Леонид БЛЯХЕР

Знакомый незнакомец

Рецензия на книгу:
Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века
Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. — М.: Логос, 2003. — 368 с.
Впервые опубликована в журнале "КОСМОПОЛИС" №1(7) 2004.

Выход в свет перевода очередной работы признанного мэтра, каковым, несомненно, является Иммануил Валлерстайн, всегда событие. Сегодня трудно найти автора, исследующего сколько-нибудь масштабные социально-экономические или политические процессы, не определившегося по отношению к его социологической концепции. По поводу разработанной им модели мир-системы и ее исторических вариантов — мини-систем, миров-империй и миров-экономик — сложилась значительная критическая литература. Не менее значительна традиция осмысления современной капиталистической мир-экономики — первой и пока единственной глобальной системы.

Казалось бы, достаточно повторить уже изложенные аргументы и клише, подчеркнуть, как все это важно и своевременно для анализа современного состояния России, и... рецензия готова. Но здесь и возникает сложность. В очередной раз пересказывать содержание концепции Валлерстайна — занятие малопродуктивное. Те, кто с ней не знаком, по-видимому, не принадлежат к профессиональному сообществу. Для всех остальных идейный контекст мир-системного подхода стал одним из фоновых элементов социального знания.

Однако «Конец знакомого мира» не просто еще одна книга Валлерстайна. В известном смысле в ней подводится итог многолетним поискам ученого в области мир-системного анализа и самой мир-системы, этот анализ породившей. Сам Валлерстайн определяет сюжет, о котором пишет, как, по существу, «конец мира в том виде, в каком мы его знаем». Здесь появляются два ключевых «персонажа» книги: «мир» и «знание», а также один главный герой — «конец», «завершение», «гибель». Обозначения меняются, но смысл остается: привычный мир исчезает. «Мир» — это, конечно, мир-система капитализма, охватившая сегодня всю планету. «Знание» — общественные науки как инструмент «развития» мир-системы, источник наших знаний о ней. Каждому из героев посвящен отдельный раздел книги («Мир капитализма» и «Мир знаний»). Однако это разделение достаточно условно. По мнению автора, знания о мире капитализма обусловлены встроенностью в него, порождены им. Соответственно, и мир капитализма в его современном виде порожден нашими знаниями об этом мире, который в свою очередь существует благодаря этим знаниям. Своеобразие книги заключается в доказательстве того, что оба мира находятся в состоянии системного кризиса.

Мир-система, по Валлерстайну, подходит к своему завершению. На горизонте возникает иная система, для описания которой у социологии не находится адекватного инструмента. В этих новых условиях обессмысливаются многие привычные для носителей социального знания концепты и виды деятельности, традиционная, порожденная Просвещением и Французской революцией рациональность. Эта рациональность базируется на неявных, часто табуированных допущениях. В силу своей «неявности» они и выпадают из поля зрения исследователя, «компетентного лица», который продолжает тиражировать знание с помощью привычного инструментария, не задаваясь вопросом о том, что в новых условиях оно уже утратило смысл. Инструментарий этого исследования, его подход к анализу общества «густо замешан» на неявных посылках и потому, по мнению автора, способен не анализировать современность, а только воспроизводить ее мнение о себе. Но именно сегодня это недопустимо, ибо мир-система обладает не только экономической, но и смысловой самодостаточностью. Ее собственные основания натурализуются (инвизибилизируются), становятся как бы «естественным положением дел». Основанная на таком квазирациональном подходе картина мира превращается в «маску», не столько расширяющую наши представления об этом мире, сколько имитирующую акт познания. Причем «социальный маскарад», организованный на идеях «прогресса», «развития» и т.п., — вещь отнюдь не фантомная: воплощенный в международных программах и договорах, он обусловливает конкретные действия политических лидеров, транснациональных корпораций.

Тем не менее сегодня все эти действия не столько ослабляют, сколько усиливают противоречия гибнущей системы. Для того чтобы вопрос о возможном будущем мир-системы из самовоспроизведения ментальных структур гибнущего общества перешел в сферу конструктивного обсуждения, научного анализа, нужна фундаментальная «расчистка» смыслового пространства. Необходимо перенести в главное предложение то, что всю историю существования данной мир-системы находилось в придаточном. Этой процедуре и посвящена большая часть рассматриваемой работы.

Книга не представляет собой жесткую логически связную конструкцию. Она состоит из серии докладов, прочитанных автором в период с 1996 по 1999 гг. Мотивы, обозначенные в докладах, перекликаются, перетекают из одного раздела в другой, порой противоречат друг другу. В различных разделах достаточно много почти текстуальных повторений.

Но все же это — книга, а не сборник статей. Объединяющим центром выступает установка на «распредмечивание мифов» современной цивилизации или, ближе к Валлерстайну, современной мир-системы. Каждый раздел посвящен одному из мифов, на которых, по мнению автора, строится современность (эпоха модернити). Первый очерк называется «Неопределенность и творчество: исходные положения и выводы». Это единственный раздел, обращенный ко всей книге в целом, и потому он заслуживает отдельного внимания. Методологическими предпосылками выступают достаточно распространенные переложения «синергетических» концепций на социальные науки, конкретнее, на анализ мир-систем. По Валлерстайну, любая система есть исторически существующий организм. Она возникает, развивается и гибнет. На ее месте появляется иная система, не выводимая из состояния прежней, базирующаяся на иных основаниях. На границе между двумя системами возрастает роль «незначительных воздействий». В последующих разделах к таким воздействиям и будет отнесена наука. И, наконец, центральный тезис: современная социальная система, охватившая сегодня всю планету, находится в состоянии деградации. Распад советской империи является для Валлерстайна не свидетельством торжества господствующей системы, а ее агонией. Не вдаваясь в споры о смысле событий 1989–1991 гг., отметим лишь парадоксальность одного из основных тезисов ученого.

Первый из выводов, вытекающих из этих посылок, связан с концептом «прогресс». В понимании Валлерстайна прогресс не неизбежен, как гласит классический постулат, но возможен. Он зависит от наших усилий, поскольку — второй вывод — будущее не предопределено, а создается ежедневными усилиями миллионов людей, прежде всего, компетентным сообществом обществоведов. Именно в периоды «бифуркации» значимость компетентного обсуждения возрастает. Только здесь, считает автор, «то, что мы называем свободной волей, превозмогает давление существующей системы, стремящейся к восстановлению равновесия» (с. 8). В этом состоит третий вывод. Итоговый, четвертый вывод представляет собой постулирование «неопределенности» как главного источника морали и человеческой активности. В этом отрывке строгий язык научного эссе уступает место проповеди. Именно поэтому он предельно важен для нашего анализа. Здесь, если угодно, автор дает квинтэссенцию своего видения проблемы и определяет сверхзадачу книги. «Оно (будущее. — Авт.) открыто навстречу возможностям, а значит — и лучшему миру. Но мы сможем войти в него, если только окажемся готовы <...> бороться с теми, кто под каким бы то ни было видом и любым предлогом предпочитает неэгалитарный, недемократический мир» (с. 9). Иными словами, необходимо сделать все возможное, чтобы новый мир оказался эгалитарным и демократическим. Здесь и возникает некоторое недоумение. Простите, а разве не под лозунгом эгалитарности и демократии протекала история той самой мир-системы, которая, по Валлерстайну, подошла к своему завершению? Видимо, для автора ответ далеко не однозначен.

Идеи равенства, прогресса, свободы появились в эпоху грандиозного ментального сдвига, порожденного Великой французской революцией, и наложились на уже возникшую мир-систему капитализма. Ее возникновение и функционирование было далеко не напрямую связано с постулатами равенства и прогресса. Другой вопрос, что именно благодаря этим идеям система оказалась привлекательной для огромного большинства населения планеты, стала глобальной, поглотив и мини-системы, и миры-империи. Но сама она при этом не стала ни более демократичной, ни более справедливой. Этому обстоятельству Валлерстайн и посвящает первый раздел книги.

Мирохозяйственная система капитализма строится на безграничном накоплении капитала. Подобное накопление, почти по Марксу, становится возможным благодаря «перекладыванию» большей части издержек на общество, использованию квазимонопольного положения на том или ином рынке, вовлечению в капиталистическое производство новых, «дешевых» трудовых ресурсов. Возникает капиталистическая мир-система в связи со случайным сочетанием исторических факторов, среди которых — «черная смерть», сокращение численности политического класса, кризис церкви. При этом оказалось невозможным «внешнее» восполнение политического класса (завоевание). В лакуну власти и встроились капиталисты (новые феодалы), принесшие с собой не только новую мораль и рациональность, но и новые противоречия. Угнетение стало, по мнению Валлерстайна, гораздо сильнее, чем прежде. При этом оно никак не «освящалось» идеологически. Начинается классовая борьба за уничтожение общества, оказавшегося еще более несправедливым, чем предшествующее. Формируются две основные стратегии гуманизации капитализма — консерватизм и либерализм.

Консерватизм предполагал наделение новой эксплуатации сакральными смыслами и ужесточение борьбы с «опасными классами», новыми бедняками. Идеалом здесь становится столь популярный сегодня в России концепт «порядка». Либерализм предложил существенно более обширный спектр действий, ориентированный в более широкой системе политических координат. Посылкой либерального проекта стали три основных положения. Во-первых, равенство возможностей накопления капитала для всех граждан. Источниками успеха становились компетентность капиталиста, его способность ориентироваться в рыночных условиях, уровень образованности, талант. Во-вторых, идея непрерывных прогрессивных изменений в обществе. Неизбежность этих изменений доказывалась ссылкой на незыблемость законов общественного развития («картезианская модель каузальности»), однако вместе с тем предполагалось, что изменения будут протекать быстрее и эффективнее, если ими станут руководить наиболее талантливые и знающие представители общества. Идея управляемого реформизма оказалась поэтому одной из ключевых составляющих либерального проекта. И, наконец, третье положение либерализма — изменения осуществляются в интересах «народа».

Понятие «народ» использовалось в двух смыслах, что давало возможность либерализму создавать коалиции и с консерваторами, и с радикалами. «Народ» — это те самые необразованные, угнетаемые «опасные классы». И одновременно «народ» — это лучшая, наиболее образованная часть общества. Формой «примирения» этих противоречий становится программа «реформ», позволяющая снизить накал противоречий и сделать «лучшими» всех «граждан». Как отмечает Валлерстайн, программы реформ включали три компонента: «Первый — избирательное право, вводившееся с осторожностью, но неуклонно расширявшее охват населения: раньше или позже все взрослые мужчины (а потом и женщины) получили право голоса на выборах. Вторая реформа заключалась в развитии трудового законодательства и перераспределении экономических благ, что впоследствии будет нами названо созданием “государства благоденствия”. Третья реформа <...> состояла в формировании национального самосознания, главным образом за счет введения обязательного начального образования и всеобщей воинской повинности» (с. 16).

Мы сознательно упрощаем аргументацию Валлерстайна. Нас интересует выделяемая и описываемая автором «Конца знакомого мира» тенденция, а не убедительность и глубина его доказательств. Тенденция же вырисовывается достаточно четко. Либерализму удалось надолго приглушить недовольство «опасных классов». Более того, сам «призрак коммунизма», пугавший Европу с 1848 г., по существу, превратился в период с 1917 по 1991 гг. в вариант либеральной идеологии. Как только национально-освободительное (антисистемное, революционное) движение приходило к власти в конкретном государстве, оно приступало к программе либеральных реформ. Казалось бы, либерализм смог смягчить наиболее болезненные стороны капитализма. В самом деле так и произошло, если объектом анализа считать европейское (включая США, Канаду, Японию и т.д.) государство. Здесь в ходе многовековой борьбы «народ» (большая часть населения) завоевал право голоса и возможность в той или иной степени влиять на принятие политических решений. Подавляющая часть населения этих стран получила доступ к определенному уровню здравоохранения и образования. Сегодня бывшие «опасные классы» видят не только «своих богатых», но и «чужих бедных». Остальные страны, в контексте «либерального проекта», находятся на более низкой стадии развития и, в силу неизбежности прогресса, когда-нибудь достигнут положения ведущих государств.

Но иначе видится ситуация, когда речь заходит о мир-системе. Для того чтобы смягчить эксплуатацию и погасить недовольство «опасных классов», сохранив при этом тенденцию к неограниченному накоплению капитала, капитализму нужно расширяться. Для того чтобы продолжать накопление и одновременно смягчать противоречия, приходится черпать ресурсы на периферии. Необходимо постоянное вовлечение в мир-хозяйственную систему новых, «дешевых» работников, новых источников сырья. Но сегодня этот процесс близок к завершению. В мире практически не остается новых ресурсов, которые можно ввести в оборот, не неся при этом огромных издержек на восстановление среды. Трудящиеся периферии, вслед за «братьями по классу» из стран «центра», требуют своей доли в распределении общемировых благ. Еще более остро стоит проблема с иммигрантами в самих странах «центра». Наличие иммигрантов, выполняющих функцию «новых горожан», согласных работать за более низкую плату, создает новые угрозы для властвующих классов. Распространение на них системы гарантий, которой обладают «старые опасные классы», вызывает резкое неприятие со стороны «нации». Экономический конфликт переносится в этническую сферу.

Еще меньше шансов добиться «справедливости» у стран периферии. Надежда на то, что «дети будут жить лучше», становится для их жителей все более эфемерной. Крах либеральных ожиданий обостряет противостояние между «Севером» и «Югом», которое также окрашивается в этноконфессиональные тона. Все это, по мнению Валлерстайна, усугубляется тотальным кризисом государства как института. Население даже наиболее благополучных стран все менее склонно видеть в государстве гарант безопасности и процветания, инструмент движения к прогрессу и смягчения противоречий. Это проявляется в уменьшении налоговых поступлений, снижении «гражданской сознательности», что еще более сокращает возможности для маневра государств-лидеров. Они оказываются не в состоянии не только нивелировать противоречия в странах «третьего мира», но и решить собственные проблемы, порожденные миграционными потоками. Любая попытка разрешить эти и многие другие противоречия современности ведет к невозможности непрерывного накопления капитала, а это — начало конца привычного мира. «Прогресс», «развитие», «всеобщее благосостояние» оказываются не более чем наркотиком, способным на время унять боль, но не вылечить болезнь. Не выдвигать новые «панацеи» призывает и Валлерстайн. Его призыв — не ученого, но пророка — обращен не столько к обществу, сколько к сообществу обществоведов: «Исторический выбор — это моральный выбор, но рациональный анализ социологов может сделать его осмысленным и, таким образом, определить нашу моральную и интеллектуальную ответственность» (с. 182).

Однако сообщество профессионалов-аналитиков столь же больно, как и мир капитализма. Анализу этой болезни посвящена вторая часть книги. Острейшую проблему современного обществоведения Валлерстайн видит в двух особенностях современного «мира знания»: линейном детерминизме и специализации, ведущей ко все большей дифференциации знания. Разделение обществоведения на экономику, политологию и социологию он считает глубочайшим заблуждением, не позволяющим видеть проблему во всей ее полноте. Сегодня все меньше сомнений в том, что выделение чисто экономической или чисто политической проблемы представляет собой ее упрощение и огрубление. Решение такой проблемы ведет нас не к пониманию, а к увеличению пласта заблуждений. Еще менее пригодны в новых условиях так называемые междисциплинарные концепции. Они лишь усиливают специализацию: не объединяют, но по-другому разделяют пространство знания. Нужен подлинный методологический синтез, основанный на преодолении линейной каузальности и жесткой дифференциации общественного знания. Необходимо признание, что неопределенность есть не недостаток познающего разума, а сущностное качество нашей реальности. Только в этом случае ученые смогут, считает Валлерстайн, выделить реальные альтернативы развития и возглавить этот процесс. С их помощью, возможно, удастся создать более справедливый, более талантливый, более демократичный мир, в котором дети будут жить лучше, чем мы. Но... это же и есть принципы либерализма, крушение которого только что показал автор. Возникает ощущение, что у мира, в изложении Валлерстайна, альтернатив намного больше, чем у ученого-обществоведа, «принявшего моральный выбор». На его долю остается только «второе издание» либерализма, хотелось бы верить, «исправленное и дополненное».

ВАШ ОТКЛИК!