98                                                                                     Россия сегодня

Политическая социология переходного общества

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА В ПОСТСОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ

И.М. Клямкин, В.В. Лапкин

SOCIO-POLITICAL RHETORIC IN POST-SOVIET SOCIETY

On the threshold of parliamentary elections, the Public Opinion Foundation's analysts have, in this new publication of theirs, tackled the study of socio-political rhetoric of various parties, and of the way such rhetoric is taken by Russian society. Attention is focused on the population's attitude towards statements as mostfrequently made by politicians, public figures and journalists, and as sorted out into four varieties according to their respective subjects: (1)on labour, on principles of payment, on the safeguarding of employment; (2) on wealth and ways it is gained; (3) on what the relation of wealth ana power is and what it should be; (4) on democracy, its present condition, its prospects in Russia and eventual alternatives to it. The article examines the assessments given to such statements by representatives of different social and electoral groups.

Как известно, последние десятилетия отмечены заметным возрастанием роли политической риторики в странах развитой демократии (прежде всего во время предвыборных кампаний). Известно также, что это связано с ослаблением влияния политических партий (результат размывания прежней социально-классовой струк туры, усложнения социальной дифференциации и углубления общественной фраг ментации) и превращением телевидения в основной канал воздействия на избирате лей: обращение политических деятелей к миллионам людей и одновременно к каждому человеку в отдельности, с которым телевидение позволяет беседовать "один на один", предполагает апелляцию не к конкретным интересам слушающих и смотря щих, а к преобладающим настроениям, сближающим людей разного положения и разных интересов. В этой ситуации решающее значение для успеха приобретает не столько содержание идей и программ, сколько их словесное обрамление. Как пока зывает, скажем, пример Рейгана, броские словесные клише (обещание создать эко номическую "волну, которая поднимет все лодки" или призыв "сбросить правитель ство со спины народа") сами по себе, без какой-либо расшифровки и разъяснения последствий реализации тех или иных лозунгов для отдельных групп населения и общества в целом могут значить для избирателя очень многое.

ФОНД "ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ" имеет статус независимой исследователь ской общественной организации. Создан в 1991 г. В настоящее время Фонд "Обще ственное мнение" (ФОМ) проводит социальные и маркетинговые исследования, ос нованные на массовых выборочных опросах различных групп населения России и стран ближнего зарубежья. Он изучает также общественное мнение по любым дру гим конкретным вопросам, анализирует рынки отдельных товаров и услуг. Генеральный директор ФОМ — Александр Ослон.

Директор по исследованиям — Елена Петренко.

Руководитель Аналитического центра — Игорь Клямкин.

В Московском отделении работают 50 специалистов; ФОМ располагает отделени ями и партнерами в 18 регионах России, а также на Украине, в Молдове, Эстонии, Латвии, Литве, Казахстане, Киргизии, Узбекистане.

В рамках исследовательского проекта "Народ и политика" ФОМ издает периодические бюллетени социологической информации по актуальным проблемам политической и экономической жизни России — "Социально-политическое поле партий и движений", "Народ и политика. Россия и Украина сегодня и завтра" и др.

Авторы проекта "Народ и политика" — И. Клямкин, Е. Петренко; инструментарий исследований разработан Г. Амбернади, И. Клямкиным, Т. Кутковец, В. Лапкиным, В. Пантиным, Е. Петренко, А. Осло ном, Д. Чубуковым. Выборка и организация полевых работ — О. Меньшикова, В. Ларькин, Е. Петренко. Руководители полевых работ: Н. Депеш (Дальневосточное отделение ФОМ, Хабаровск), С. Катов (Агент яство "Урал ИНСО", Пермь), В. Коротков (РНМЦ ИСП, Череповец), Г. Нар уков (ЦИОМ "Сибирский социум", Новосибирск), Г. Пачули (Ставропольский городской ФОМ), О. Праздничков (Волго-Вятский ЦИОМ и МИ, Нижний Новгород), В. Трескии (Информационно-исследовательское предприятие "Инфо банк", Архангельск), И. Федорова (дочернее предприятие ВЦИОМ "Глас", Саратов), Н. Романович (РИ ОМ, Воронеж), И. Чадаева (РЦ "Прогноз", Самара), В. Щипков (РЦ "Инфодемо", Владимир), Н. Ядов (Петербургская социологическая служба "Опинион"), И. Введенский (Фонд "Социальные исследования организационной технологии", Ростов-на-Дону), Л. Аверкиева (Фонд поддержки демократических пре образований в России, Ижевск), Е. Чернова (Независимый социологический центр, Ульяновск), И. Мура това (Отделение Фонда "Общественное мнение", Красноярск).

Адрес ФОМ: 117421. Москва, ул. Обручева, д. 26/2. Телефон и факс: (095) 936-41—18. Издания Фонда распространяются по индивидуальным заказам и в розницу.

                                                                                                              99

Еще больший вес политическая риторика приобрела в посткоммунистических странах. И дело не только в том, что массовое сознание в этих странах унаследовало от прошлого повышенную идеологизированность. И даже не только в том, что пар тийная система здесь едва-едва складывается, что частные и групповые политиче ские интересы не успели еще оформиться и структурироваться, что уровень органи зации и самоорганизации посткоммунистических обществ крайне низок. Дело еще и в том, что постсоветский человек (о его особенностях подробно говорилось в наших предыдущих публикациях), отказавшийся от прежних универсальных ценностей в пользу ценностей частной жизни, как правило, не в состоянии реализовать послед ние в своем повседневном существовании. Поэтому в его сознании снова и снова воспроизводится запрос на универсальные ценности и идеологии, которые компен сировали бы эту нереализуемость: установка на частную жизнь и благополучие семьи требует дополнения в виде установки на принципиальное изменение условий и обстоятельств жизни общественной, которое и призвано сделать нереализуемое реализуемым. Но в силу того, что установка на преобразование обстоятельств высту пает как самодовлеющая и лично к себе очень часто не адресованная (изменение обстоятельств не вместе с самоизменением, а вместо него), то она неизбежно приобретает перманентно меняющуюся абстрактно-идеологическую форму: лич ный успех и личное благополучие выглядят производными от неких отвлеченных целей и принципов, причем разочарование в одних сопровождается появлением спроса на другие.

В последние годы все это мы могли наблюдать непосредственно: разочарование в коммунизме сопровождалось очарованием антикоммунизмом ("демократией"), а наступившее вскоре разочарование в последнем обернулось не столько деидеологи зацией и рационализацией сознания (хотя и это имеет место), сколько появлением спроса на новые идеологии. И нас не должно вводить в заблуждение то, что внешне все выглядит иначе: люди перестают верить в обещания, теряют интерес к выборам и политике вообще, все больше погружаясь в частную жизнь, в каждодневные буд ничные заботы. Дело в том, что для большинства из них это заботы не о жизненном успехе, а о выживании без надежды не успех. Они потому и испытывают все большее равнодушие, а нередко и неприязнь к либерально-демократической политической идеологии, что начавшееся утверждение универсальных ценностей демократии не привело к улучшению (а часто повлекло за собой и ухудшение) их частной жизни. Не чувствуя в себе сил справиться с повседневными проблемами самостоятельно, они не могут не испытывать потребность придать своим обыденным проблемам какое-то универсально-идеологическое звучание. Этим прежде всего и обусловлена особая роль политической и идеологической риторики в посткоммунистическом обществе: конкретные вопросы, не имеющие практических решении, порождают массовый спрос на словесную имитацию таких решений. Своеобразие же подобной риторики, отличающее ее от принятой в странах развитой рыночной экономики и демократии, заключается в том, что в переходном, неустоявшемся обществе она является не только специфическим выражением проблем этого общества, но и реакцией на само его неустоявшееся существование, когда с повестки дня не снят еще вопрос о типе и характере общественного развития.

Сказанное означает, что социально-политическая риторика и ее восприятие раз личными слоями российского общества представляют значительный интерес и с академической, и с практическо-политической точек зрения (особенно с учетом приближающихся парламентских и президентских выборов). Этой темы мы уже вскользь касались в предыдущих публикациях, анализируя ценностные ориентации постсоветского человека, в частности, его реакции на слова, символизирующие пред ставления о "хорошей жизни" (1). В феврале нынешнего года мы предприняли еще один шаг в данном направлении, предложив респондентам определить свое отношение к ряду высказываний политиков и журналистов, представляющих собой, как правило, чисто риторические словесные фигуры. Конечно, информация об их восп риятии массовым сознанием мало что добавит к нашим представлениям об интере сах, ценностях и императивах поведения тех или иных социальных и политических групп. Однако в данном случае ставилась совсем другая задача: выявить, насколько население восприимчиво или, наоборот, невосприимчиво к определенному полити ческому и идеологическому языку, к определенным — не обязательно формализо ванным и не всегда поддающимся однозначному толкованию—словесным символам и знакам, что в преддверии выборов может представлять интерес для практических политиков и тех, кто помогает им в проведении предвыборной кампании.

100                                                                                   Россия сегодня

Респондентам было предложено определить свое отношение к четырем группам высказываний, охватывающим достаточно широкий диапазон частной и политиче ской жизни. При этом выбор высказываний диктовался нашими представлениями как об особенностях постсоветского человека, выявленных и описанных в предыду щих публикациях, так и о сущностных характеристиках переживаемого страной периода, наиболее важными из которых являются распад прежнего типа организа ции труда, резкая имущественная поляризация, новое отчуждение власти от обще ства и кризис посткоммунистической демократии. Первая группа высказываний касается отношения к труду, принципам его оплаты, гарантиям занятости и к неко торым другим аспектам данной проблемы; вторая — отношения к богатству и бедно сти, а также к критериям благосостояния; третья — отношения к принципам соотне сения богатства и власти; четвертая — отношения к демократии, ее нынешнему состоянию в России, перспективам развития и возможным альтернативам. Оценки этих высказываний представителями различных социальных и электоральных групп и рассматриваются в данной статье.

1. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА И СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Для начала представим вниманию читателя весь имеющийся в нашем распоря жении фактический материал.

Таблица 1

Отношение к различным высказываниям о труде (данные в %)

Данные таблиц основаны на материале опроса, проведенного в феврале 1995 г. Характеристику выборки см.: "Полис", 1995, № 2, с.58.

                                                                                                            101

Таблица 2

Отношение к различным высказываниям о богатстве и бедности (данные в %)

Здесь и ниже: «+» — согласен, «-» — не согласен

Таблица 3

Отношение к различным высказываниям о достатке руководителей (данные в %)

102                                                                                   Россия сегодня

Таблица 4. Отношение к различным высказываниям о демократии (данные в %)

	Демократия в России сегодня неизбежно ведет к хаосу и анархии		Для спасения России сегодня нужна диктатура, я не демократия		Демократия — единственный путь к процветанию России		Только демократия спасет Рос сию от угрозы коммунизма и фашизма		Демократия в России сегодня мо жет быть только ширмой для раз грабления страны и передела собственности власть имущими		Демократия в России даст воз можность каждому проявить все, на что он способен		Нынешняя демократия не имеет ничего общего с подлинной соци алистической демократией — властью человека труда		Демократия в России необходи ма, но находящиеся у власти де мократы ее компрометируют		Нынешний государственный строи не является демократиче ским, демократию в России еще только предстоит построить
	+	—	+	—	+	—	+	—	+	—	+	—	+	—	+	—	+	—
Предприниматели	24	48	12	67	55	15	53	14	36	38	62	13	48	23	74	7	75	7
Директора	39	42	24	55	39	29	24	38	57	20	41	31	70	11	78	3	89	1
Фермеры	33	46	18	64	57	22	46	27	44	34	62	19	53	18	73	11	83	7
Председатели	57	28	40	37	30	50	17	53	71	21	52	35	72	12	77	9	87	4
Офицеры	40	39	31	41	34	31	27	44	58	20	41	31	67	11	70	10	82	3
Бюджетники	45	26	24	43	23	30	19	35	57	13	34	26	67	6	71	4	80	3
Управленцы	31	46	17	68	55	21	38	33	46	36	52	31	58	17	80	5	90	2
Безработные	41	23	20	46	27	30	21	33	49	16	38	30	57	11	53	12	72	4
Рабочие	44	24	25	40	29	29	22	32	56	17	36	23	61	6	60	6	72	3
Колхозники	48	24	28	38	25	39	20	40	58	15	30	39	58	12	62	9	76	3
Пенсионеры	48	17	25	35	24	30	19	34	57	15	22	34	60	8	55	8	67	3
Студенты	37	29	19	56	28	32	28	34	49	23	44	29	54	10	61	8	73	3
Население в целом	45	24	25	41	27	31	22	34	54	16	33	29	60	9	63	7	73	3

Нетрудно заметить, что по отношению к некоторым вопросам, касающимся тру да, в российском обществе царит чуть ли не полное единодушие. Чтобы в оценке каких-либо экономических принципов руководители предприятий почти не отлича лись от рядовых рабочих, а предприниматели — от председателей колхозов и работ ников бюджетной сферы, бывает крайне редко. И тем не менее, представители всех групп проявляют солидарность в признании права человека получать за свой труд любое вознаграждение и непризнании права государства ограничивать трудовые доходы, даже если они чрезмерно высоки (несколько выделяются разве что пенсио неры, чья трудовая деятельность уже в прошлом, да и то не очень заметно). Поэтому политик, выступающий за такие ограничения (а они имеют место даже в условиях развитой рыночной экономики), скорее всего услышан и понят сегодня не будет.

Это, однако, вовсе не означает, что подавляющее большинство наших сограждан примирилось с колоссальным имущественным расслоением, образовавшимся в по следние годы. Это означает лишь то, что они не хотят возврата к прежней искусст венной уравниловке, а хотят иметь возможности для использования своих реальных или потенциальных, действительных или иллюзорных преимуществ перед другими. Возможно также, это означает, что в их глазах их трудовой доход не соответствует (или не соответствовал раньше) их трудовому вкладу. Но тут (об этом нам еще предстоит говорить подробнее) происходит как бы абстрагирование от содержания того, что есть трудовой доход (и что считать трудом вообще) и чем измеряется трудовой вклад. Иными словами, здесь может сказываться идущее от советской эпохи представление о ценности того вида деятельности, которой человек непосред ственно занимается, никак не соотносимое (в условиях административного хозяйствования такое соотнесение невозможно) с ее качеством и общественной полезностью. Поскольку конкурентная экономика в стране по-прежнему отсутствует, подобный подход скорее всего сохраняется и сегодня. Более того, в нынешней ситуации, когда предприятия, продукция которых казалась столь важной и нужной, останавливают ся, а выполнение работ часто не гарантирует своевременного получения зарплаты, для его распространения возникают дополнительные основания. Стремление к мак симальному расширению свободы конкуренции частных потребителей при отсутст вии конкуренции производителей — эта унаследованная от времени "застоя" (и неоднократно отмечавшаяся нами) особенность ментальности постсоветского чело века скорее всего и определяет, в конечном счете, массовое нежелание позволить государству ограничивать доходы. Короче говоря, ко всему, что кажется новым, надо относиться чрезвычайно осторожно: будучи реакцией на старое и его распад, это новое вполне может оказаться лишь обновленной версией все того же старого, а не его преодолением.

                                                                                                            103

Осторожности в оценке требует и другая риторическая фигура, воспринимаемая подавляющим большинством представителей всех без исключения групп макси мально доброжелательно. Речь идет о лозунге строгой дисциплины труда как об основном условии процветания страны и ее граждан. Подобная доброжелательность свидетельствует опять-таки лишь о восприимчивости к определенному идеологиче скому языку, но никак не о ценностях и императивах личного поведения. Правда, нам в свое время приходилось отмечать, что довольно заметная часть россиян вклю чает дисциплину труда в число лично значимых ценностей (1); мы говорили даже, что это вселяет некоторый оптимизм, т.к. речь идет о проблеме, в которой еще в начале столетия отечественные мыслители (например, П. Струве) видели одну из основополагающих и трудноразрешимых проблем индустриального развития Рос сии. Но все же готовых принять лозунг дисциплины труда как важнейшего условия "процветания России" несравнимо (в несколько раз) больше, чем считающих ее собственной ценностью. Политики могут его использовать — если и без гарантий успеха, то уж во всяком случае не во вред себе. Но надо отдавать себе ясный отчет в том, что данная идея, как и целый ряд других, чаще всего принимается постсоветским человеком лишь постольку, поскольку он адресует ее не себе, а другим (1), видя в их "недисциплинированности" источник общего неблагополучия и примиряя тем са мым себя со своей собственной "недисциплинированностью", самоосвобождаясь от ответственности за нее.

Советские десятилетия закрепили в массовом сознании "трудовую дисциплину" как универсальную идеологему, но не оставили после себя устойчивых механизмов перевода ее на уровень индивидуального поведения. Репрессивно-административ ные механизмы внешнего принуждения исчерпали себя уже в сталинскую эпоху; административно-экономические (принуждение наряду с угрозой увольнения, по нижения в должности и т.п.), характерные для брежневского периода, во-первых, так полностью и не сложились, а во-вторых, обнаружили свою неэффективность; внешнее принуждение чисто экономического ("раннекапиталистического") типа в условиях коммунистического хозяйствования не могло возникнуть по определению, не в состоянии оно утвердиться и при нынешней полугосударственной экономике, а потому не может идти речь и о его трансформации в "позднекапиталистическую" самодисциплину. Так что согласие по этому вопросу в лучшем случае свидетельст вует об осознании обществом стоящей перед ним проблемы, но никак не о готовности решать ее.

Примерно то же самое можно сказать о восприимчивости сегодняшнего россий ского общества к идее о том, что доход человека должен зависеть от его предприим чивости и инициативности, а не только от профессионального уровня. Здесь — прямая связь практически со всеобщим желанием иметь право на сколь угодно высокую оплату своего труда безо всяких ограничений. Здесь же можно уловить согласие на неравенство трудовых доходов, на их зависимость от способностей человека (нам уже приходилось отмечать, что принцип "каждому по способностям" воспринимается как противостоящий прежней уравниловке "внизу", сочетающейся с системой привилегий "наверху" (2). Но и в данном случае речь идет лишь об общем принципе, об идеологически окрашенной универсальной норме, а не о том, что предприимчивость воспринимается как императив личного поведения: напомним, что значимой для себя ценностью ее считает сравнительно незначительное число россиян (1). Поэтому, с одной стороны, у нас есть основания говорить о готовности населения благосклонно воспринимать "рыночную" риторику (по крайней мере заявления о важности предприимчивости), с другой — мы должны отдавать себе отчет в том, что понятия "предприимчивость" и "инициативность" нередко связы ваются в сознании не столько с новыми высокодоходными видами деятельности, действительно требующими подобных качеств, сколько с сохранившимися в памяти прежними видами поощрения за превышение норм выработки, рационализатор ские предложения или с доходом от приусадебных участков. Показательно и симп томатично, что руководители колхозов и совхозов и рядовые колхозники, т.е. груп пы, отличающиеся наибольшим экономическим консерватизмом и наибольшей при верженностью традиционно советским ценностям, проявляют меньшую насторо женность по отношению к мысли о зависимости дохода от предприимчивости, чем некоторые городские группы (рабочие и бюджетники). И это понятно: в городских условиях архаически-"социалистическую" предприимчивость проявлять сегодня сложнее, чем в деревне, где возможности мелкотоварного производства на личных участках не только не уменьшились, но даже увеличились.

104                                                                                   Россия сегодня

Таким образом, возможности "капиталистической" риторики достаточно ограни чены даже в тех случаях, когда люди готовы ей внимать: словесные символы и знаки они могут воспринимать совсем иначе, чем хотелось бы произносящим эти слова политикам и идеологам. Россияне, повторим, в массе своей не хотят прежней урав ниловки, не хотят, чтобы государство ограничивало их доходы, и мечтают о торже стве принципа "каждому по способностям". Но, стремясь утвердить неравенство и независимость экономики от государства, они же хотели бы сохранить то, что делает преодоление уравниловки принципиально невозможным, а именно — равное для всех (и гарантированное государством) "социалистическое" право на труд. Можно сказать иначе: постсоветский человек испытывает потребность в полной индивиду альной свободе продавать свой труд по рыночной цене и — одновременно — в том, чтобы при отсутствии рыночного спроса оставался бы гарантированный спрос на его труд со стороны государства. Последнее обязано обеспечить работу каждому незави симо от образования и квалификации — этот "социалистический" принцип, как показывают наши данные, глубоко укоренен в сознании большинства массовых групп российского общества, что создает достаточно благоприятную социальную почву не только для индивидуалистической (антигосударственной по своей приро де), но и для "государственнической" риторики.

И все же политикам, склонным обещать стопроцентную занятость, успех у изби рателей сегодня отнюдь не гарантирован. Так, они не найдут поддержки среди большинства элитных групп (причем не только "новых", но и "старых"), которые успели понять, что искусственное сохранение рабочих мест противоречит экономи ческой эффективности, а в конечном счете и той самой стабильности, которой вроде бы озабочены апологеты стопроцентной занятости. Исключение составляют лишь руководители колхозов и совхозов, но и они по данному вопросу гораздо ближе к расколу, чем к консенсусу. Да и массовые группы (кроме традиционалистски настро енных пенсионеров и колхозников) далеки в данном отношении от согласия; доля сторонников рыночных условий продажи труда в них уже достаточно велика (треть и больше), а главное — именно среди последних наиболее представлены самые перспективные слои населения (молодежь, люди с высоким уровнем образования), в чем читатель может убедиться, познакомившись с данными, приведенными в приложении. И, наконец, восприимчивость к риторике о стопроцентной занятости вовсе не означает доверия к политикам, переводящим подобную риторику с языка общих призывов и критики властей на язык практических обещании ; она свидетель ствует о массовой потребности в политизации и идеологизации новых проблем, но никак не о том, что общество готово признать старое "право на труд" в качестве нового политико-идеологического императива. Не исключено, что постсоветский человек, уставший от невыполненных обещаний, сегодня вообще не может быть политически мобилизован декларированием общих принципов даже при благо склонном к ним отношении. Есть все основания предполагать, что в массовом созна нии зреет запрос на нечто такое, что одновременно было бы и идеологией, и неидео логией и что соответствовало бы представлениям людей о политике, с одной стороны, практичной (результат разочарования в общих принципах), а с другой — честной (прямое следствие бесчисленных обманов и самообманов последних лет).

                                                                                                            105

Косвенным подтверждением второго (запрос на практичность наши данные про иллюстрировать не позволяют) может служить отношение российского населения к богатству и богатым. Нетрудно заметить, что россияне близки к согласию лишь в том, что касается безнравственных или криминальных способов обогащения, предпочи тая "честную бедность" сделкам с совестью ради богатства. Меньше всего мы склон ны рассматривать этот факт как проявление нравственного здоровья постсоветского общества. Скорее всего здесь мы имеем дело с традиционной для России реакцией на недостижимость богатства для большинства людей никакими способами, в том числе безнравственными и криминальными (немалую роль тут играет и инерция страха). Отвергая принцип "деньги не пахнут", притязающий на абсолютную сво боду частный потребительский эгоизм как бы фиксирует в нравственных понятиях границы этой свободы для себя, а главное — для других, чьи личные качества позво ляют сделать недостижимое достижимым. При крайне низком уровне благосостоя ния большинства и отсутствии цементировавшего бы это большинство устойчивого среднего класса общепризнанность таких границ (если не действительная, то хотя бы декларируемая) оказывается чуть ли ни единственным стабилизирующим обще ство фактором.

Неудивительно, что даже предприниматели не рискуют открыто претендовать на легализацию сомнительных в нравственном отношении способов обогащения, кото рыми в реальной жизни они, как известно, не брезгуют: среди них хотя и меньше, чем в любой другой группе, отдающих предпочтение честной бедности, но и готовых признать, что выбирают нечестное богатство, также относительно немного. Вместе с тем значительная (свыше трети) доля затруднившихся определить свою позицию по данному вопросу, что у предпринимателей наблюдается крайне редко, более чем симптоматична. Симптоматично и то, что самыми свободными в декларировании своей свободы от нравственных ограничителей при выборе средств обогащения чув ствуют себя учащиеся и студенты: они, как правило, не успели еще сделать ни одного шага на пути к богатству, реально не повязаны никакой ответственностью и потому могут эпатировать общественное мнение, демонстрируя возрастной идеологический и этический нонконформизм. Но и в этой группе открыто исповедующих принцип "деньги не пахнут" все же явное меньшинство. Так что использование соответству ющей риторики сегодня для политиков беспроигрышно. Однако само по себе оно не способно гарантировать успех — и именно потому, что к подобной риторике могут, не жертвуя своими политическими принципами, обращаться деятели всех без иск лючения направлений и оттенков.

Но если по отношению к способам обогащения наблюдается почти всеобщее согласие, исключающее серьезную конкуренцию на этом поле, то по отношению к самому богатству позиции существенным образом расходится, что создает простран ство для острой политической борьбы. Правда, во всех массовых группах тон, как правило, задают люди, в чьем сознании сохраняются как традиционное для России нравственное неприятие богатства ("богатство и нравственность несовместимы"), так и сформировавшееся в последнее столетие его политико-идеологическое оттор жение в духе упрощенных концепций классовой борьбы ("раскол общества на бога тых и бедных — вот причина всех несчастий"), причем второе укоренено даже глубже, чем первое. Это, разумеется, вовсе не означает, что значительные слои российского общества способны в очередной раз увлечься революционной риторикой (хотя полностью исключать такую возможность при определенном повороте событий мы бы не рискнули). Но пассивная восприимчивость (а она вполне способна предоп ределить тип электорального поведения) к подобному языку налицо.

* В анкете был вопрос: "Есть политики, которые обещают населению России: "Мы дадим Вам работу и зарплату". Верите ли Вы, что это обещание выполнимо?" Положительно ответивших на него среди населения в целом не набралось и 10%, причем отношение к этому обещанию сторонников государствен ных гарантий занятости почти неотличимо от отношения приверженцев "свободной продажи труда" (соответственно 9 и 7% верящих в его выполнимость).

106                                                                                   Россия сегодня

Вместе с тем последние советские десятилетия, когда формировались массовые индивидуалистические установки, а особенно — посткоммунистический период, отмеченный фактической и идеологической легализацией богатства, не прошли бес следно. Ни в одной из массовых групп доля согласных с тезисом о несовместимости нравственности и богатства не набирает и половины, и лишь в двух группах (пенси онеры и городские рабочие) число не согласных с ним не дотягивает до трети. Еще более выразительную картину можно обнаружить в элитных группах (за исключе нием руководителей колхозов и совхозов), к которым примыкают учащиеся и сту денты: здесь количество сомневающихся в моральной допустимости богатства уже сейчас меньше, чем убежденных в обратном. Особое внимание хотелось бы обратить на директорский корпус, позиция которого в данном случае почти не отличается от установок "новых русских": риторика, клеймящая богатство, если и способна найти в среде директоров сочувственный отклик, то очень слабый.

Несколько медленнее расстаются с прежней моралью офицеры и работники ап парата управления, что, впрочем, вполне объяснимо: для первых обогащение чаще всего связано со сменой профессии, а положение вторых еще не обрело былой устой чивости: у них есть немалые — легальные и нелегальные — возможности извлекать прибыль из своих должностей, но эти же должности делают их ответственными за стабильность, что заставляет их считаться с массовыми настроениями. Поэтому, наверное, многие чиновники и не спешат предавать забвению старый идеологиче ский язык (не говоря уже о том, что обделенные есть и в их собственной среде). Скорее всего фигура чиновника, учитывая его традиционно доминирующую (и от нюдь не отошедшую в прошлое) роль в России, еще долго будет одним из главных объектов борьбы различных политических сил. Но ее ход и исход все же, в конечном счете, будет определяться тем, что происходит в жизни и сознании наших рядовых сограждан.

Да, многие из них готовы отказаться от прежней (в том числе революционной) морали в отношении к богатству. Но, во-первых, неготовых пока больше, а во-вторых, среди готовых далеко не все принимают нынешнюю практику обогащения. Не устраивают же их в этой практике, по-видимому, не только сомнительные способы приобретения состояний; им мешают принять ее и стихийно сложившиеся (и идеологически внедрявшиеся) представления о трудовом доходе и труде вообще. Выше мы уже высказывали предположение (оно, разумеется, нуждается в проверке), что в массовом сознании удерживается традиционно советская версия общественной полезности различных видов деятельности, согласно которой, в частности, ценность физического труда, уже в силу его тяжести и непривлекательности, выше, чем любого другого, а значимость массовых родов деятельности больше, чем немассовых (в том числе из-за затрудненности доступа к ним). Этим, а не только распространенным (и небезосновательным) представлением о сомнительности постсоветских способов обогащения может быть вызвано неблагосклонное отношение значительной части россиян к тем же коммерческим банкам, о чем мы подробно говорили в предыдущей публикации (3) .

* Показательно, что даже среди тех, кто отвергает тезис о несовместимости богатства и нравственности, лишь меньше половины (44%) положительно оценивают появление коммерческих банков в годы "пере стройки". Это, правда, больше, чем среди отказывающих богатству в моральной санкции (25%), но явно недостаточно, чтобы говорить о том, что примирение с легализацией богатства автоматически сопровожда ется примирением с нынешней практикой его приобретения, его размерами и способствующими обогаще нию новыми видами деятельности.

                                                                                                            107

Но еще существеннее другое. Частный потребительский индивидуализм совет ского человека, с которым он вошел в постсоветскую эпоху, мог подготовить его к восприятию идеи богатства, но само это восприятие не могло не преломиться сквозь призму внутренней оценки им собственных возможностей, заставляя искать доступ ную ему меру богатства (не только нравственную), которая была бы вместе с тем мерой универсальной, т.е. распространялась и на других, ограничивая их притяза ния. Видимо, поэтому в массовых группах, как показывают наши данные, довольно мало сторонников известной формулы "новых русских" ("чем больше в стране богатых, тем богаче весь народ"): лишь у безработных, в силу неоднократно отме чавшихся нами особенностей этой группы, их доля выше трети, а среди остальных — лишь у бюджетников чуть выше четверти. Если же учесть, что часть принимающих эту формулу одновременно выражает согласие и с другой, плохо с ней совместимой ("нам не нужно ни богатых, ни бедных — нам нужен достаток для всех"), то напра шивается вывод о том, что социальная среда, в которой действуют сегодня "новые русские" с их установкой на безмерное обогащение, не очень благоприятна ни для них, ни для выражающих их интересы политиков. Правда, в элитных группах, если не считать опять-таки руководителей колхозов и совхозов, картина несколько иная (по этому вопросу они близки к расколу). Достаточно симптоматичным представля ется, однако, тот факт, что директора-промышленники, зависящие от окружающей их социальной среды (т.е. от работников своих нередко простаивающих предприя тий) больше, чем предприниматели, начинают дистанцироваться от последних; те в своей приверженности упомянутой выше формуле резко отличаются от всех прочих групп. Российский предпринимательский класс, похоже, не спешит извлекать уроки из трагического поражения своих предшественников в 1917 г., подобно им делая ставку прежде всего на власть и чиновника и забывая о том, что одной из главных причин того давнего поражения было отсутствие контакта не с властями, а с широ кими слоями населения.

Население же, повторим, может принять сегодня "капитализм" лишь в том слу чае, если будет найдена исторически приемлемая для него мера имущественного расслоения. Впуская в свое сознание идею богатства и неравенства, постсоветский человек вовсе не отрекается от своего давнего и недавнего прошлого, а делает заявку на обновленную идеологию равенства, на этот раз не в бедности, а в "достатке для всех". И вряд ли можно сомневаться, что соответствующая риторика найдет в его сознании благосклонный отклик. Весь вопрос в том, какие политические силы смогут заставить его поверить, что именно они лучше других сумеют удовлетворить его новый запрос.

Запрос этот отчетливо проявляется и в отношении россиян к кругу проблем, которые в совокупности можно обозначить словами "богатство и власть". Как изве стно, в советский период уровень благосостояния руководителей имел особое полити ческое и идеологическое звучание: бедность большинства населения требовала со здания особого образа "начальства", не имеющего никаких иных целей и забот, кроме "служения народу", что обеспечивалось демонстрацией личной "скромности" правителей и соответствующими требованиями ко всему чиновничьему классу. И если консолидация "начальства" предполагала создание разветвленной системы льгот и привилегий, то консолидация общества могла осуществляться только при их сокрытии. Советского человека, оставленного один на один с гигантской государст венной машиной, нуждающегося в чиновнике и от него всецело зависящего, а потому именно им в первую очередь и недовольного, можно было примирить с властью только тем, что в повседневной жизни ее представители не имели ничего (или имели очень мало) сверх того, что имел он. Идеологическая доктрина, предписывающая соизмерять заработок чиновника с "зарплатой среднего рабочего", вполне отвечала такому состоянию массового сознания. По мере же того, как власть, движимая интересами корпоративной консолидации, все дальше отступала от буквы доктрины, по мере того, как официально насаждавшийся образ "скромного" руководителя слишком явно переставал соответствовать видимой реальности (информация о взят ках, "банях" и "охотах" к концу брежневского правления все чаще просачивалась в печать), слова о "нерушимом единстве партии, правительства и народа" утрачи вали остатки смысла, их мало кто слушал и слышал, а тем более — верил им. Тот факт, что режим рухнул под ударами именно "борцов с привилегиями", говорит сам за себя.

108                                                                                   Россия сегодня

Смена власти и легализация богатства ничего в данном отношении не изменила: в обществе сохраняется массовый спрос на риторику, использовавшуюся "демокра тами" первого ("перестроечного") призыва с той лишь разницей, что теперь он отражает разочарование в самих "демократах", оказавшихся у власти. Другое дело, что сама по себе такая риторика уже не обладает прежним мобилизационным потен циалом (разочарование порождает неверие). Поэтому сохраняющийся спрос на нее является как бы отложенным: люди ждут появления на политической сцене деяте лей, которые бы не только критиковали старую или новую власть и даже не только не несли бы ответственность за советскую и постсоветскую политику, но и находи лись бы в стороне от политического противостояния последнего десятилетия (между "коммунистами" и "демократами"). Успех партии Жириновского на выборах 1993 г., всплеск популярности генерала Лебедя после его отставки объясняются именно этим. Вопрос не в том, какие слова могут принести сегодня политический успех. Вопрос в том, чьим словам поверят.

Современное российское общество близко к согласию относительно того, что "у обнищавшего народа не должно быть богатого руководства". Даже представители частного сектора, не рискующие противостоять господствующим настроениям, очень мало отличаются в данном отношении от других групп. Впрочем, у ''новых русских" тут может быть и свой особый классовый интерес, о котором мы скажем чуть ниже.

Нетрудно заметить, что в массе своей "новые русские" отнюдь не спешат присо единиться и к другой формулировке, соотносящей идею "богатых начальников" не с печальным настоящим ("обнищавший народ"), а с обнадеживающим будущим (су мев заработать деньги сами, богатые руководители и "народ научат зарабатывать"). Хотя готовых согласиться с такой формулировкой среди них больше, чем в других группах, но многие все же затруднились определить свое отношение к ней, а многие и просто выступают против. Примерно то же самое наблюдается и в отношении к прямо противоположному (и повсеместно популярному) тезису о том, что "богатые люди, получив власть, постараются не допустить других к богатству и власти": согласных с ним среди предпринимателей несколько меньше, а несогласных больше, чем в остальных группах, но согласных все же немало, как немало (почти треть) и затруднившихся определить свою позицию. Очевидно, в сознании "новых русских" сталкиваются две разнонаправленные установки. С одной стороны, будучи сегодня почти всецело зависимыми от федеральной и местной власти, они хотели бы макси мально приблизить ее к себе, иметь в ней своих лоббистов и надежную политическую защиту, что не исключает и вхождение самих предпринимателей во власть (прежде всего в законодательную). С другой стороны, они боятся, что богатое чиновничество поставит их в еще большую от себя зависимость и начнет требовать за свои услуги чересчур высокое вознаграждение. Иными словами, они опасаются, что обновленная номенклатура станет своего рода новой аристократией, вернет и закрепит за собой статус силы, стоящей над обществом, но при этом многократно усилится, соединив в одном "сословии" власть и легализованный частный капитал.

В то же время лишь небольшая часть предпринимателей (меньше, чем в любой другой группе) согласна с тем, что "у власти в России должны стоять люди скромного достатка", уровень жизни которых соизмерим с уровнем жизни большинства и пото му делает их способными понять "нужды и заботы" населения. Очевидно, "новым русским" видится здесь возвращение к прежней идеологии "скромного начальства", с которым гораздо труднее найти общий язык, чем с нынешним. В этом отношении ближе всего к ним сегодня находится директорский корпус, освободившийся от жесткой опеки со стороны чиновника и не желающий в массе своей возвращения ни прежних своих взаимоотношений с властью, ни соответствующей им риторики (при всем том, что среди директоров, зависящих от государственных дотаций и кредитов, благосклонно воспринимающих ее все еще немало). Во всех же других группах (особенно в массовых) тон задают люди, живущие воспоминаниями об идеологии "скромного начальства" и сохраняющие приверженность ей. Они, разумеется, не забыли, что при советском режиме она действительностью так и не стала, как видят и то, что она далека от воплощения и при режиме новом. Но хотели бы они именно этого. Потому они еще долго будут восприимчивы к риторике, развенчивающей мафию и коррупцию, еще долго будут сохранять предрасположенность к мифологи зации и демонизации этих явлений, что само по себе отнюдь не способствует их искоренению, а является лишь оборотной стороной их существования (напомним, что коррупция и словесная имитация борьбы с ней — одна из давних и устойчивых отечественных традиций). Показательно, что само чиновничество, если судить по нашим данным, чаще принимает, чем отвергает, идеологию "скромного начальст ва", позволяющую ему находить идеологический и психологический контакт с мас совыми настроениями и ожиданиями.

                                                                                                            109

Правда, управленцы позволяют себе несколько отойти от этой идеологии, когда появляется возможность оправдать такой отход ссылками на интересы и престиж России. Чиновничий класс приближается к городским хозяйственным элитам (директорам и предпринимателям), соглашаясь в значительной своей части с тем, что недостаточная материальная обеспеченность руководителей выглядит "уни жением страны и ее народа". В других элитных группах, не говоря уже о массо вых, подобные представления распространены заметно меньше, а многим они и просто не понятны, о чем свидетельствует значительное число затруднившихся определить свою позицию.

Таким образом, запрос на обновленную идеологию равенства проявляется не только в отношении к богатству и богатым вообще, но и в отношении к представите лям власти. Можно, конечно, усмотреть в этом сохранившиеся с советских времен неуважение к управленческому труду, недооценку его сложности и ответственности (что, впрочем, имело свое оправдание в низкой квалификации советского чиновни чества). Но дело не только в этом. Наследие советской эпохи, повторим еще раз, сказывается и в том, что вышедший из нас человек остается атомизированным индивидом, испытывающим потребность в опеке со стороны государства и — одно временно — в свободе от его вмешательства в свою жизнь. Компенсацией такого раздвоения в сознании и выступает его желание видеть стоящего над ним чиновника таким же, как он сам, по крайней мере во всем, что касается материальной обеспе ченности. Надо сказать, что в каком-то смысле подобные настроения препятствуют решению одной из главных проблем, стоящих перед страной, — проблемы эффек тивного управления. Последнее предполагает сокращение численности чиновников при одновременном повышении их профессионализма и компетентности, что, в свою очередь, требует соответствующей оплаты их труда. Вектор же массовых настроений направлен сегодня в обратную сторону — не к будущему, но к прошлому, а прошлое, воспроизведенное в условиях легализированного богатства и нынешней бесконт рольности властей, превращает каждого чиновника в потенциального взяточника.

И все же в вопросе о достатке "начальства" народное сознание ищет, похоже, некую современную меру между "скромностью" и богатством. Такой мерой высту пает материальная независимость руководителей, в которой, возможно, усматри вается определенная гарантия их неподкупности. Правда, в массовых группах, к которым примыкают руководители колхозов и совхозов, материальная независи мость по-видимому нередко ассоциируется с независимостью "начальства" от насе ления, и потому в этих группах больший упор делается на "скромность". Обращает на себя внимание и значительное число затруднившихся определить свою позицию по данному вопросу — верный признак того, что в массовом сознании размыта граница между представлениями о независимости и бесконтрольности (впрочем, она размыта и в жизни). Однако в элитных группах доминируют настроения прямо противоположные, "скромность" здесь почитается меньше (а среди предпринимате лей и директоров — несравнимо меньше), чем материальная независимость. Воз можно, это симптом того, что разрыв с прежними идеологическими представлениями о власти в этих группах уже произошел, а преодоление ее прошлой и нынешней коррумпированности видится в профессионализации, предполагающей, помимо прочего, и легализацию высокой оплаты управленческого труда, соизмеримой с его общественной значимостью. Но, повторим, массовые настроения пока таковы, что риторика, несколько лет назад приведшая к власти "борцов с привилегиями", еще долго будет находить сочувственный отклик в российском обществе. Осуществить прорыв от идеологизации образа власти к ее рационально-функциональной оценке не позволяет сама нынешняя реальность, в которой корпоративные интересы бюрок ратии могут реализовываться вне и помимо общественно-правового контроля, т.к. демократические процедуры такого контроля не сложились и обществом еще почти не востребованы. Свободные выборы сами по себе тут ничего не изменили и изменить не могли: избиратели получили право менять власть, но при любой смене она снова оказывается над ними и вне их контроля. И так будет до тех пор, пока уровень консолидации власти будет оставаться несоизмеримым (а сейчас дело обстоит имен но так) с уровнем консолидации общества. В таких условиях последнее способно противопоставить первой лишь абстрактные идеологические принципы, а не прин ципиально новый тип общественной организации и самоорганизации.

110                                                                                   Россия сегодня

Сказанное иллюстрируется и отношением россиян к демократии — ключевому слову в политической риторике последнего десятилетия. Массовая восприимчивость к этому слову сохраняется, общество проявляет даже солидарность в его позитивном восприятии, но лишь в тех случаях, когда демократия символизирует отрицание нынешней социально-политической реальности, подобно тому, как несколько лет назад она символизировала отрицание реальности коммунистической. Наибольшее согласие, как свидетельствуют наши данные, вызывают два тезиса: "нынешний государственный строй не является демократическим, демократию в России еще только предстоит построить" и "демократия в России необходима, но находящиеся у власти демократы ее компрометируют". Однако мобилизационные возможности этих тезисов и основанной на них риторики вряд ли могут быть сегодня сколько-ни будь значительными: разочарование в "демократах" первой волны неизбежно сопро вождается повышенной настороженностью и недоверием по отношению к любому политику, называющему себя демократом (даже если он отмежевался от демократов "неподлинных") . Поверить могут лишь тем лидерам, которые сумеют убедить людей в том, что способны соединить идеологию "новой демократии" (противостоя щей демократии "старой") с честной и практичной политикой, учитывающей по вседневные интересы большинства населения, ведущей к улучшению, а не ухудше нию жизни рядового человека.

Убедить же в этом будет очень непросто, т.к. люди склонны верить лишь тому, что хоть как-то соотносится с их обыденным опытом. И если опыт настоящего успел вызвать у них разочарование в "демократах" и недоверие ко всякому, кто себя так называет, они неизбежно начинают искать образ будущего в прошлом. В результате сохраняющаяся восприимчивость к слову "демократия" оказывается на поверку восприимчивостью к идеализированной "социалистической" демократии, о чем подробно говорилось в нашей предыдущей публикации и что лишний раз подтверж дается приведенными выше данными (тезис, согласно которому "нынешняя демок ратия не имеет ничего общего с подлинной социалистической демократией — вла стью человека труда", — один из самых популярных). Из этого, однако, вовсе не следует, что политическим силам, использующим такие настроения в своей ритори ке, гарантирован успех у избирателей. Если, подобно коммунистам, эти силы оли цетворяют в глазах большинства прошлый опыт во всей его полноте (справедливо или нет — вопрос другой), то доверие они могут вызвать лишь у относительно немногих. Скорее всего и в данном случае успех будет сопутствовать прежде всего тем, кто сумеет учесть массовое неприятие настоящего и ностальгию по прошлому, дистанцируясь от политических группировок, на которые возлагается ответствен ность либо за реальное, а не идеализированное прошлое, либо за непривлекательное настоящее, т.е. от "демократов" и "коммунистов".

* Об этом свидетельствуют, в частности, следующие данные. Как среди тех, кто выражает согласие с тезисом о компрометации демократии находящимися у власти "демократами", так и среди несогласных с ним, лишь незначительное меньшинство готово доверить судьбу России людям, называющим себя демок ратами (соответственно 14 и 15%). Отсутствие различий в данном случае уже само по себе показательно и симптоматично.

** Мы отдаем себе, разумеется, отчет в том, что представители разных групп (и даже разные представители одной и той же группы) могут вкладывать в этот тезис различный смысл. Скажем, согласие с ним почти половины предпринимателей вовсе не означает их приверженности, идеалам "социалистической демокра тии": нынешняя "демократия" для них очевидно не хуже, а лучше "социалистической", даже "подлинной". Однако учитывая материал, приведенный в предыдущей публикации, мы можем утверждать, что большин ство (по крайней мере, в массовых группах) имеет в виду прямо противоположное: "подлинная социалисти ческая демократия" в их глазах заведомо выше сегодняшней, причем первая понимается как соединение нынешних политических свобод с социально-экономической, повседневностью брежневской эпохи (3).

                                                                                                            111

Неприятие реального коммунистического прошлого, нежелание возвращаться в него при одновременном неприятии "демократического" настоящего проявляются и в том, что лишь относительно небольшая часть наших сограждан (несколько выде ляются здесь разве что офицеры и сельскохозяйственные руководители) видит спа сение России в диктатуре, но очень многие согласны с тем, что "демократия в России может быть лишь ширмой для разграбления страны и передела собственности власть имущими". Иными словами, нежелание поступаться полученными политическими свободами сочетается с глубокой, переходящей в пессимизм неудовлетворенностью тем, что эти свободы не привели к воплощению в жизнь надежд на справедливый передел национального богатства, т.е. не оправдали ожиданий сформировавшегося в советскую эпоху частного потребителя. Это настроение настолько глубоко укоре нено в современном массовом сознании, что даже представители элитных групп, отнюдь не обделенных (или обделенных несравнимо меньше) в ходе передела собст венности, предпочитают демонстрировать свою непричастность к происходящему переделу и ущемленность своих интересов: не согласных с мыслью о "демократии ширме" чуть больше, чем согласных, только среди предпринимателей.

Трудно сказать, каким политическим силам удастся воспользоваться восприим чивостью населения к такой риторике и заставить его поверить, что именно они сумеют, не покушаясь на политические свободы, обеспечить торжество справедли вости. Гораздо легче предсказать, что к подобной риторике прибегнут все или почти все, как нетрудно предсказать и другое: боязнь лишиться политических свобод и непопулярность идеи диктатуры мало помогут тем политическим партиям и лиде рам, которые попытаются апеллировать к "угрозе коммунизма и фашизма", бремя такой риторики, ассоциируемой в массовом сознании с "демократами" первой вол ны, уходит в прошлое, реальности подобной угрозы большинство людей не ощущает, что, может быть, и преждевременно, но это факт. Лишь предприниматели и ферме ры, остро чувствующие свою зависимость от перестроившейся "номенклатуры", демонстрируют повышенную готовность к восприятию идеологем периода демонта жа коммунистической системы; с ними солидаризуется довольно значительная часть управленческого аппарата, связавшего себя с "демократами". Но не эти, относитель но малочисленные группы определяют, как известно, исход голосования на выборах.

Те же, кому этот исход предстоит определить, не принимают "демократическое" настоящее не только потому, что оно не согласуется в их представлении с идеей справедливости, но и потому, что оно не сочетается с идеей общественного порядка: во всех массовых группах многие согласны с тем, что "демократия в России сегодня неизбежно ведет к хаосу и анархии", причем согласных повсеместно больше, чем несогласных. Интересно, что эти группы, в совокупности составляющие основную часть населения страны, в данном отношении примыкают к руководителям колхозов и совхозов, отличающимся повышенным консерватизмом почти по всем экономиче ским и политическим вопросам. Другие элитные группы или расколоты (директор ский и офицерский корпус), или склоняются к тому, что фатальной зависимости между демократией и "хаосом и анархией" в сегодняшней России не существует (представители частного сектора и управленцы). Различия между элитными груп пами нетрудно объяснить: для одних демократия связна с разрушением прежнего хозяйственного и жизненного укладов (при неясности перспектив на будущее), другие — всецело обязаны ей становлением новых укладов, в которых они успели — либо надеются — найти свое место, или же своей административной карьерой. Но эти различия, порой очень существенные, не должны заслонять суть проблемы, заключающейся в том, что в России идея демократии может стать фактором не раскола, а согласия лишь в соединении с идеями порядка и справедливости, симво лизирующей неоднократно фиксировавшийся нами запрос на обновленную версию идеи равенства. Никакая другая "демократическая" риторика сегодня воспринята не будет или будет воспринята заведомым меньшинством, а ставка на меньшинство несовместима с демократией по определению.

112                                                                                   Россия сегодня

Другое условие сохранения демократической перспективы в России — преодоле ние разрыва между декларируемыми принципами демократического политического устройства и частной жизнью рядового постсоветского человека. Этого человека скорее всего ничто уже не заставит мыслить категориями страны и ее интересов, абстрагируясь от интересов индивидуального жизнеустройства. Показательно, что даже на самые отвлеченные и обессмысленные частым употреблением риторические клише последнего десятилетия он реагирует избирательно, отличая "демократию для страны" ("демократия — единственный путь к процветанию России") от "демок ратии для себя" ("демократия в России даст возможность каждому проявить все, на что он способен"). К первому тезису россияне (за исключением опять-таки предста вителей частного сектора и управленцев) относятся более чем сдержанно; не находя достаточных основании для принципиального несогласия с ним, они в то же время остерегаются выражать и свою солидарность со столь общим, оторванным от их повседневного существования лозунгом, по максимуму используя возможность уйти от ответа. Высокая степень неопределенности сохраняется, правда, и в отношении ко второму тезису, но в данном случае, в отличие от предыдущего, почти во всех группах (кроме традиционалистски настроенных пенсионеров и колхозников) согласных все же больше, чем несогласных.

Социально-политическая и идеологическая риторика — неизбежный спутник современной демократии. Она не всегда апеллирует к разуму и конкретным интере сам людей, она может эксплуатировать их иллюзии и заблуждения, но единственное, быть может, утешение заключается в том, что она должна приспосабливаться к меняющимся настроениям большинства, к опыту его разочарований, а это значит, что она не может не считаться с конкретными запросами и интересами, переводя их на язык, к которому массовое сознание в данный момент восприимчиво. Пример постсоветской России не опровергает, а лишний раз подтверждает это общее правило, что, разумеется, не должно заслонять от нас стоящую перед ней опасность: разочарова ние в "демократической" риторике может обернуться разочарованием в способности демократии обеспечить порядок, безопасность и справедливость или, что то же самое, в ее способности предотвратить сползание в "хаос и анархию". Со всеми вытекающими отсюда и хорошо известными по мировому опыту последствиями.

2. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА И ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Как и в случае с социальными группами, сначала представим вниманию читателя фактический материал. Он фиксирует ориентации и умонастроения избирателей шести партий и движений, имевших во время нашего опроса самые высокие рейтин ги. К сожалению, у нас нет возможности показать особенности электоратов ряда политических организаций, приобретших в последнее время достаточный авторитет, но в феврале либо еще не существовавших, либо не успевших привлечь на свою сторону сколько-нибудь значительное число сторонников ("Наш дом — Россия", "Держава", "Вперед, Россия!", "Конгресс русских общин" и некоторые другие). В какой-то степени этот пробел поможет восполнить информация о личных электора тах наиболее популярных (в феврале) кандидатов на пост президента России, прежде всего А. Лебедя, Б. Федорова и А. Руцкого, ставших лидерами новых партий и движе ний, а также Б. Ельцина, который в начале года сохранял еще довольно значительное число приверженцев. Наконец, в приводимых ниже таблицах читатель найдет све дения о восприятии различных риторических фигур не только людьми, отдававшими предпочтение тем или иным партиям в феврале 1995 г., но и избирателями, голосо вавшими за эти партии в декабре 1993 г. Это позволит зафиксировать наиболее существенные тенденции качественного изменения электоральных групп.

                                                                                                            113

Таблица5

Отношение к различным высказываниям о труде (данные в %)

В таблицах 5-8 в данных об электоратах партий верхняя цифра фиксирует настроения людей, голосовавших за эти партии в декабре 1993 г., нижняя — тех, кто поддерживал их в феврале 1995 г.

114                                                                                   Россия сегодня

Таблица 6

Отношение к различным высказываниям о богатстве и бедности (данные в %)

                                                                                                            115

Таблица 7

Отношение к различным высказываниям о достатке руководителей (данные в %)

116                                                                                   Россия сегодня

Таблица 8

Отношение к различным высказываниям о демократии (данные в %)

                                                                                                            117

Прежде всего хотим привлечь внимание читателя к вопросам, которые не разде ляют, а сближают избирателей разных политических группировок. Таких вопросов сравнительно немного, и касаются они, в основном, четырех сюжетов — обеспечения свободы на сколь угодно высокую оплату труда, привнесения в него дисциплиниру ющего начала, неприятия безнравственных или криминальных способов обогащения вообще и "начальства" — в частности и критической оценки российской демократии как несоответствующей идеальным о ней представлениям (сами представления, разумеется, могут быть разными). Отсюда следует, что все политические силы имеют сегодня дело с одним и тем же массовым типом человека, ориентированного на индивидуальную экономическую и политическую свободу и — одновременно — на нравственное, юридическое и дисциплинарное ее ограничение, согласующее ее меру с его собственными возможностями использовать ее в своих интересах, с его профес сиональным и жизненным опытом. Не находя такого согласования в сегодняшней реальности, он, независимо от своих политических и идеологических предпочтений, склонен объяснять имеющееся рассогласование "неподлинностью" и коррумпиро ванностью нынешней демократии и властвующих демократов.

Говоря иначе, все политические силы имеют сегодня дело с освободившимся от государственной опеки частным потребителем, особого удовлетворения от своего освобождения не испытывающим, но и возвращения к той опеке (по крайней мере — в ее прежнем виде) не желающим. Даже избиратели компартии, отличающиеся наибольшей приверженностью советскому традиционализму, в массе своей отошли от антипотребительских "социалистических" идеалов добрежневского периода, при чем, судя по нашим данным, эта тенденция не ослабевает, а усиливается (доля тех, кто выступает за ограничение трудовых доходов, в электорате компартии за послед ние два года уменьшилась, а доля тех, кто выступает против, — возросла). Лидерам и идеологам коммунистов не уйти от признания того факта, что их избиратель, как правило, — такой же индивидуалист, как и избиратель любой другой партии, а потому "коллективистская" и "государственническая" (в смысле приоритета госу дарства над личностью) риторика им уже не будет воспринята. Что же касается "трудовой дисциплины", сомнительных способов обогащения и критики власти и режима, это воспринято будет, но политического лица не создаст, т.к. обо всем этом теми же самыми словами могут говорить, не рискуя потерять своих избирателей, представители всех (или почти всех) политических сил.

Основные различия между электоральными группами связаны сегодня с несход ством представлений, касающихся не ограничения индивидуальной свободы вообще, а ее государственного ограничения или, наоборот, расширения (тоже с помощью государства) для определенных слоев населения. Запрос на государственное ограни чение свободы, равно как и на искусственное ее расширение мотивируется преиму щественно традиционалистскими соображениями (в первом случае — о равноценно сти и одинаковой общественной значимости разных — простых и сложных — типов трудовой деятельности, во втором - об универсальности и гарантированности права на труд независимо от спроса на него) и потому вызывает отторжение у либерально настроенной части населения. Отличие позиций по данным вопросам отчетливее всего просматривается при сравнении электоратов компартии и "Демократического выбора России", представляющих сегодня два крайних полюса российского общества — радикально-традиционалистский и радикально-"либеральный". Все остальные электоральные группы — за исключением "руцкистов", которые нередко проявляют еще больший радикализм, чем "зюгановцы", — располагаются, как правило, между этими двумя полюсами.

Нетрудно заметить, скажем, что избиратели компартии почти единодушны в требовании стопроцентной занятости, причем подобные настроения в их среде со временем усиливаются, а "гайдаровцы" представляют собой единственную группу, в которой число противников государственных гарантий занятости превышает долю сторонников, причем соотношение меняется в пользу противников. Та же самая тенденция проявляется и в отношении представителей названных партий к вопросу о том, чем должен определяться трудовой доход человека, — только его профессио нальным уровнем или еще и предприимчивостью ("выборосы" в подавляющем своем большинстве солидаризируются со вторым принципом, а среди сторонников комму нистов почти половина склоняется к первому).

118                                                                                   Россия сегодня

Думается, нет необходимости приводить другие примеры — аналогичная картина обнаруживается почти по всем позициям, и читателю не составит труда самому сориентироваться в представленной информации. Единственное, на что хотелось бы еще обратить внимание, так это на нравственную и "классовую" оценку богатства: колоссальные различия в данном отношении между "зюгановцами" и "гайдаровца ми" лучше всего, быть может, раскрывают природу политической поляризации российского общества. Суть дела, повторим еще раз, заключается в признании рав ноценности, фиксируемой государством, или, наоборот, неравноценности, выявля емой рынком, разных видов и типов деятельности. Именно здесь — корни морального и "классового" неприятия богатства (независимо от способов его приобретения) одними и здесь же — корни его признания другими. Люди, находящиеся на этих крайних полюсах, очень трудно поддаются примирению, т.к. пребывают в состоянии гражданской войны менталитетов; риторика, которой они готовы внимать и которая способна их консолидировать, разнонаправлена и взаимоисключающа, их полити ческий язык взаимонепереводим. То, что "выборосам" кажется вдохновляющим ("демократия — единственный путь к процветанию России", "только демократия спасет Россию от угрозы коммунизма и фашизма"), для "зюгановцев" — слова пустые и враждебные, зато все большим смыслом и значением наполняется для них чуждое демократическому уху слово "диктатура". Они не возражают против демок ратии в принципе, но лишь в том случае, если это слово не только никак не напоми нает риторику нынешних "демократов", но нацелено против них. При подобной трактовке оно может оказаться вполне совместимым и со словом "диктатура": ведь главное здесь — не то, что означает термин, а то, против кого он направлен. В такой моральной и политической обстановке находящимся на противоположных полюсах политикам, даже если они претендуют на умеренность и респектабельность, очень трудно будет удержаться от крайностей в своей предвыборной риторике, от обли чительного пафоса, сближающего убежденных "революционеров" и принципи альных "антиреволюционеров" (свидетелями тому мы можем стать в самое бли жайшее время).

Вместе с тем обращает на себя внимание, что на одном из флангов ("либераль ном") мобилизационные возможности радикально-конфронтационной риторики яв но ослабевают. Растущая радикализация "гайдаровцев" не должна вводить нас в заблуждение, ибо она происходит за счет вымывания из их рядов более умеренных избирателей без какой-либо компенсации потерь: с декабря 1993 г. численность электората "Демократического выбора России" уменьшилась более чем вдвое. И при всем том по многим вопросам, прежде всего социально-экономическим, "выборосы" ближе к расколу, чем к согласию (раскол среди "зюгановцев" и "руцкистов" наблю дается крайне редко). К тому же можно говорить о фактически произошедшем психологическом и политическом отмежевании их от нынешних российских властей: не только "гайдаровцы", но и сторонники лично Ельцина в подавляющем большин стве своем согласны, что "находящиеся у власти демократы" компрометируют де мократию. Все это означает, что шансы на более или менее серьезный успех на предстоящих выборах сохраняют лишь те "демократы", которые олицетворяют аль тернативу нынешнему правительственному курсу; полное или хотя бы частичное отождествление себя с ним, сколь бы мотивированным оно ни выглядело, может лишить партию политического лица и отбросить ее на обочину политической жизни.

                                                                                                            119

Однако и идею "демократической" альтернативы реализовать на практике будет непросто. Мы имеем в виду не преодоление пятипроцентного барьера на выборах в Думу — тут особых проблем у "альтернативистов" скорее всего не возникнет. Мы говорим об осуществимости их притязаний на ведущую роль в политическом разви тии страны, об их способности выступить в роли консолидирующей общество силы. Идея "демократической альтернативы" олицетворяется сегодня прежде всего дви жением "Яблоко" и ее лидером Г. Явлинским. Именно в электорате этого движения наибольший отклик находит мысль о компрометации демократии властвующими "демократами". Но в том же самом электорате растет — одновременно — и спрос на риторику, используемую принципиальными противниками демократов как тако вых, — приведенные выше данные не оставляют на сей счет ни малейших сомнений (скажем, сторонники "Яблока" занимают второе, после "зюгановцев", место по доле тех, кто склонен оценивать нынешнюю демократию как не имеющую ничего общего с "подлинно социалистической", и у нас нет никаких оснований полагать, что они отдают предпочтение первой, а не наоборот). Однако подобная риторика плохо сочетается с либерально-реформаторской экономической идеологией, привержен цами которой остаются лидеры "Яблока". Совмещение "правой" (по своему эконо мическому содержанию) идеологии с "левеющими" настроениями избирателей — проблема слишком сложная, чтобы ее можно было решить с помощью одной лишь риторики, даже предельно гибкой.

Если же проблему эту "альтернативистам" решить не удастся, то реально претен довать на консолидирующую роль сможет лишь некая "третья сила", противостоя щая как "демократам", так и "коммунистам". Такой силой пытается стать форми рующаяся "партия власти", рассчитывающая использовать в своих интересах по требность общества в стабильности, его настороженное отношение к новым резким переменам и идущий от него запрос на неидеологизированную, прагматичную пол итику (результат разочарования во всех идеологиях, последствия воплощения кото рых людям пришлось испытать на собственном опыте). Но этой партии, несущей в глазах населения ответственность за нынешнее положение вещей к потому не вызы вающей доверия, очень трудно будет удовлетворить массовую потребность в полити ке не только практичной, но и честной. В то же время серьезную конкуренцию в борьбе за статус "третьей силы" могут ей сегодня составить лишь политики, обеща ющие стабильность и порядок не при нынешних, а при изменившихся обстоятельст вах, не при нынешней, а при другой власти.

Мы уже говорили о том, что первым симптомом растущего массового спроса на "третью силу" был успех партии Жириновского на выборах 1993 г. Но Жириновский слишком эпатажен, чтобы претендовать на консолидирующую роль. Судя по настро ениям его избирателей, он сумел привлечь на свою сторону прежде всего традицио налистски настроенных людей, разочаровавшихся в коммунистах и пытающихся совместить в своем сознании советский традиционализм, разбавленный потреби тельским индивидуализмом брежневского и последующих времен, с "русской идеей" в ее этнической трактовке. Правда, доля тех, кто не приемлет советские ценности ни в каком их виде — ни в социально-экономическом, ни в политическом, ни в идеоло гическом, — среди избирателей ЛДПР больше, чем в электорате коммунистов. Но доля эта все же слишком мала, чтобы говорить о консолидирующих возможностях партии. И вовсе не случайно, быть может, "жириновцы" столь заметно выделяются своей приверженностью идее диктатуры; они чувствуют себя маргинальным мень шинством, и их сознание ориентировано на подчинение общества этому меньшинст ву, а не на сплочение большинства.

Особенность же данного меньшинства заключается в том, что именно в его созна нии рельефнее всего проступает причудливое переплетение запроса на новые идео логемы с абстрактностью, содержательной непроявленностью и непроясненностью такого запроса, что, в свою очередь, обусловлено разновекторностью развития самого этого сознания, его ориентированностью на максимальное использование легали зированных возможностей для реализации потребительского эгоизма (что предпо лагает полную деидеологизацию) при растущем ощущении нереализуемости этих возможностей (что неизбежно порождает потребность в новых идеологемах). Зако номерное следствие подобной разновекторности — спрос на политическую непосле довательность, сочетающую апелляцию к ценностям частной жизни и конкретным интересам отдельных групп населения с апелляцией к самым разным, порой взаимо исключающим идеологемам, сцепленным лишь тем, что они демонстративно проти востоят другим идеологемам и олицетворяющим их политикам. Доходящая до кари катурности эпатажность — лишь внешнее проявление эклектичности, этого специ фического сочетания "постмодернистской" деидеологизированности, примиряющей с реальностью, и "модернистско-авангардистской" идеологизированности, несущей вызов реальности, отрицающей ее. Политическая бесперспективность такой стили стики и риторики обусловлена тем, что она не снимает, а лишь усиливает напряжен ность частного проживания, не обладая в то же время внутренним мобилизующим потенциалом универсальных идеологий, переводящих личные проблемы в надлич ностную плоскость.

120                                                                                   Россия сегодня

В данном отношении несравнимо более реальным претендентом на роль "третьей силы" выглядит А. Лебедь, буквально за несколько месяцев обошедший по рейтингу популярности всех российских политиков, и стоящие за ним группировки. Правда, в рядах его сторонников тоже доминируют (по крайней мере, так было в феврале) традиционалисты. Вместе с тем в его электорате просматривается и иная тенденция — скажем, подоле тех, кто солидаризируется с лозунгом "новых русских" ("чем боль ше в стране богатых, тем богаче весь народ"), приверженцы Лебедя приближаются к сторонникам таких политиков, как Ельцин, Б. Федоров и Явлинский. Можно ска зать, что популярность Лебедя, не примыкающего открыто ни к одной из политиче ских идеологий, имевших хождение в России в последнее десятилетие, отражает смутную потребность массового сознания в новой консолидирующей идеологии, в своего рода идеологии деидеологизированных, которая соединяла бы идею "преобра зования обстоятельств" с идеей устроения и упорядочения повседневной частной жизни рядового человека*.

Пока трудно сказать, как будет воспринят Лебедь в роли публичного политика, сумеет ли он использовать свое стартовое преимущество, полученное еще до того, как он объявил о своих политических притязаниях. Отчетливо же сегодня можно говорить лишь о том, что политическое развитие России будет определяться в бли жайшее время весом и влиянием трех сил: партии "демократической альтернативы", "партии власти", а также тех, массовый запрос на которые наиболее ярко воплоща ется сегодня в фигуре отставного генерала Лебедя. Вес же и влияние этих сил, повторим, будут зависеть не столько от произносимых вслух слов (слова, в основном, будут одни и те же), сколько от того, чьей риторике больше поверят.

1. См.: Клямкин И.М. Советское и западное. Возможен ли синтез? — "Полис", 1994, №№ 4,5.

2. См.: Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян. — "Полис", 1994, № 2.

3. См.: Клямкин И.М., Лапкин В.В., Пантин В.И. Между авторитаризмом и демократией. — "Полис", 1995, №2.

* О том, что популярность Лебедя олицетворяет растущий спрос на консолидирующие, преодолевающие прежний раскол общества (на "демократов" и "коммунистов") политические фигуры и неприятие в такой роли людей типа Жириновского, можно судить на основании того, что среди желающих видеть Лебедя президентом России представлены избиратели самых разных партий: и "руцкисты" (48% из них готовы голосовать за Лебедя), и "жириновцы" (47%), и "зюгановцы" (40%), и "явлинцы" (33%), и даже "гайдаровцы" (21%). Эти данные получены в ходе одного из наших еженедельных опросов летом 1995 г.

                                                                                                           121

ПРИЛОЖЕНИЕ

Таблица 9

Отношение к различным высказываниям о труде (данные в %)

Таблица 10

Отношение к различным высказываниям о богатстве и бедности (данные в %)

122                                                                                   Россия сегодня

Таблица 11

Отношение к различным высказываниям о достатке руководителей (данные в %)

Таблица 12

Отношение к различным высказываниям о демократии (данные в %)