Российские ворота в глобальный мир

От редакции.
Предлагаемая вниманию читателей серия статей подготовлена по материалам научно-практического проекта “Российские ворота в глобальный мир”, осуществленного коллективом сотрудников и студентов независимого университета “Национальный институт – Высшая школа управления” (ректор В.Д.Нечаев) под руководством проф. В.М.Сергеева. Методология исследования, разработанная экспертной группой в составе В.М.Сергеева, В.Д.Нечаева, А.С.Кузьмина, А.А.Казанцева и Е.С.Алексеенковой на основе модели глобализации, предложенной О. и Д.Андерссонами, опиралась на сравнительное изучение регионов – “ворот в глобальный мир” и компаративный анализ “толстых описаний” областей Нечерноземья России, которые генерировались в ходе вертикально интегрированного сбора и анализа информации аналитиками региональной сети НИ-ВШУ. В обсуждении результатов сравнительных исследований участвовал ряд известных зарубежных специалистов по проблемам регионального развития и региональной политики.

Доверие и пространственное взаимодействие социальных сетей

В.М. Сергеев, А.С. Кузьмин, В.Д. Нечаев, Е.С. Алексеенкова

Сергеев Виктор Михайлович, доктор исторических наук, профессор, директор Центра глобальных проблем МГИМО(У) МИД РФ;
Кузьмин Алексей Сергеевич, профессор Национального института – Высшей школы управления, главный консультант Апекс Консалтинг;
Нечаев Владимир Дмитриевич, кандидат политических наук, ректор Национального института – Высшей школы управления;
Алексеенкова Елена Сергеевна, студентка РГГУ.

Модели глобального развития

В настоящее время перед Россией, как и перед многими другими странами мира, остро стоит проблема включения в глобальную экономику. Но каким образом может и должно происходить такое включение? Поиск ответа на этот вопрос требует адекватных представлений не только о собственно экономической структуре мира, но и обо всей совокупности социальных и политических связей между ключевыми субъектами мировой политики. Только в этом случае мы сможем понять, как устроена глобальная экономика, как она трансформируется во времени, как происходит взаимодействие между экономическими и политическими структурами. Иначе говоря, речь должна идти о сетевой (в самом широком смысле этого слова) модели мировой политико-экономической системы.

На сегодняшний день существуют три базовые модели глобализации. Согласно первой из них, глобальная экономика есть своего рода равномерно распределенная по планете сеть экономических и политических взаимосвязей, обеспечивающих всем участникам мирового экономического процесса “равные возможности” и (в идеале) устойчивое развитие. К числу сторонников данной модели относятся, как правило, ученые и публицисты, придерживающиеся монетаристского взгляда на мировую экономику (М.Фридман и др.).

Вторая модель, видящая в глобализации новый механизм господства “золотого миллиарда” над большинством населения планеты, в теоретическом плане тесно связана с концепцией мир-экономики И.Валлерстайна. Такая трактовка характерна прежде всего для национально ориентированных интеллектуальных и политических кругов стран, не входящих в ОЭСР (А.Зиновьев, У.Чавес и др.), а также для левой интеллигенции стран ОЭСР.

В рамках третьей модели, основанной на активно развивающейся в последние два десятилетия теории социальных сетей, мировая экономика рассматривается как многоуровневая система, верхний уровень которой составляет сеть так наз. “ворот в глобальных мир” – компактных территорий мегаполисов, соединяющих в себе функции транспортных узлов, финансовых центров, а также центров образования, науки и политического влияния [Андерссон, Андерссон 2001]. Эти “ворота в глобальный мир” обеспечивают доступ к глобальной экономике обширным территориям, входящим в сферу их экономического и политического притяжения (“хоре”). Следует отметить, что далеко у не каждой страны есть такие “ворота”, а следовательно, ”хора” может охватывать территорию не одного, а не-скольких государств, часть которых может, в свою очередь, обладать, так сказать, региональными “воротами” (“воротами” второго порядка). Наряду с этими “адекватно глобализованными” территориями существуют и территории “дальней периферии”, не получающие от глобальной экономики никаких преимуществ, но несущие, наряду со всеми остальными, бремя ее поддержания (что дает определенные основания для теории “золотого миллиарда”). Наличие у государства собственных “ворот в глобальный мир” позволяет национальным политическим, экономическим, научно-образовательным и культурным элитам войти в узкий клуб лиц, участвующих в принятии ключевых решений на глобальном уровне в каждой из этих сфер.

В настоящей работе мы попытаемся развить в теоретическом отношении последнюю из указанных моделей глобальной экономики. Данная модель кажется нам наиболее адекватной существующей реальности в силу нескольких соображений.

Во-первых, крайне неравномерное распределение по поверхности нашей планеты экономической активности – неоспоримый эмпирический факт. Даже в самых развитых странах имеются громадные территории, практически никак не включенные в глобализационный процесс (например, северная часть Швеции или обширные земледельческие районы южной Италии, Испании и США); более того, в результате коллапса ряда отраслей трансформационной экономики многие промышленные районы таких стран “деглобализируются” (достаточно посмотреть на Шеффилд, бывший в начале XX в. крупнейшим мировым центром сталелитейной индустрии и одним из самых благополучных городов Европы, или на Детройт – некогда столицу мирового автомобилестроения).

Во-вторых, территории с высоким уровнем экономической активности все более интенсивно взаимодействуют поверх национальных границ, особенно в сфере финансов и экономики знаний, чему немало способствует развитие компьютерных технологий и технологий связи, также весьма неравномерное в географическом плане.

В-третьих, при сравнении территорий с аномально высоким уровнем экономической активности сразу же бросается в глаза, что профиль этой активности во всех случаях определяют трансакционная экономика (предоставление различного рода высокоспециализированных финансовых и менеджериальных услуг), экономика знаний (деятельность в области образования, науки и исследовательских разработок), а также транспортная инфраструктура и инфраструктура связи, обеспечивающие быструю передачу больших потоков информации и высокую способность к медиации человеческих контактов (вокзалы, аэропорты, гостиницы, конференц-залы и т.д.). Кроме того, именно на этих территориях сосредоточено производство смыслов и образцов текстов (в семиотическом смысле), тиражирующихся в глобальном масштабе (центры кинопромышленности, информационные агентства, редакции глобальных телекомпаний, высокая мода, издательская индустрия, глобальная реклама и глобальный пиар, шоу-бизнес).

На наш взгляд, модель “глобальных ворот” открывает важные инструментальные возможности для понимания того, каким образом национальные экономики интегрируются в глобальную экономическую систему. Она не только позволяет оценить актуальное положение дел в этой сфере, но и создает основу для обсуждения стратегии стран, чья интеграция в глобальную экономическую систему еще не завершена, в т.ч. и столь громадных по своей территории, ресурсам и населению, как Россия, Индия, Китай и Бразилия. Ни одна другая теория глобализации не дает ответа на вопрос, как могут быть включены в глобальную экономику переходные экономики такого масштаба. В случае России, радикально обгоняющей Китай, Индию и Бразилию по уровню развития человеческого потенциала, в первую очередь – образования и науки, данная проблема приобретает особую остроту.

Социальные сети и проблема доверия

По своему устройству глобальная экономика очень напоминает поздне-средневековую европейскую городскую сеть [Spruyt 1994] и сама является сетью мегаполисов – “ворот в глобальный мир”, в которых, как в ганзейских и североитальянских городах средневековья, сосредоточены и богатство, и власть, и инновации. На наш взгляд, это связано с тем, что по мере роста трансакционной экономики и экономики знаний в узлах транспортной, финансовой, интеллектуально-инновационной инфраструктуры оказывается сконцентрирован важнейший ресурс – доверие. Дело в том, что доверие поддерживается не только и не столько институтами, сколько устойчивыми сетевыми взаимодействиями. Взаимопроникновение и постоянное взаимодействие сетей в узко локализованной зоне приводит к синергетическому эффекту: зона концентрации трансакционной экономики и экономики знаний аккумулирует все больше ресурсов, в значительной мере высасывая их из ближнего, а затем – и дальнего окружения.

Ясно, что при этом традиционная трансформационная экономика начинает сокращаться – будучи не в состоянии конкурировать с экономикой доверия, она вытесняется все дальше на периферию. Вместе с тем в таких зонах (“воротах”) сохраняются и активно развиваются высокие технологии – как в собственно технической, так и в гуманитарной сфере.

Нельзя сказать, чтобы в этом было что-то новое: ровно такой же была эволюция городов Северной Италии или Германии на рубеже Нового времени [Lane 1966, 1978; Бродель 1988]. Так, Венеция, перестав производить соль и рыбу, заполонила Европу предметами роскоши и книгами (печатание Альдин вполне аналогично современной экономике знаний), а в Нюрнберге оказались сосредоточены нити всеевропейской финансовой системы (как известно, Фуггеры ссужали деньгами чуть ли не всех ведущих европейских монархов).

В “воротах в глобальный мир” концентрируются трансакционная экономика и экономика знаний, обслуживающие целые субконтинеты, ибо самих “ворот” очень мало: в Северной Америке – оси Нью-Йорк – Бостон и Сан-Франциско – Лос-Анджелес, Сиэтл/Ванкувер и Майами; в Европе – Лондон, коридор Милан – Венеция, ось Роттердам – Амстердам и Франкфурт; [1] в Азии – ось Токио – Осака, Шанхай, Гонконг и Сингапур. В Австралии и Океании на этот статус может претендовать Сидней, в Латинской Америке (по нашей оценке) – Сан-Паулу. В Африке “ворот” нет вообще.

Если мы хотим понять, какие факторы способствуют формированию “ворот в глобальный мир”, нам нужно более детально проанализировать внутреннюю структуру последних. Наметив общие контуры проблемы и дав достаточно подробные технические описания примерно десятка “ворот” – от Нью-Йорка до Сингапура, создатели данной модели (О. и Д.Андерссоны) оставили непроясненными некоторые весьма существенные аспекты, в т.ч. касающиеся условий появления, функционирования и эффективного взаимодействия социальных сетей высокой плотности. Почему такие сети складываются и действуют на очень ограниченной по размеру территории? Что мешает более или менее равномерно “размазать” их по планете (создать “мировую деревню”), вовлекая в глобальную экономику значительные человеческие и экономические ресурсы неосвоенных территорий?

Ключ к ответу на эти вопросы, на наш взгляд, кроется в самой специфике процесса интеграции социальных сетей. Социальные сети интегрируются не только через формальные текстовые коммуникации. Важнейшим компонентом их интеграции выступает образная и неформальная коммуникация, возможности для осуществления которой по существующим каналам связи, в т.ч. основанным на современных компьютерных технологиях, весьма ограниченны. Несмотря на все успехи дистанционного обучения, теле- и интернет-конференций и т.п., личные контакты по-прежнему обеспечивают гораздо более высокий уровень доверия между коммуникантами, чем взаимодействие через технические каналы связи. Между тем именно доверие является наиболее значимым фактором создания социальных сетей, особенно если речь идет о социальных сетях с плотной структурой, предполагающих высокий уровень надежности [Sergeyev, Alekseenkova 2007]. Институциональное доверие не заменяет доверия трансперсонального, формируемого через устойчиво повторяющиеся личные контакты. Как показывают многочисленные случаи нарушения имперсонального доверия в странах ОЭСР (в частности, банкротство ENRON), широко распространенное представление, будто для эффективного функционирования общества и экономики достаточно имперсонального доверия, которое обеспечивается “верховенством права”, есть не более чем иллюзия. Осознание недостаточности институционального анализа для объяснения реальной работы важнейших экономических и политических механизмов и дало толчок исследованиям социальных сетей как необходимой “смазки” институционального механизма.

Едва ли приходится сомневаться в том, что проблема доверия играет ключевую роль в поиске ответа на поставленный еще Д.Нортом вопрос о соотношении формальных и неформальных институтов [Норт 1997]. Именно разработка концепта доверия позволила приблизиться к пониманию способности людей к эффективному взаимодействию. Так, по мнению Д.Гамбетты, доверие как ожидание благоприятного или, по крайней мере, не негативного поведения в условиях, когда это поведение неподконтрольно, позволяет преодолеть неуверенность, обусловленную нехваткой информации о партнере. Доверяя, индивид рискует, но этот риск доброволен и связан с процессом принятия решения [Gambetta 1988]. Проанализировав доверие, П.Цтомпка выделил два важных фактора: риск доверия, т.е. вероятность нежелательного поведения, и цену ставки (возможной потери в случае такого поведения). В условиях мегаполиса, вследствие интеграции в глобальную экономику, как правило, многонационального, что резко ограничивает возможность апелляции к общим культурным и социальным образцам, этот риск значительно возрастает, а следовательно – повышается и роль межличностного доверия [Sztompka 1999]. Согласно заключению приверженцев когнитивного подхода [Schwenk 1988; Koch 1998], при оценке ситуации экономические акторы анализируют внешние импульсы на основе уже существующих “ментальных карт”. Иначе говоря, каждый из субъектов экономического взаимодействия руководствуется двумя представлениями о степени риска, которые влияют на принятие решений о том, взаимодействовать или не взаимодействовать [2] .

Поскольку институциональное доверие не снимает риска быть “неправильно понятым”, социальные сети “глобальных ворот” выступают своего рода площадкой для выработки общего видения ситуации и формирования общего образа будущего. В обществах же, где имеет место нехватка институционального доверия и нестабильность норм, межличностное доверие определяет саму возможность существования “глобальных ворот”. Социальные контакты и индивидуальные сети, основанные на доверии, позволяют индивидам развивать бизнес [см. Fukuyama 1995; Yan, Manolova 1998; Peng 2000; Manolova, Yan 2002; Welter 2003; Welter, Smallbone 2003], а доверительные отношения и обмен информацией с сетями власти дают гарантии безопасности и стабильности бизнес-сетей [3] .

Для эффективного взаимодействия в зоне “ворот” необходимы единые, эффективные и понятные для всех правила игры. Но в условиях становления рынка закон чаще всего не действует, и экономические акторы игнорируют создаваемые сетями власти правила игры (если, конечно, те не опираются на операциональный опыт этих акторов), воспринимая их как структурное насилие. Ситуация усугубляется тем, что в обществах с переходной экономикой остро стоит проблема неадекватной интерпретации, порождаемая расхождениями в восприятии ситуации разными социальными сетями. А это уже проблема когнитивных конструкций, сквозь призму которых идет восприятие реальности. Как известно, в институционализированных экономиках взаимодействие экономических акторов значительно облегчает наличие знания о стабильно функционирующих институтах, которые могут быть привлечены в качестве “третьей стороны”. Однако зона “ворот” – это место соприкосновения множества национальных экономик, и действующие там акторы оказываются в двойном институциональном поле, будучи вынуждены подчиняться не только нормам, установленным на территории “ворот”, но и правилам собственной “метрополии”. Кроме того, поскольку скорость экономических, социально-политических и интеллектуальных трансформаций в зоне “ворот” обычно очень велика, институты зачастую просто не успевают закреплять выработанные в результате сетевого взаимодействия неформальные практики, тормозя дальнейшее развитие инноваций, новых форм взаимодействия и т.д.

Приведенные аргументы позволяют утверждать, что межличностное доверие выступает решающим условием эффективного взаимодействия социальных сетей. Но необходимость систематических личных контактов в сочетании с ограниченностью временного ресурса, в свою очередь, делает практически неизбежной концентрацию социальных сетей на очень небольших пространствах. Социальные сети фактически функционируют как клубы, где интерперсональные контакты принимают форму не парных взаимодействий, но общего фонового взаимодействия [4] . Существование подобных “клубов”, естественно, требует регулярного пребывания их членов на некой общей территории, где имеются условия для осуществления успешных взаимодействий.

Иначе говоря, профиль профессиональной активности в зоне “ворот” связан с самой ролью этой зоны как узла текущих согласований повседневных решений в рамках глобальной экономики. Именно отсюда и вытекает набор функций, которые должна поддерживать экономическая структура “глобальных ворот”. Транспортная инфраструктура и индустрия гостеприимства создают условия для приезда и комфортного проживания участников глобальных “клубов”. Образовательные учреждения и высокостатусные инновационные и исследовательские сообщества обеспечивают необходимый уровень экспертизы. Развитая банковская сфера облегчает принятие финансовых решений, имеющих ключевое значение как для повседневной экономической деятельности, так и для инновационно-инвестиционной активности. То есть, мы видим, что с экономической и социальной точки зрения профиль “ворот” определяется потребностью в минимизации трансакционных издержек, как финансовых, так и временных.

Исходя из вышесказанного, можно утверждать, что территория, претендующая на роль “ворот в глобальный мир”, должна удовлетворять следующим условиям: (а) она должна быть крупным транспортным узлом глобального или макрорегионального уровня; (б) на ней должны концентрироваться существенные по мировым масшабам финансовые ресурсы; (в) она должна быть оснащена адекватной инфраструктурой связи, выступая, как минимум, одним из региональных узлов мировой коммуникационной инфраструктуры; (г) на ней должны быть обеспечены условия для деятельности и воспроизводства квалифицированного экспертного сообщества (наличие научно-образовательных и научно-информационных центров мирового уровня, библиотек и т.п.); (д) на ней должны быть адекватно представлены индустрии комфорта и высоких технологий, в т.ч. гуманитарных: она должна быть макрорегиональным или глобальным центром искусства, высокой моды и шоу-бизнеса, а также обладать качественной и доступной рекреационной инфраструктурой; (е) она должна иметь относительно развитую индустрию гостеприимства [5] .

Пространственное взаимодействие сетевых структур

Итак, “ворота в глобальный мир” предоставляют собой естественную и комфортную среду для функционирования социальных сетей в политической и экономической сфере. Эта среда обладает собственной динамикой развития. Производя не только экономический, но и политический продукт, “ворота в глобальный мир”, по крайней мере – в странах с развитой демократией, парадоксальным образом мало нуждаются во взаимодействии с формальными политическими институтами. Эта особенность хорошо прослеживается на примере таких стран, как Соединенные Штаты, Канада и Австралия, где глобальные и региональные “ворота” (Нью-Йорк, Сан-Франциско – Лос-Анджелес, Монреаль, Сидней) не совпадают со столичными городами (Вашингтон, Оттава, Канберра). В странах с “традиционными” экономическими центрами, сложившимися еще до оформления зрелых демократических систем, а также в новых индустриальных странах, где формирование демократических институтов шло вслед за экономическим развитием или еще не завершилось, “воротами в глобальный мир” (глобального или регионального уровня) обычно выступают столичные мегаполисы. Этот факт наводит на весьма серьезные размышления.

Формальная институционализация демократических институтов нередко приводит к сознательному географическому дистанцированию политических институтов от мест сгущения экономических социальных сетей [6] . Любопытно, что в средневековой Европе подобное дистанцирование имело противоположный смысл – экономические центры складывались вдали от центров политической власти и в борьбе с ними. Чтобы разобраться в истоках такой ситуации и тем самым приблизиться к пониманию влияния демократии на соотношение пространственной локализации политических, экономических и интеллектуальных центров, целесообразно провести несколько концептуальных границ.

Попробуем определить власть как механизм легального и легитимного ограничения свободы (физической и ментальной) индивида, насилие – как нелегальное и нелегитимное ограничение свободы индивида, а структурное насилие – как ограничение легальное, но нелегитимное. Очевидно, что, квалифицируя тем или иным образом совершенные по отношению к нему действия, индивид исходит из собственной картины мира, т.е. из некоего набора образов и смыслов. Отсюда следует, что власть является “реальной” только тогда, когда опирается на поддерживающую ее когнитивную структуру, формирующую доверие [7] объекта власти к субъекту таковой, и обеспечивает генерирование и трансляцию образов и смыслов. Это отличает власть от структурного и прямого насилия, которые не опираются непосредственно на когнитивные конструкции и не подкреплены доверием объекта воздействия к субъекту оного [Алексеенкова 2006/2007].

Приведенные выше рассуждения имеют прямой выход на проблему соотношения пространственной локализации политического, экономического и интеллектуального центров. Представляется, что возможны три базовых типа такого соотношения. К первому типу относятся ситуации, когда экономические и интеллектуальные центры формируются в отдалении от политического. Эмпирический опыт показывает, что, как правило, это происходит при наличии уже сложившейся недемократической (по критериям эпохи Модерна) политической системы. Хорошим примером здесь могут служить государства средневековой Европы, политические системы которых были основаны на “реальной власти”, опиравшейся, в свою очередь, на сакрализованную церковью монополию на генерирование и трансляцию образов и смыслов. В этих условиях экономические центры неизбежно оказывались объектами структурного насилия: открытость для торгового взаимодействия с окружающим миром влекла за собой размывание интегрирующих сообщество образов и смыслов, превращая эти центры в зоны плюрализма, в рамках которых действия власти лишались когнитивной легитимации. Отсутствие доверия к институтам власти приводило к тому, что главным механизмом интеграции экономических центров становилось формирование доверия внутри партикулярных социальных сетей в результате продолжительного личного взаимодействия. Отсюда – стремление как можно дальше дистанцироваться от политических центров. Отсутствие у социальных сетей экономического центра возможности влиять на социальные сети власти делало совмещение экономического центра с политическим нецелесообразным.

Второй тип соотношения пространственной локализации политического, экономического и интеллектуального центров – их географическое совпадение. Судя по всему, данный тип соотношения возникает с переходом к Модерну, в эпоху секуляризации и рационализации человеческого сознания, когда демократические институты формируются вслед за экономическим развитием. Рационализация человеческого сознания, приведшая к идейному оформлению плюрализма, негативно отразилась на функционировании “реальной власти”: с превращением индивида в самостоятельного “носителя истины” правитель теряет монополию на генерирование и трансляцию образов и смыслов. По мере утверждения веры в то, что политические структуры могут быть устроены рационально и в соответствии с всеобщей выгодой, социальные сети экономических центров утрачивают заинтересованность в дистанцировании от центров власти. Они активно участвуют в формировании демократических институтов, пытаясь институционально закрепить онтологический плюрализм экономических центров. Приобретение экономическими социальными сетями возможности оказывать влияние на процесс принятия властных решений находит отражение в территориальном совпадении социальных сетей власти и бизнеса.

Третий тип соотношения снова характеризуется дистанцированностью центров политического и экономического влияния. Причины такого поворота, по-видимому, кроются в постепенной институционализации и бюрократизации процесса принятия решений, что затрудняет влияние бизнес-сетей на сети власти. В поздних демократиях, где отношения между этими сетями строятся на институциональном, а не персонализированном доверии, приближенность экономического центра к политическому становится необязательным. Отсутствие “реальной власти”, обусловленное институционально закрепленным плюрализмом, ведет к формированию установки на избежание структурного насилия (которое неизбежно сопутствует попыткам политических лидеров транслировать через социальные сети персонифицированную власть, санкционированную демократическими институтами), побуждая экономические сети держаться в отдалении от властного центра (Нью-Йорк и Сан-Франциско в начале ХХ в.). В свою очередь, политическая власть, испытывающая давление со стороны бизнес-сетей и/или связанных с ними политических кланов, пытается дистанцироваться от экономических центров (Казахстан).

В современном мире присутствуют все три типа соотношения пространственной локализации политического, экономического и интеллектуального центров. В некоторых авторитарных и полуавторитарных, но высокоинституционализированных режимах (Китай, Вьетнам) мы наблюдаем, по сути, ситуацию первого типа: социальные сети экономических центров как своеобразные очаги плюрализма, инноваций и производства новых образов и смыслов пытаются максимально дистанцироваться от властных центров. В то же время для ряда стран с переходной экономикой (в частности, в Центральной и Восточной Европе), где ощущается острый недостаток институционального доверия и экономическая активность во многом зависит от взаимоотношений сетей бизнеса с политической элитой, характерна ситуация скорее второго типа. И в одном, и в другом случае шансы на возникновение “ворот в глобальный мир” резко падают. Однако это тема отдельной статьи.

Алексеенкова Е.С. 2006/2007. О когнитивной природе власти, Или как соотносятся власть и демократия. – Полития, № 4.

Андерссон О., Андерссон Д. (ред.) 2001. Ворота в глобальную экономику. М.

Бродель Ф. 1988. Игры Обмена. М.

Норт Д. 1997. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.

Aldrich H. 2000. Entrepreneurial Strategies in New Organizational Populations. – Swedberg R. (ed.) Entrepreneurship: The Social Science View. Oxford.

Bourdieu P. 1986. The forms of capital. – Richardson J.G. (ed.) Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education. N.Y.

Coleman J.S. 1990. Foundations of Social Theory. Cambridge (Mass), L.

Fukuyama F. 1995. Trust: The Social virtues and the Creation of Prosperity. L.

Gambetta D. 1988. Can We Trust Trust? – Gambetta D. (ed.) Trust: Making and

Breaking Cooperative Relations. N.Y., Oxford.

Granovetter M. 1973. The Strength of Weak Ties. – American Journal of Sociology, vol. 78.

Hayoz N. 2003. Arm’s-Length Relationships, Political Trust and Transformation in Eastern and Central Europe. – Finance and the Common Good, Winter-spring.

Hayoz N., Sergeyev V. 2003. Social Networks, Civil Society and the Prospects for Consolidating Russia’s Democratic Transition. – Badescu G. (ed.) Social Capital and the Transition to Democracy. L.

Hцhmann H.-H., Welter F. (eds.) 2004. Entrepreneurial Strategies and trust. Structure and Evolution of Entrepreneurial Behavioural: Patterns in “Low Trust” and “High Trust” Environments of East and West Europe. – Working Papers of the Research Centre for East European Studies, № 54. Bremen.

Jenssen J.I. 2001. Social Networks, Resources and Entrepreneurship. – Entrepreneurship and Innovation, № 6.

Koch L.T. 1998. Kognitive Determinanten der Problementstehung und behandlung im wirtschaftspolitischen ProzeЯ. – Zeitschrift fьr Wirtschafts und Sozialwissenschaften, № 118.

Lane F.C. 1966. Venice and History. – Lane F.C. The collected papers. Baltimore.

Lane F.C. 1978. Venice. A Maritime Republic. Baltimore, L.

Manolova T., Yan A. 2002. Institutional Constraints and Entrepreneurial Responses in a Transforming Economy. – International Small Business Journal, vol. 20.

Peng M. 2000. Business Strategies in Transition Economies. Thousand Oaks et al.

Putnam R. 1993. Making democracy work. Princeton.

Schwenk C.R. 1988. The Cognitive Perspective on Strategic Decision Making. – Journal of Management Studies, № 25(1).

Sergeyev V. 1998. The Wild East. Crime and Lawlessness in Post-communist Russia. Armonk. N.Y.

Sergeyev V., Alekseenkova E. 2007. Integration Processes on the CIS Space. – Griffiths R.T. (ed.) Economic Integration in Post-War Europe. (in print.)

Spruyt H. 1994.The Sovereign State and its Competitors. Princeton.

Sztompka P. 1999. Trust: A Sociological Theory. Cambridge.

Welter F. 2003. Strategien, KMU und Umfeld. – Schriftenreihe des RWI, Bd. 69. Berlin.

Welter F., Smallbone D. 2003. Entrepreneurship and Enterprise Strategies in Transition Economies: An Institutional Perspective. – Kirby D., Watson A. (eds.) Small Firms and Economic Development in Developed and Transition Economies: A Reader. Aldershot.

Williamson O.E. 1993. Calculativeness, Trust and Economic Organization. – Journal of Law and Economics, vol. 36, № 4.

Yan A., Manolova T.S. 1998. New and Small Players on Shaky Ground: A Multicase Study of Emerging Entrepreneurial Firms in a Transforming Economy. – Journal of Applied Management Studies, vol. 7.

[1] Мы следуем здесь классификации мегаполисов мира, предложенной О. и Д. Андерссонами [Андерссон, Андерссон 2001]. В соответствии с полученными нами самими данными, в этот список следовало бы также включить Париж.

[2] Некоторые авторы, анализирующие доверие под углом зрения расчета риска, обращают особое внимание на риск плагиата, с которым сталкиваются предприниматели, обсуждая свои идеи в кругу партнеров [Coleman 1990; Williamson 1993]. Данная проблема рассматривается также в контексте легитимации новых предприятий, еще не обладающих постоянной клиентурой и рынком сбыта, через уже существующие сети доверия или посредством формирования новых [Aldrich 2000; Jenssen 2001; Hцhmann, Welter 2004].

[3] О замещении институтов социальными сетями в переходных экономиках см. Sergeyev 1998; Hayoz 2003; Hayoz, Sergeyev 2003.

[4] Следует отметить, что по той же схеме действуют и “клубы”, складывающиеся во вторых и третьих эшелонах “элит завтрашнего и послезавтрашнего дня”, в т.ч. в образовательных институтах и научных сообществах.

[5] Заметим, что во всех этих сферах, наряду с сектором услуг экстра-класса, должен существовать сектор услуг качества выше среднего, призванный обеспечивать воспроизводство человеческого капитала, обслуживающего функционирование инфраструктуры “глобальных ворот”.

[6] Особенно показателен в этом плане опыт Бразилии и Казахстана.

[7] Ср. с идей доверия как фактора эффективного функционирования институциональных структур [Granovetter 1973; Bourdieu 1986; Putnam 1993].