p. 102).

Самое, однако, интересное - и новое - в "America Unbound" - это уверенность авторов, что команда Буша безнадежна. Просто потому, что искренне не понимает причину, по которой "лилипуты" так разъярились на отвязанного "Гулливера". Кондолиза Райс например, так жаловалась европейским журналистам во время иракской войны: "дело доходит до того, что американской мощи страшатся больше, чем Саддама Хусейна. Скажу без обиняков, мы просто этого не понимаем". Да и сам Буш публично сетовал еще в октябре 2001: "Я удивлен этим взаимным непониманием. Как и большинство американцев, я просто не могу в это поверить. Не могу, потому что знаю, какие мы хорошие" (см.: Daalder, Lindsey, p. 194).

Бжезинский не только разделяет точку зрения Даалдера и Линдсея, но и добавляет хворосту в огонь, упрекая президента в "теологическом подходе" (Brzezinski, p. 27) и в беспардонной демагогической риторике (Brzezinski, p. 209, 211). Поистине бунт на истеблишментарном корабле!

Гегемония

На том, однако, сходство между авторами "America Unbound" и Бжезинским заканчивается. Для них гегемонизм президента выглядит извращением, пережитком прошедших времен, свидетельством, что "Буш и его советники и в начале XXI века все еще видят мир глазами кардинала Ришелье и князя Меттерниха" (Daalder, Lindsey, p. 44). Имеется в виду, по-видимому, то обстоятельство, что "агрессивные националисты и неоконсерваторы" - так называют правящую сегодня в Вашингтоне коалицию Даалдер и Линдсей (Daalder, Lindsey, p. 44), - руководятся исключительно узкими национальными интересами, не желая брать в расчет ожидания "иллюзорного мирового сообщества" [Rice 2001: 62], как, не моргнув глазом, призналась однажды К. Райс.

Бушисты убеждены, объясняют Даалдер и Линдсей, что "многосторонние соглашения и институты несущественны и не всегда способствуют американским интересам". И в любом случае "выгоды гибкости далеко превосходят дипломатическую цену отказа от участия в международных соглашениях, популярных у друзей и союзников". Тем более что "если Америка поведет, - уверены они, поведет, - другие последуют" (Daalder, Lindsey, p. 44).

Иначе говоря, с точки зрения Даалдера и Линдсея, залихватскому высокомерию бушистов просто чуждо понятие международной легитимности. До этого предела Бжезинский с ними согласен. Отвергает он лишь их предпосылку, что гегемония - извращение и пережиток. Для него она объективная реальность сегодняшнего дня. "Американская глобальная гегемония, -- говорит он, - это просто факт жизни. Никто, включая Америку, ничего с этим поделать не может. На самом деле Америка поставила бы под угрозу само своё существование, если б почему-либо решила - как сделал полтысячелетия назад Китай - выйти из игры. Потому что, в отличие от [тогдашнего] Китая, Америка не сможет изолировать себя от глобального хаоса, который незамедлительно за этим последовал бы" (Brzesinski, p. 213).

Бжезинский полагает, что его аргумент об уникальной роли американской мощи для защиты от глобального хаоса легко проверить с помощью элементарного гипотетического теста: "Что случилось бы, если б Конгресс потребовал немедленно отозвать все американские военные силы из трех решающих регионов - из Европы, Дальнего Востока и Персидского залива? Это без сомнения погрузило бы мир в состояние политического хаоса. [В частности], на Корейском полуострове тотчас вспыхнула бы война. Япония немедленно приступила бы к программе перевооружения, включая ядерное оружие. В Персидском заливе запуганные арабские страны оказались бы под доминирующим влиянием Ирана" (Brzesinski, p. 17).

Сверхдержава: плюс и минус

Короче, тут у Америки выбора нет, считает Бжезинский. Действительный выбор в другом: какой должна быть американская гегемония. "Лидерством, легитимизированным международным консенсусом, или агрессивным доминированием, опирающимся на силу? Лидерство, основанное на консенсусе, увеличит вес Америки в международных делах, легитимность усилит её статус как единственной сверхдержавы". Как лидер "Америка была бы Сверхдержавой Плюс, в противном случае - Сверхдержавой Минус" (Brzesinski, p. 213-214). А это не просто плохо, это ставит под угрозу безопасность самой Америки. Ибо "в наше время национальная безопасность в одной отдельно взятой стране - химера. Безопасность немыслима без глобального взаимодействия" (Brzesinski, p. 214). Как видим, для Бжезинского международное сообщество не только не "иллюзорно", как для К. Райс, оно такая же объективная реальность, как американская гегемония. И игнорировать его столь же опасно.

Вот роковой для Буша пример, которым Бжезинский иллюстрирует эту суровую истину. "Окончание холодной войны было триумфом для Америки. Тогда она была поистине Сверхдержавой Плюс. Десятилетие спустя она рискует оказаться Сверхдержавой Минус. За два года после 11 сентября глобальная солидарность с Америкой превратилась в американское одиночество, глобальное сочувствие - в широко распространенную подозрительность по поводу ее действительных мотивов" (Brzesinski, p. 214).

И мы уже знаем, почему. Бушисты "игнорируют центральную реальность нашего времени: массированное всемирное пробуждение политического сознания человечества, осознание нетерпимого неравенства в условиях человеческого существования" (Brzesinski, p. 217). И вдобавок не понимают, что "ключевой вопрос будущего в том, позволим ли мы демагогам-ненавистникам Америки использовать это пробуждение против неё или Америка сумеет противопоставить им неотразимое видение глобального содружества с общими интересами" (Brzesinski, p. 217).

Эффективный ответ на угрозу всемирного хаоса требует от Америки "долговременного обязательства... последовательно трансформировать её преобладающую мощь в совместную гегемонию [co-optive hegemony], основанную на общих убеждениях" (Brzesinski, p. 217-218). Вот так видит сегодня мир бывший ястреб. Естественно, это новое видение вдохновляет его и на новый подход по проблеме России.

Бжезинский и Россия

Если до конца 1980-х Бжезинский главную угрозу миру усматривал в "великорусской империи, переименованной в... Союз Советских Социалистических республик" [Brzesinski 1986: 4], то теперь он видит её в Азии. Точнее в евразийском треугольнике между Персидским заливом и Синьцзяном, в треугольнике, который именует он "глобальными Балканами". Понятно, что при таком раскладе сил Россия выглядит скорее партнером, более того, кандидатом в ряды созидателей "совместной гегемонии", нежели монстром прежних десятилетий. Правда, партнером, еще не проверенным в огне и отягощенным имперской ностальгией, традиционно скрытным и себе на уме.

Трудно представить, например, что "российские генералы с легким сердцем встретят натовских контролеров, копающихся в их военном бюджете, и натовских экспертов, проверяющих их арсеналы". Еще более трудно вообразить "сегодняшнюю элиту смирившейся с тем, что прием России в НАТО зависит от голосов государств, хозяйкой которых она еще недавно была" (Brzesinski, p. 101). Но никуда ведь Россия не денется от простого соображения, что "членство в НАТО даст ей большую территориальную безопасность (особенно на малонаселенном Дальнем Востоке)... Это соображение, - полагает Бжезинский, - может в конце концов оказаться более убедительным" (Brzesinski, p. 101). Так или иначе, он предсказывает, что уже в ближайшее десятилетие Россия окажется в НАТО (Brzesinski, p. 101).

Доказательство? Стратегическое решение президента Путина после 11 сентября. Более того, "учитывая рост Китая на Востоке (с экономикой впятеро превышающей российскую и с населением в девять раз больше), нарастающую враждебность 300 миллионов мусульман на Юге..., демографический кризис и экономическую слабость самой России, ... у Путина буквально не было другого выбора. Соперничество с Америкой бессмысленно, а союз с Китаем означал бы идти к нему в подчинение" (Brzesinski, p. 101). В конечном счете, выбор России, считает Бжезинский, определится просто: "Неисчерпаемые природные богатства Сибири представляют лучший залог российского будущего, а без помощи Запада Россия не может быть уверена, что сумеет её удержать" (Brzesinski, p. 103).

И тут язык его трактата становится вдруг настолько лирическим - и настолько чужеродным для его сухого, аскетичного стиля, - что я грешным делом подумал, не заимствовал ли Бжезинский кое-что из моего "Открытого письма европейским интеллектуалам", предназначенного для так и не состоявшегося журнала "Европеец", но довольно широко разошедшегося по миру (оно было вывешено на сайте газеты "Московские новости"). Тем более что в некоторых случаях совпадения почти буквальные. Совпадают даже отдельные выражения, как "The New Frontier" или "New El Dorado".

Как бы то ни было, вот текст Бжезинского: "Транснациональные усилия по развитию Сибири стимулировали бы истинную европейско-российскую связь. Европейцам Сибирь открывает такой же шанс, какой предоставили американцам Аляска и Калифорния вместе: источник огромного богатства, место для выгодных инвестиций, новое Эльдорадо для самых отважных из европейских поселенцев. Имея в виду демографический упадок России и то, что происходит в Китае, ей нужна помощь, чтобы сохранить Сибирь. Она не может сделать это сама. А с помощью европейцев Сибирь могла бы стать общеевразийским кладом (вспомним, что и волжский регион был поднят с помощью приглашенных немцев). Как влекущий к себе новый горизонт [не могу лучше перевести "the new frontier"], Сибирь стала бы вызовом пресыщенному европейскому обществу" (Brzesinski, p. 103).

И вот конечный вывод Бжезинского: "Включение России в Евроатлантическую систему (конечно, не в качестве имперского Третьего Рима, но как нормального среднего [middle-ranking] европейского государства) заложило бы намного более солидный и всеобъемлющий фундамент для борьбы с разрастающимся конфликтом на глобальных Балканах в западной и центральной Азии" (Brzesinski, p. 103-104).

Вывод этот, надо признать, не слишком доброжелательный. Уж, наверное, Россия, хотя бы как бывшая европейская сверхдержава, может претендовать на место в Евроатлантическом сообществе, не уступающее по статусу Франции или Германии. В конце концов между "имперским Третьим Римом" и действительно middle-ranking Чехией или Венгрией есть все-таки место и для великих европейских держав.

При всем том, однако, достаточно сравнить вывод Бжезинского с позицией хотя бы той же К. Райс (конечно, до 11 сентября), чтобы не осталось сомнений: между ним и бушистскими "революционерами" пропасть. Вот что говорила тогда о России Райс: "Бывшая сверхдержава представляет угрозу Западу и в особенности нашим европейским союзникам" [Entretien avec Condoleeza Rice 2000-2001: 30].

Парадокс

Трудно, конечно, забыть, что мы имеем дело с мыслителем, прогноз которого так скандально провалился в 1980-е. И понятно ведь почему провалился. Геополитическое мышление Бжезинского было до такой степени сфокусировано на отношениях между государствами, что для ситуации внутри России в нем просто не оставалось места. К тому же геополитики традиционно представляют консервативное, "национально-эгоистическое", как сказал бы Владимир Сергеевич Соловьев, крыло в рядах исследователей международных отношений. И Бжезинский, мышление которого Сэмюэль Хантингтон лукаво характеризовал как "геостратегическое - в почтенной традиции Бисмарка", конечно, не исключение.

Но вот в рецензируемой книге предстает он перед читателем в роли беспощадного критика той коалиции "агрессивных националистов и неоконсерваторов", которая, как мы уже знаем, по мнению Даалдера и Линдсея, сегодня у руля в Америке. Иначе говоря, предстает перед нами Бжезинский в новой для него роли, если хотите, либерала, пусть даже относительного. Согласитесь, что понятие геополитик-либерал - само по себе парадокс.

Это обстоятельство, впрочем, нисколько не смутило американский - и международный - либеральный истеблишмент. Чтобы в этом убедиться, не надо далеко ходить. Достаточно взглянуть на обложку "Выбора", сверкающую отзывами буквально целого созвездия громких и безусловно либеральных имен, чтобы в этом убедиться. Причем, похоже, для всех этих людей совершенно неважно, что организационные контуры нового "глобального содружества с общими интересами" и тем более "неформальной международной правящей структуры", предложенные Бжезинским в качестве альтернативы американскому доминированию, так и остались в его книге расплывчатыми (в России, чего доброго, сказали бы, пожалуй, маниловскими).

Важно для них другое: "Выбор" - открытый мятеж в стане американских "ястребов" против политически самоубийственного бушистского высокомерия. Мятежный Бжезинский пытается найти компромисс между традиционной геополитической программой "ястребов" и антибушистской повесткой дня либералов. Именно поэтому, я думаю, у него есть теперь все шансы стать знаменем международной оппозиции Бушу. Судите сами. Среди тех, кто его безоговорочно поддерживает, Кофи Аннан, генсек ООН; Джимми Картер, бывший президент США; Эрнесто Зедильо, бывший президент Мексики; Хавьер Солана, министр иностранных дел ЕС.

И, может быть, важнее всего, - сенатор Ричард Лугар, будущий, как говорят, государственный секретарь США. Вот что пишет Лугар: "Глобальная культурная трансформация, которую возглавили Соединенные Штаты, может оказаться одиноким и дестабилизирующим крестовым походом, если мы не прислушаемся к советам, которые дает руководству нашей внешней политики Збигнев Бжезинский".

История сверхдержавности

Мне как историку, однако, кажется, что Бжезинский (так же, как и авторы "America Unbound", и вообще сегодняшняя интеллектуальная оппозиция бушизму), не использует в своей борьбе решающий - и самый убедительный - аргумент, который предоставила в их распоряжение история. И таким образом они существенно ослабляют собственные позиции. Они не дают публике представления о том, чем кончалась до сих пор военная гегемония для государств, имевших несчастье побывать на сверхдержавном Олимпе.

Происходит это потому, наверное, что в западных геополитических кругах принято по какой-то причине думать, будто единственными предшественниками США на поприще сверхдержавности были древний Рим да Британская империя (Бжезинский почему-то прибавляет к этому краткому перечню еще и средневековый Китай, хотя тот никогда, кроме разве что в воображении своих богдыханов, сверхдержавой не был). Несмотря даже на то, что сверхдержавы, доминировавшие на протяжении столетий континентальную Европу, тоже могли с полным правом считаться мировыми державами. Уж, во всяком случае, с большим правом, нежели Китай.

Между тем именно история европейской сверхдержавности и дает нам самое наглядное представление о том, что происходит в странах, сброшенных со сверхдержавного Олимпа. Тем более важно это, казалось бы, для Бжезинского, что идея о преходящем характере американской сверхдержавности, которой неминуемо предстоит "увянуть", как увяли Римская и Британская, и есть, собственно, главная новость в его сегодняшней концепции. А также главное оружие в борьбе против бушистов, проектирующих, как мы видели, американскую гегемонию в бесконечность. Но как именно может выглядеть это "увядание", какую именно цену придется Америке платить за свою преходящую гегемонию, автор не объясняет. Надо полагать, потому, что не знает.

Давайте попробуем сделать это за него.

Фантомный Наполеоновский комплекс

В Новое время история европейской сверхдержавности начинается, естественно, с наполеоновской Франции. Удивительно, конечно, как Наполеон, гениальный во многих отношениях человек, не понимал абсолютную тщету своей кровавой перекройки континента. Да, он стал хозяином Европы - от Мадрида до Петербурга. Но ведь было же прозрачно ясно, что вся его постройка, лишенная международной легитимности точно так же, как и бушистская гегемония, крайне шаткая, что ни при каких условиях не переживет она своего создателя и даже в лучшем для него случае развалится с его смертью, как карточный домик. И к чему тогда окажутся все его войны и триумфы? Тем более что платить за них пришлось страшно: целое поколение французской молодежи полегло на европейских и русских полях. Во имя чего? Что осталось от всей этой помпы, кроме безымянных могил неоплаканных солдат в чужих, далеких краях? Да еще ненависти покоренных народов?

Еще удивительнее, однако, что эта очевидная бессмысленность сверхдержавных подвигов Наполеона ровно ничему не научила его последователей, неукоснительно встававших один за другим в череду воителей за "первое место в ряду царств вселенной", по выражению одного из проницательнейших политических наблюдателей XIX в. А.В. Никитенко. Не научила ни Николая I, сменившего Наполеона на поприще европейской гегемонии, ни Вильгельма II, ни Гитлера, ни Сталина, ни даже, как видим, Буша.

Куда опаснее, впрочем, было то, что эта гегемонистская болезнь (наполеоновский комплекс, как я её называю) имела коварное свойство давать рецидивы. За первой её фазой неизменно следовала вторая, едва ли не более жестокая. Ибо что-то Наполеон - и Николай, и Вильгельм, и Сталин - после себя все-таки оставляли. И то была пронзительная национальная тоска по утраченной сверхдержавности. Если первая фаза комплекса опиралась просто на право сильного (так соблазнительно, оказывается, чувствовать, что нет нам на земле равных), то ключевым словом второй непременно был реванш.

Иначе говоря, со страной, однажды побывавшей на сверхдержавном Олимпе (и неизбежно разжалованной после этого историей в рядовые), происходило по сути то же, что с человеком, потерявшим на войне руку. Руки давно нет, а она всё болит. Человек, конечно, сознает, что боль эта лишь фантомная. Но разве становится она от этого менее мучительной? Потому и называю я вторую, реваншистскую фазу наполеоновского комплекса фантомной.

Каждый школьник знает, чем кончились для Франции гегемонистские эскапады Наполеона - страна пережила неслыханное национальное унижение, была оккупирована чужестранцами и в довершение всего к власти в ней вернулись ненавистные Бурбоны, свергнутые четверть века назад революцией. Но все равно не пошел ей на пользу страшный урок. Фантомный наполеоновский комплекс оказался сильнее трагических воспоминаний. Не прошло и двух поколений, как Париж опять отдался Наполеону. Конечно другому на этот раз, "маленькому", как назвал его Виктор Гюго, Наполеону III, но все-таки Наполеону. В надежде, что магия имени каким-то образом вернет стране сверхдержавное величие.

В Германии эта демонстрация мощи фантомного наполеоновского комплекса заняла еще меньше времени. Здесь жажда реванша оказалась еще острее и уже 15 лет спустя после падения в революционном Берлине императора Вильгельма, развязавшего первую мировую войну, сменил его Гитлер, развязавший вторую. В России, правда, дело по разным причинам затянулось и четыре поколения прошло прежде, чем Сталин вслед за Николаем I опять занялся "борьбой за первое место в ряду царств вселенной". Нет нужды напоминать, что завершилась она в конечном счете столь же трагически, что и аналогичные реваншистские попытки его европейских предшественников.

Вот что говорит нам история европейской сверхдержавности о том, как на самом деле "увядает" гегемония. Такова, оказывается, ее действительная цена.

Михаил Погодин и Кондолиза Райс

Бжезинский даже не представляет себе, сколько людей в сегодняшней России, все еще охваченных жестокой тоской по утраченному сверхдержавному величию, оскорбил он своим предложением включить Россию в Евроатлантическое сообщество в качестве "middle-ranking" европейской страны, подобно тому как в 1980-е, проектируя холодную войну на десятилетия вперед, не подозревал он, чем дышит Россия. Что ж, таковы издержки геополитического мышления.

Естественно, не подозревает Бжезинский и о том, что ждет после "увядания" её сверхдержавности Америку. Что станет с нею, когда охватит её фантомная тоска по утраченной гегемонии? Что знаем мы о том, как поведет себя бывшая единственная сверхдержава, пусть даже самая демократическая, на развалинах собственного величия? Впрочем, не станем судить Бжезинского слишком строго. Все-таки это он в его "либеральной" ипостаси первым поставил вопрос о наследстве, которое оставит по себе американская гегемония. Все-таки борется он против того, чтоб гегемония эта вылилась в доминирование над остальным миром, противопоставляя этому благожелательное лидерство, даже "совместную гегемонию". Все-таки громит он все догматы бушистов, не ведающих что творят.

А если у кого-нибудь еще остались сомнения в том, что они и впрямь того не ведают, позвольте мне завершить эту рецензию цитатой из главного идеолога николаевской сверхдержавности Михаила Петровича Погодина. Просто я хочу дать читателю почувствовать, что - с поправкой, конечно, на самодержавные реалии России XIX века (дело все-таки происходило в 1838 г.) - переживал Погодин зенит тогдашней российской гегемонии в Европе, как переживают сейчас аналогичный зенит гегемонии американской идеологи бушистской "революции".

Вот что писал тогда Погодин: "Спрашиваю, может ли кто состязаться с нами и кого не принудим мы к послушанию? Не в наших ли руках судьба мира, если только мы захотим решить её? Что есть невозможного для русского Государя? Одно слово - целая империя не существует, одно слово - стерта с лица земли другая; слово - и вместо них возникает третья от Восточного океана до моря Адриатического. Даже прошедшее может он, кажется, изворотить по своему произволу: мы не участвовали в крестовых походах, но не можем ли освободить Иерусалим одной статьей в договоре? Пусть выдумают русскому Государю какую угодно задачу, хотя подобную тем, кои предлагаются в волшебных сказках. Мне кажется, нельзя изобрести никакой, которая была бы для него трудна, если бы только на решение её состоялась его высочайшая воля... Русский Государь теперь ближе Карла V и Наполеона к их мечте об универсальной империи. Да, будущая судьба мира зависит от России... Она может все - чего же более?" [Погодин 1874: 7, 8, 10].

Освободите этот текст от архаической стилистики (и географической привязки) и вам будет трудно отличить его от риторики бушистских "революционеров" вообще и Кондолизы Райс в особенности. Не объясняется ли идейный смысл их презрения к "иллюзорному мировому сообществу" тем, что уверены они: будущая судьба мира зависит только от Америки? И даже, что Америка может всё - чего же более? Перефразируя старинную поговорку, поскребите Кондолизу Райс, найдете Михаила Погодина.

Российскому читателю нет нужды напоминать, чем кончилось погодинское упоение сверхдержавностью для России - Крымской катастрофой, "позорным миром" и затянувшейся на столетия фантомной тоской по утраченному величию. Думаю, что книга Бжезинского, как, впрочем, и монография Даалдера и Линдсея, много выиграли бы, включи они в число своих источников историю гегемонии в Европе и особенно погодинские восторги, так жутко напоминающие сегодняшнюю бушистскую эйфорию.

Погодин М.П. 1874. Историко-политические письма и записки, М.

Brzezinski Z. 1986. Game Plan, Atlantic Monthly Press.

Entretien avec Condoleeza Rice 2000-2001 // "Politic Internationale", №.1 (Winter 2000-2001).

Rice C. 2001. Promoting the National Interest // "Foreign Affairs", vol. 79 (Jan.-Feb. 2001).

"The New York Times", 2002, March 8.

"The Washington Post", 2001, June 8.

 

ВАШ ОТКЛИК!