Второй выпуск (часть 6)

Тексты участников дискуссии

Сергей ЦИРЕЛЬ
ЖДЕМ 2035 ГОДА

Евгений ГОНТМАХЕР (руководитель центра социальной политики Института экономики РАН):
"СУДЬБА РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА ЗАВИСИТ ОТ ТОГО, СПОСОБЕН ЛИ БУДЕТ НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ ОБНОВИТЬ РОССИЙСКУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ ЭЛИТУ"

Иосиф ДИСКИН (сопредседатель Совета по национальной стратегии):
"СЕГОДНЯ ВПЕРВЫЕ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ ВОЗНИКАЮТ ПРЕДПОЛСЫЛКИ ДЛЯ КОНКУРЕНТНОГО РЫНКА И ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕМОКРАТИИ"

Симон КОРДОНСКИЙ
"РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО: РЕКОНСТРУКЦИЯ ПРОШЛОГО"

Павел СОЛДАТОВ (предприниматель):
"ПОЧЕМУ ГАРАНТ КОНСТИТУЦИИ НЕ ВЫПОЛНЯЕТ СВОИ ПРЯМЫЕ ОБЯЗАННОСТИ?"

Сергей ЦИРЕЛЬ

"ЖДЕМ 2035 ГОДА..."

Во вступительном слове к дискуссии указывается, что она является продолжением большой дискуссии, состоявшейся в 2001-2002 годах и опубликованной в книге "Западники и националисты: возможен ли диалог?" (М, 2003). Поэтому и моя реплика во многом будет продолжением заметки, написанной пять лет назад.

Хотя текст той книги нетрудно найти на сайте "Либеральной миссии", сомневаюсь, что у большинства читателей появится желание копаться в старых материалах. Поэтому позволю себе привести короткую цитату, служащую исходной точкой рассуждений:

"В последнее время образовалось племя новых российских трудоголиков. Как правило, это люди молодого и среднего возраста (для определенности 25-45 лет), жители Москвы и других больших городов, с высшим образованием, обычно не обремененные очень высокими духовными запросами и чрезмерной моральной щепетильностью, но и существенно отличающиеся от героев криминальной приватизации (по оптимистической оценке они составляют преобладающую часть пресловутого "среднего класса"). Однако, в масштабе всей России их мало, и трудно представить, каким образом значительная часть старшего поколения в больших городах и всего населения в провинции сумеет влиться в их ряды. Кроме того, материальные запросы новых трудоголиков по российским меркам относительно велики, и частично они удовлетворяются посредством неадекватного перераспределения доходов в их пользу. Готовности же поделиться своими доходами - ни ради повышения конкурентоспособности других слоев населения, ни в целях достижения большей социальной справедливости - у большинства из них, как мне представляется, не наблюдается".

За прошедшие пять лет на нас пролился золотой дождь нефте- и газодолларов, резко увеличивший внутренний спрос, а рост доходов населения ослабил социальные противоречия 1990 годов. Конечно, противоречия никуда не ушли, просто за золотым дождем, льющимся в Москве и других мегаполисах, но также капающем в более мелких населенных пунктах, мы почти не видим ни продолжающейся тихой нищеты деревень и многих малых городов, ни истинного механизма разрешения прошлых противоречий - смены поколений.

Однако за эти пять лет мы увидели и другое. Молодые трудоголики заметно увеличились в числе и сумели определить не только свои экономические, но и политические представления. Пессимистический взгляд на мир заставляет говорить, что им не нужна конституция, им достаточно севрюжины с хреном. Наши трудоголики либо не ходят на выборы вообще, либо голосуют за чиновников "Единой России", с которыми можно договориться на взаимовыгодной основе, либо, что уж совсем неприятно для либерала, - за откровенных шовинистов.

Мы можем сказать про них еще немало горьких слов. Они сильно заражены национализмом и национальными фобиями, особенно по отношению к южным народам нашей страны, они равнодушны к либеральным лозунгам и совсем не привержены демократии. Их подчеркнутый патриотизм по-прежнему не вызывает у них никакого желания делиться своими доходами с бедными, старыми и больными. Они готовы давать взятки чиновникам (а те готовы их брать и просить о новых), их устраивает персоналистский режим Путина, защищающий их от тихого недовольства бедняков и частенько греющий души антизападническими и шовинистическими речами. Рабски подражая американским традициям в офисах и даже квартирах, они подчас пышут антиамериканизмом в стиле славного президента Ирана. Антиукраинские, антигрузинские и другие пятиминутки ненависти находят живой отклик у большинства населения нашей страны, и наши продвинутые трудоголики среди первых рядов их подпевал.

Но можно сказать и другое. Эти люди, в отличие от нас, воспитанных и живших при советской власти, и экономически, и психологически гораздо более независимы от государства. Идеал государственного патернализма (вместе с коллективизмом, духовностью и соборностью) на словах им не менее близок, чем всем остальным. Но на деле (как нынче говорят, по жизни) они другие. В тех ситуациях, когда мы побежим с челобитными к начальству или, наоборот, сядем писать гневные прокламации, они пойдут в суд или к чиновнику, с которым можно договориться. Они не будут взывать к справедливости и чувству долга начальства, они будут сами решать свои проблемы.

Это антизападное поколение, смеющееся над западниками-либералами и одобряющее персоналистский режим Путина, по сути дела первое самостоятельное независимое поколение с вполне западными бытовыми привычками и даже трудовыми навыками. Они хотят и умеют зарабатывать деньги с помощью напряженного квалифицированного труда.

При этом, в отличие от населения западных стран, у них нет ни желания, ни навыков самоорганизации. Каждый за себя и только для себя. Но даже и здесь мы можем разглядеть в микроскоп малозаметные перемены - кондоминиумы, другие формы самоорганизации в жилищах, протесты автомобилистов. Этого очень мало, заметнее зреют националистические партии полуфашистского и откровенно фашистского толка, но все же какая-то, пусть мелкая, бытовая и меркантильная, самооорганизация нарождается на наших глазах.

Что ждет нас в ближайшем будущем? Как сможет и сможет ли персоналисткий мягкоавторитарный режим Путина перейти в более демократический? Или нас ждет откровенная диктатура? Как сосчитала Л. Шевцова, существует примерно в три раза больше аргументов в пользу худшего варианта, и с ней трудно не согласиться.

Но все же, как я попытаюсь показать, есть и другие, более оптимистические варианты. Только надо набраться терпения и ждать перемен не в масштабах электорального цикла, а в масштабах смены поколений.

У нас нет серьезных оснований надеяться на благоприятные перемены в 2008 году. Какой устойчивый поворот к демократии может произойти в стране, в которой практически нет демократов? Даже лидеры и активисты либерально-демократических партий с трудом могут быть причислены к этой категории; они слишком авторитарны, слишком верят в реформы сверху, слишком мало склонны доверять воле народа. Что уж говорить о всех остальных.

Ловушка 2008 года - это казус, которого в принципе могло и не быть. Хотя ограничение срока власти было распространенным лозунгом в 1980-1990 годы и в более ранние времена, но, например, если бы Ельцин в 1993 году был на десять лет моложе, то данный параграф мог бы и не войти в окончательный текст Конституции России. Ведь вошли же в нее "принципиально важные президентские рычаги в отношении исполнительной власти, равно как и в отношении законодательной, … и двойная роль президента" (М. Краснов), между тем как выборность верхней палаты парламента не вошла. Тем не менее, этот казус хорошо отражает специфическое положение политической системы России среди бывших республик СССР.

Одни страны - прежде всего страны Прибалтики - явно идут по демократическому пути, хотя и не без националистических вывертов в стиле Европы 1920 1930 годов. Другие, наоборот, превратились (остались) откровенно авторитарными, чей авторитаризм лишь слегка прикрыт грубо намалеванными либеральными декорациями. Третья группа стран в метаниях "цветных" революций ищет свой путь, склоняясь к демократическому варианту; сам факт нескольких смен властных элит по воле народа позволяет делать такие утверждения, несмотря на крайнюю слабость и непоследовательность демократического процесса. И лишь одна Россия, растерявшая большую часть демократических завоеваний, по-прежнему пытается изображать незыблемость демократического строя в тот момент, когда скрыть отказ от него почти невозможно.

Нам не дано знать, как разрешится эта коллизия. Возможно, это неизвестно даже В.В. Путину. Надеяться на демократические сценарии, как я уже сказал, особых оснований нет. Но и ждать перехода к жесткому авторитаризму, как мне представляется, тоже нет серьезных оснований. С одной стороны, член "большой восьмерки" и Совета Европы постарается соблюсти хоть какой-то политес. С другой стороны, есть экономические ограничения. Здесь не место углубляться в эти материи, но все же нельзя не заметить, что существуют пределы огосударствления экономики, за которыми последуют серьезные экономические и политико-экономические осложнения. И есть надежда, что сам Путин и/или его преемники это понимают.

Рассуждая о более далеком будущем, ограничусь одним - наиболее благоприятным - вариантом. Как известно, существует 50-60-летний цикл - цикл Кондратьева или цикл двух поколений, когда внуки во многих смыслах больше похожи на дедов, чем на отцов. Это не закон истории, как некоторые склонны думать, и весь исторический процесс, даже за последние 300 лет, невозможно однозначно расчертить по фазам цикла. Но, тем не менее, этот цикл отчетливо (статистически значимо) проявляется после крупных событий и после поколений, выросших в условиях перемен. Последние исторические исследования убедительно демонстрируют наличие подобных волн (см., например, Turchin, P. 2003. Historical Dynamics: Why States Rise and Fall. Princeton, NJ: Princeton University Press).

Я надеюсь, что дети наши детей, которые родились буквально вчера или которым суждено родиться завтра, унаследуют самостоятельность своих родителей, их экономическую и психологическую независимость от государственной власти. И в то же время наши внуки вспомнят о политической активности своих дедов И, не уточняя, как недолго она длилась, зададутся простыми вопросами: если государство так малоэффективно, то почему оно имеет столько прав? почему мы так сильно зависим от государства и почему оно так слабо зависит от нас?

Конечно, нельзя гарантировать, что такой момент обязательно наступит, - для настоящих предсказаний надо предвидеть положение во всем мире, включая цены на нефть. Но даже если наступит, то это будет не завтра.

Самый ранний период, на который можно надеяться, - это значимое вступление обсуждаемого поколения (дети наших детей) в политическую и экономическую элиту общества. В революционные эпохи люди вступают в большую политику рано, в возрасте около 30 лет, и в этом случае начало перемен следует отнести примерно к 2025-2035 годам. При эволюционном развитии вступление в большую политику происходит позже, и тогда перемен можно ожидать лишь в 2040-е. В общем, критическая дата - это приблизительно 2035-2040 годы.

А пока нам остается продолжать писать о демократических и либеральных идеалах, чтобы люди не забыли о них, слушая верноподданнические речи и шовинистические выкрики. И, главное, бережно выращивать те слабые ростки гражданского общества, которые все же всходят, пробиваясь сквозь чиновничий произвол, эгоизм и равнодушие граждан.

________________________________________________

Евгений ГОНТМАХЕР:

"СУДЬБА РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА ЗАВИСИТ ОТ ТОГО,
СПОСОБЕН ЛИ БУДЕТ НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ ОБНОВИТЬ РОССИЙСКУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ ЭЛИТУ"

РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО СЕГОДНЯ НЕ ВЫПОЛНЯЕТ НИ ОДНУ ИЗ СВОИХ БАЗОВЫХ ФУНКЦИЙ

О ПРИЧИНАХ ГОСУДАРСТВЕННОЙ НЕМОЩИ РОССИИ

НЕИЗБЕЖНОСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ

АКТИВИЗИРОВАТЬ БИЗНЕС - ТАКОВА ГЛАВНАЯ ЗАДАЧА НОВОГО ПРЕЗИДЕНТА

"ПРОБЛЕМА ПРЕЕМНИКА" КАК ПРОБЛЕМА ОБНОВЛЕНИЯ ВЛАСТВУЮЩЕЙ ЭЛИТЫ

Размышляя по поводу состояния современного российского государства, я осознаю сложность своей ситуации, поскольку много лет пребывал внутри институтов этого государства в качестве его маленькой частички, винтика. И сейчас, хотя я все равно включен в его коловращенье, мне предстоит попытаться беспристрастно взглянуть на него со стороны.

В отличие от большинства участников дискуссии, я хотел бы поговорить не столько об институциональной структуре российского государства и особенностях его конституционного устройства, сколько о том, как оно реально работает, как функционируют его кадры, какие цели оно перед собою ставит и сколь эффективно их добивается, как, наконец, соотносится то, чем оно должно заниматься, с тем, что оно делает "на самом деле". Осознавая особость своего подхода в рамках данной дискуссии, полагаю, тем не менее, что он может оказаться полезным для более ясного понимания обсуждаемых проблем.

Российское государство сегодня не выполняет ни одну из своих базовых функций

Скажу сразу: я склонен к радикально негативным оценкам нынешнего российского государства и результатов его деятельности. С моей точки зрения, оно сегодня не выполняет ни одну из тех своих функций, которые должно было бы выполнять в соответствии с классическими представлениями о современном государстве.

Начну с такой его функции, как принуждение к порядку посредством использования монопольного права на легитимное насилие. Что мы наблюдаем? Всем известны ужасающая криминогенная ситуация, широко распространенная практика заказных убийств, коррупция. Государство этому препятствовать не в состоянии. Более того, своими действиями оно только усугубляет беспорядок. Скажем, с Нового года запретили торговать на рынках нерезидентам, не приняв во внимание, что на этих рынках господствуют криминальные, мафиозные порядки. Мы ничего не изменим, если просто поменяем одну мафию на другую, только усилим общий хаос.

Так что самую элементарную свою функцию поддержания законности и порядка наше государство не выполняет. Можно даже сказать, что в этом качестве оно фактически отсутствует, поскольку превратилось в особый элемент рыночной экономики. Вот прочитал недавно интервью с председателем Комитета Госдумы Владимиром Васильевым - человеком весьма толковым. И он откровенно говорит: понимаете ли, на каждом рынке существуют свои милиционеры, которые берут с торговцев деньги. Говорит спокойно, не рвет на себе волосы. Но ведь он - бывший первый замминистра внутренних дел… Иными словами, открыто признается, что репрессивная часть российского государства сегодня прочно вросла в экономику и никаких функций, кроме обслуживания своих собственных корыстных интересов, не выполняет.

Другая функция государства - проведение внешней политики. В отличие от Виктора Кувалдина, я считаю, что она у нас полностью провалена. Мы исхитрились поссориться со всеми вокруг. Потому, видите ли, что сейчас Россия становится сильной и должна диктовать свои условия окружающим. В результате - серьезные геополитические потери. Мы теряем постсоветское пространство: кавказские дела провалены, то же с Украиной, в ближайшие годы, уверен, от нас отпадут Казахстан, Белоруссия. Вся российская внешняя политика какая-то подростковая: получили толику нефтяного рынка и начинам считать, что всем всё можем диктовать. Это закончится тем, что мы превратимся в страну-изгоя, и с нами никто не будет считаться.

А что у нас с экономикой? Как известно, функцией государства в условиях рыночной экономики является установление правил игры, а также контроль за соблюдением законов. Чтобы понять, как у нас с этим обстоит дело, достаточно вспомнить о сохраняющемся в России колоссальном неформальном, теневом секторе. Мы видим, далее, как даже хорошие законы могут работать у нас против рынка и либеральной экономики. Вот, к примеру, несколько лет назад Герман Греф продавливал и продавил закон о регистрации в одном окне для малого бизнеса. Считалось, что теперь малый бизнес расцветет. А потом был проведен эксперимент, инициированный Игорем Шуваловым - тогдашним руководителем аппарата правительства. Он попросил одного из своих сотрудников якобы зарегистрировать свой бизнес "в одном окне" в городе Москве. Процесс растянулся не на дни и даже не на недели. Это был сплошной ужас. Так "работают" у нас законы.

В итоге мы видим, что малый бизнес, составляющий сегодня основу нормальной рыночной экономики, не может занять в России достойного места. На малых российских предприятиях работает лишь 20-25 процентов занятых. Между тем в Германии, к примеру, эта цифра составляет более 60 процентов, причем речь идет не только о занятых в сфере услуг и торговле, но и об инновационных предприятиях. У нас же значительная часть населения по-прежнему держится за свои места на старых предприятиях советского периода, которые сегодня "лежат на боку" (как, например, АвтоВАЗ). О какой конкурентоспособности несырьевого сектора российской экономики можно при этом говорить? И о какой высокой зарплате?

И, наконец, социальная сфера. Здесь главная роль государства заключается в перераспределении доходов в пользу бедных и малоимущих. Но и эту роль оно в России не выполняет, поскольку у нас различия между богатыми и бедными, как известно, продолжают возрастать даже по официальной статистике. К тому же в стране существуют колоссальные межрегиональные различия по уровню доходов.

Резюмируя, я вынужден констатировать, что по всем основным пунктам - правоохранительная сфера, внешняя политика, экономическая и социальная политика - никакой другой оценки, кроме двойки, наша власть не заслуживает. А ведь эти провалы в политике государства таят в себе колоссальную угрозу для будущего страны. Не считая себя квасным патриотом, я, безусловно, выступаю за целостность России. Но то, что происходит сейчас с нашим государством, - это прямая дорога к ее развалу.

О причинах государственной немощи России

Каковы же причины этой государственной немощи? Я не буду мазать грязью обоих наших президентов - они соответствуют тому обществу, в котором мы все находимся. Очевидно, было бы наивно пытаться представить на месте Путина какого-нибудь Бисмарка, который бы всё выстроил как положено. Дело, конечно, не в конкретных персонах. Однако и от персональных особенностей зависит многое - тем более, в такой стране (и с таким государственным устройством), как Россия. В частности, надо учитывать фактор непрофессионализма.

Я верю в то, что Путин, став в 2000 году президентом, хотел выстроить компактное и эффективное государство. Программные задачи, которые он ставил перед правительством на ближайшие 15-20 лет (а я участвовал в подготовке социального раздела "программы Грефа"), - вполне достойные и благородные. Но эта программа была принята правительством просто "к сведению", что в переводе с бюрократического языка на русский означает: "положить в стол и забыть". Путин мог настоять на ее одобрении и начале реализации. Но почему-то настаивать не счел нужным. Вместо этого страна стала жить по ежегодным президентским посланиям и среднесрочным (на три года) программам правительства. Тем самым был утерян стратегический порыв, потеряна столь необходимая России перспектива.

А потом резко пошли вверх цены на нефть. И, соответственно, начали поступать огромные деньги в бюджет, став большим соблазном для президента. По своему характеру он человек чрезвычайно осторожный, очень не любит резких движений, каких-то чрезвычайных событий - вспомните его поведение во время трагедии "Курска". Он вполне нормальный человек, у него нормальные человеческие реакции, но в критических ситуациях он долго не может решить, что делать. Он опасается совершить какой-то неосторожный шаг, который может стать поводом для кривотолков. Он следит за своим имиджем, тщательно и умело подбирает свои знаменитые фразы. И все же я думаю, что если бы не эти колоссальные цены на нефть, то он вполне мог бы - вместе со своей командой - осуществить прорыв в направлении современного государства и современной государственной политики. Но цены на нефть все спутали.

Что же произошло? А произошло вот что.

Во-первых, при таких бюджетных поступлениях появляется соблазн воздерживаться от любых реформ, которые хотя бы для некоторых групп населения неизбежно болезненны и вызывают их естественное недовольство. Во-вторых, сработал эффект зависти. Многие причастные верховной власти люди, наблюдая, как вокруг ходят олигархи, у которых при повороте нефтяного краника текут реальные деньги, тоже испытали непреодолимое желание немножко состричь. Первой значительной жертвой этого их желания стал Михаил Ходорковский. Разумеется, последствия его посадки и разорения ЮКОСа заранее никто не просчитывал. А зря! Ведь 2003 год стал действительно поворотным в нашей новейшей истории, после чего заработала неумолимая логика событий.

Стало понятно, что с надеждой на создание эффективного современного государства придется расстаться до следующей смены режима. В том виде, в каком оно формировалось, оно ничем, кроме передела собственности, всерьез заниматься не могло и не хотело. А чтобы народ безмолствовал во время начавшейся вторичной приватизации, было решено с ним чуть-чуть поделиться. Стали почаще проводить копеечные индексации пенсий, зарплат бюджетников.

Но этот поворот имел и другие последствия. Он сопровождался изменением позиций ключевых игроков в самой властной команде. К концу своего первого президентского срока Путин в значительной мере разочаровался в ее либеральном крыле, олицетворяемом фигурами Г.Грефа и А.Кудрина. Но продолжал действовать осторожно - в том смысле, что не вполне последовательно. Не давая либералам полной свободы в осуществлении необходимых преобразований, он, с другой стороны, требовал и ожидал от них каких-то реформ. Но никаких реформ при отсутствии у реформаторов достаточной свободы действий, разумеется, не происходило. Правительство же, почивая на лаврах, лишь подсчитывало доходы от нефтяного экспорта.

Самым простым и логичным решением для Путина в 2004 году было бы всех прежних прогнать и набрать новую команду. Но он на это не пошел, если не считать отставки Михаила Касьянова. И по очень простой причине. Этих, по крайней мере, он хорошо знал. И именно поэтому не только не отправил в отставку, но даже не отпускал, когда они сами просились: тот же Г.Греф заявления об уходе подает регулярно. Более того, каждый раз успокаивает их: ребята, надо еще поработать. Потому что он безумно боится новых лиц, боится тех, кого не знает по старым допрезидентским временам.

Это его большой минус как лидера, который сказался, например, на политической судьбе М. Касьянова.

Бывший российский премьер стал жертвой элементарной провокации. Она состояла в том, что буквально накануне президентских выборов 2004 года на самый верх пришла докладная записка о подготовке олигархами срыва 50-процентной явки, необходимой - по тогдашнему законодательству - для признания президентских выборов состоявшимися. Предусматривалось, что при недостаточной явке избирателей они объявляются недействительными, все кандидаты выбывают из дальнейшей борьбы, а руководство страной на три месяца до следующих выборов переходит в руки премьера. Понятно, что этот премьер (в тот момент М.Касьянов), пользуясь СМИ и прочими подручными средствами, получил бы возможность нарастить свой политический капитал и стать следующим президентом.

Записка была прочитана, и адресат ей поверил. Помните, как внезапно председатель правительства был отправлен в отставку накануне выборов?

Вот как срабатывает сложное переплетение особенностей личности лидера и нюансов текущей политики. А тут еще эти цены на нефть… В результате Россия пропустила весьма благоприятный момент для восстановления и наращивания своего экономического потенциала, а государство в лице производителей подобных записок вместо необходимых реформ начало решительно овладевать экономикой

Государство и прежде контролировало ее через компании типа Газпрома, где имело контрольный пакет. Но делало это не столь активно, как сейчас. Теперь же оно пытается контролировать все: либо напрямую, либо через подставные структуры типа Росвооружения. Причем речь идет не просто о большем государственном проникновении в экономику. Речь идет именно об использовании группой лиц, которые сидят на соответствующих государственных постах, доходов бюджета в своих частных интересах.

Никто, разумеется. не отрицает необходимости небольшого числа государственных концернов. Но они должны работать на страну и, что не менее существенно, для этого должны развиваться сами. А что происходит у нас?

Возьмем тот же Газпром. Во-первых, в нем нет прироста добычи газа. Сейчас мы отказались от помощи Запада в разработке Штокмановского месторождения и, с моей точки зрения, сядем в лужу. Сами мы не потянем. Во-вторых, Газпром имеет дефицит бюджета. У него огромные непогашенные внешние долги (десятки миллиардов долларов), под которые заключены многолетние обязательства по поставкам газа в Западную Европу. Но так как новых мощностей не появляется, то у нас назревают проблемы с внутренним рынком. Инвестиций на разработку новых месторождений не хватает, поэтому Газпром настаивает и, кажется небезуспешно, на либерализации внутренних цен на свою продукцию. Что это значит с точки зрения снижения инфляции и чем обернется для рядового потребителя, понятно без лишних объяснений.

Правительство с упоением рапортует, что в Россию приходят невиданные инвестиции, но их значительная часть - это кредиты, которые привлекают наши гигантские государственные монополии. Иными словами, Газпром в долгах как в шелках. Так же как и Роснефть, которая сейчас захватила значительную часть ЮКОСа, одолжив денег. Кому же на пользу такая политика кроме тех, кто ее непосредственно осуществляет?

Или другой пример: РАО ЕС. Весьма уважаемый мною Анатолий Чубайс уже больше пяти лет всем там управляет, но только сейчас вдруг понял, что упустил главное - техническую политику. Он пришел в компанию как финансист и экономист. Разобрался с долгами, навел порядок, сделал прозрачными финансы. Всё это абсолютно правильно, но - недостаточно. Оказалось, что у нас не хватает генерируемых мощностей. И сегодня Чубайс открыто говорит, что в 2007 году у нас будут перебои с электроснабжением на Урале, в Сибири, в Москве… Но если так обстоят дела, то где же, извините, государственная политика?

А как принимаются у нас важнейшие государственные решения? Вот, скажем, Транснефть. Возглавляющий ее Семен Вайншток - очень квалифицированный менеджер, в его профессионализме усомниться нельзя. Но вопрос о том, прокладывать нефтепровод в Китай или в Японию, решался фактически без него. Не говорю уже о том, как был откорректирован маршрут нефтепровода на участке к северу от Байкала…

Я не в состоянии поверить в полный непрофессионализм людей, управляющих государственными монополиями. Очевидно, что функции, которые им вменяются и которые должны соответствовать государственным интересам, в реальной деятельности этих управляющих деформируются тем, что ключевые решения принимаются на политическом уровне.

Вывод: государство, соблазнившись благоприятной экспортной конъюнктурой, вместо формирования и реализации экономической политики в интересах всего общества фактически произвело вторичную приватизацию в пользу кучки высокопоставленных чиновников и их обслуги. Естественно, что такому государству некогда, да и не хочется заниматься своими прямыми обязанностями.

Неизбежность политического землетрясения

Есть ли выход из этого положения? Можно ли переломить ситуацию? И кто это может сделать, выступив субъектом перемен?

Думаю, что президент Путин на такую роль давно уже не претендует. Он явно не собирается баллотироваться на третий срок. Все проблемы, которые при нем накопились, он переложит на плечи своего преемника. И груз этих проблем гораздо внушительнее того, который Путин унаследовал от Ельцина.

В свое время нынешнему президенту достаточно было сказать несколько правильных слов (Борис Николаевич в последний период своего правления даже и на слова уже был не щедр) и кое в чем немного навести порядок. Этого оказалось достаточно, чтобы Запад затрепетал в восторге от того, что наконец-то в Москве появился достойный и способный к диалогу партнер. Да и у российского общества поначалу были какие-то надежды. А что в итоге?

Период правления Путина - это период неиспользованных возможностей. Но если они не используются вовремя, они перестают быть возможностями. Или, во всяком случае, существенно уменьшаются. Своевременно не решенные проблемы становятся трудноразрешимыми или неразрешимыми вообще. Сегодня большинство людей об этом еще не подозревает - мировая экономическая конъюнктура позволяет скрывать от них реальное положение дел. Но скоро тайное станет явным. И тогда… Это как перед землетрясением - на глубине нарастает напряжение, но с поверхности пока ничего не видно.

Я глубоко убежден в том, что России не избежать повторения событий типа государственной катастрофы августа 1991-го или октября 1993 года. О неизбежности грядущего глубокого кризиса некоторые участники дискуссии (например, Александр Архангельский) уже говорили, и я с ними согласен. И в обоснование этого мрачного прогноза хочу привести некоторые дополнительные соображения.

Тяжелейшие проблемы, которые достанутся будущему президенту, - это проблемы прежде всего экономические, связанные с нашей зависимостью от цен на нефть. Я более чем уверен, что цены эти в ближайшие пять-десять лет существенно понизятся. А по расчетам экспертов известно, что при их падении ниже 40 долларов за баррель у нас возникнут серьезные трудности. Но когда возникают трудности и что-то выходит из под контроля, у нашей власти начинается истерика. Вспомним, как было на начальном этапе монетизации льгот: едва люди вышли на улицы, власть забилась в истерике и сразу вывалила для успокоения недовольных жуткую кучу денег.

Бюджетные проблемы, связанные со снижением цен на нефть, скорее всего обнаружат себя в конце нынешнего - начале следующего десятилетия. И президенту, который с ними столкнется, не позавидуешь. Государство, не подумав толком, набрало колоссальные социальные обязательства и со страхом ожидает времени расплаты. К примеру, наш пенсионный фонд половину своих денег получает напрямую из федерального бюджета, он не может за счет единого социального налога обеспечить выплату пенсий. Иными словами, они выплачиваются опять-таки благодаря ценам на нефть, причем с каждым годом зависимость от этого источника усиливается.

Но уже и сейчас государство не в состоянии выполнять все взятые на себя социальные обязательства. Вот поймали недавно ребят из Фонда медицинского страхования, но само по себе это в данной сфере мало что изменит. Потому что дело не только в чиновничьих злоупотреблениях, хотя и в них тоже. В бюджете на нынешний год не заложено достаточного количества денег для бесплатных лекарств всем льготникам, не покрыты долги перед дистрибьютерами. Даже при нынешних ценах на сырье государство испытывает затруднения. А что будет, когда эти цены упадут?

К тому же по-прежнему плохо обстоит дело с налогами, они не выходят из тени. Рассматриваются предложения замены НДС, который не удается эффективно администрировать, налогом с продаж. Но это если и будет принято, то уже следующей администрацией, которая вынуждена будет разруливать и все социальные последствия этого довольно рискованного шага. У нас ведь такая практика уже была: пойдешь в магазин, а местные власти к ценам новую надбавку ввели. И радости у населения это не вызывало.

Последствия неизбежного падения доходов от сырьевого экспорта будут тем более драматическими, что значение несырьевых отраслей российской экономики остается незначительным. Она так и не смогла приспособиться к конкурентной среде. У нас чуть ли не половина рабочих мест с точки зрения рыночных критериев неэффективна. Люди занимаются непонятно чем и производят то, что не имеет спроса ни на внутреннем, ни, тем более, на внешнем рынке. Это касается и негосударственной сферы: классический пример - уже упоминавшийся АвтоВАЗ. Или возьмите наше авиастроение - о его плачевном состоянии тоже хорошо известно. Я уж не говорю о каких-то мелких вещах: почти все безделушки, продаваемые в российских магазинах, сделаны либо в Китае, либо в Турции. Мы стали страной, самостоятельно производящей только нефть, газ, какие-то металлы и небольшую часть еды. Что касается лекарств, то 80% субстанций, из которых эти лекарства делают, - из Китая или Индии. И чуть ли не половина мяса у нас импортная. А Герман Греф не так давно сообщил, что к 2009 году российский импорт будет больше, чем экспорт.

В 1990 годы так и не решились на жесткую структурную перестройку экономики. Боялись массовой безработицы, да и политическая ситуация были крайне скользкой. Вспомним: в Верховном Совете, а потом и в Думе большинство было против президента. Не сделали этого, убаюканные высокими ценами на экспортное сырье, и за истекающие путинские годы. Но такое положение вещей не может продолжаться до бесконечности. Если Россия хочет выжить, то нам точно следует половину экономики закрывать.

Возникает вопрос: куда девать людей - в том числе и тех, которые заняты сегодня в бюджетных отраслях? Ведь и очень многие учителя нынешние не годятся, и врачи. Когда проводили перепись терапевтов, которым теперь положены 10 тысяч рублей надбавки, обнаружили работающего врача 1919 (!) года рождения. А что в школах? Сегодня историю и литературу, физику и математику там преподают люди пенсионного и предпенсионного возраста, воспроизводя отсталость и рутину. И в вузах то же самое. Особенно по современным специальностям, связанным с экономикой, юриспруденцией, медициной.

Во всех бюджетных отраслях нужны новые кадры. Колоссальная, титаническая задача - от одних освободиться, обеспечив другой работой, других - набрать, предварительно подготовив. И для ее решения тоже, кстати, понадобится всемерное развитие малого бизнеса, который должен взять на себя трудоустройство миллионов высвобождаемых людей. Помогать же ему должно опять-таки государство - через создание льготных налоговых условий, предоставление бесплатных помещений, активизацию центров занятости. Только вот очень сложно представить себе в этой благородной роли нынешнее государство - насквозь коррумпированное, потерявшее (за ненадобностью) даже подобие профессионализма.

В результате бюджетная сфера пребывает в депрессивном состоянии, а в экономике в целом накапливаются критические диспропорции. Существует, например, проблема инфляции, подавить которую мы не можем. Все говорит о том, что она у нас сохранится на уровне 8-9%. Кстати, для бедных она еще больше - где-то на уровне 12-15%. Получается, что реальные доходы тех же пенсионеров не растут, и они либо выживают за счет общего дохода семьи, либо, если одинокие, просто бедствуют. А теперь еще раз представим себе, что будет, когда цены на сырье поползут вниз. А это ведь произойдет! И тогда никому мало не покажется. С моей точки зрения, полыхнуть должно где-то в период следующей легислатуры, в 2009-2010 годах, причем непременно.

Думаю, что власть до конца не осознает реальность такой перспективы. Потому что она озабочена другим. Тем, чтобы сохранить главенствующие позиции в экономике, которые входящие в высшие властные эшелоны люди начали захватывать с 2003 года и в данном отношении весьма преуспели.

Что касается технократов типа Г.Грефа и А.Кудрина, то они, скорее всего, это понимают. Но они молчат, надеясь на какое-то чудо. Возможно, думают, что пронесет. Не пронесет! Фактически в стране складывается революционная ситуация. Я не люблю этих слов, я не сторонник революций, но боюсь, что следующему президенту придется действовать в экстремальных обстоятельствах. Страна наша, к сожалению, вождистская, и это, видимо, будет последний раз, когда от вождя будет очень многое зависеть.

Следующий президент тоже, конечно, сможет попробовать закрыть на все глаза, надеясь, что и на его политический век путинской стабильности хватит. Но это, во-первых, вряд ли, а во-вторых, последствия такой беспечности могут стать для лидера трагическими, а проистекающие из нее беды для страны - неисчислимыми. Поэтому хотелось бы надеяться, что он сразу же озаботится тем, чтобы срочно и резко поменять политику, поменять команду, поменять методы управления

Так, например, как это сделал Хрущев после Сталина. Аналогия, конечно, условная, но тогда политика за какие-то два-три года действительно радикально изменилась, позволив СССР выйти на качественно новый уровень развития. Поэтому аналогия с тем временем сохраняет свою поучительность

Активизировать бизнес - такова главная задача нового президента

Что, однако, это означает сегодня - "резко поменять политику"? Это означает, что новый президент должен будет пойти на риск. Он должен будет резко активизировать политическую роль бизнеса. Такова, убежден, главная задача будущего руководителя страны. От его способности осознать ее зависит очень многое, если не все.

Бизнес - это сфера, где работает большинство нашего населения. И это сфера, которая должна не только выживать, но и интенсивно развиваться. В том числе и потому, что нам необходимо сокращать работников бюджетной сферы, сокращать армию. Трудоустройство сокращаемых ляжет на плечи бизнеса, никто другой это сделать не сможет. Но сегодня он, с одной стороны, стал дойной коровой для нашей бюрократии, а с другой - представляет собой стадо онемевших овец, которые боятся властям сказать лишнее слово.

Более того, у бизнеса вообще нет какой-либо возможности политического представительства. Предприниматели, которым дозволено его представлять, по-прежнему ходят на цыпочках к Путину и полушепотом вымаливают очередные административные послабления в налоговой или тарифной сферах (это когда уж совсем достанет). Вопросы же политического представительства интересов бизнеса не ставятся вообще: страшат последствия. А чтобы не выглядеть трусоватыми, говорят о том, что политика, дескать, не дело бизнеса, его дело - представлять интересы акционеров и наращивать прибыль, ничто иное волновать его не должно.

Впрочем, бизнес неоднороден. Описанные мною страхи характерны в основном для крупных предпринимателей, которым есть что терять. Что касается малого бизнеса, то он погружен в текучку, в ежеминутную борьбу за выживание, и ему не до политики. Но есть еще средний бизнес, который тоже, в свою очередь, неоднороден и распадается, условно говоря, на две группы - средне-мелкий и средне-крупный. И именно эта вторая группа с интересующей нас точки зрения особенно важна.

Речь идет об относительно преуспевающей страте людей, которые самостоятельно выстроили свой бизнес, не используя возможности приватизации или залоговых аукционов. Так вот, представители данного слоя имеют определенные политические запросы, но не имеют адекватных средств их реализации. Лишь только они пытаются эти запросы артикулировать, как тут же местные власти и друзья по бизнес-сообществу начинают увещевания: слушай, дорогой, тебе что, свое дело совсем не жалко? Ведь развалить любой бизнес сегодня никакой проблемы не составляет: появится налоговая служба, выставит штрафы за какой-нибудь мохнатый год и вынудит заниматься всем этим, коль у тебя нашлось время мечтать о политике. Так что ни эта, ни, тем более, какая-то другая группа предпринимателей сама по себе субъектом перемен стать не может. Но не использовать накопленный нашим бизнесом колоссальный потенциал, держать его в стороне от политики может лишь безответственная власть.

Перед страной стоит важнейшая задача - формирование новой политической и управленческой элиты. Государством все же не кухарки управляют - мы это уже прекрасно понимаем. Но та политическая (в широком смысле) элита, которая у нас сейчас существует, включая и депутатов обеих палат Федерального Собрания, и лидеров якобы политических партий, - все это лишь приводные ремни от очень узкой действительно правящей группы. Удручающие результаты деятельности и этой группы, и ее приводных ремней у всех перед глазами. Поэтому следующий президент должен взять курс на формирование обновленной политической элиты, ввести новых людей в свою Администрацию, в правительство.

Вопрос в том, где таких людей взять. Сразу скажу, что это не может и не должна быть интеллигенция. Не надо повторять ошибок 1990 годов, когда она была призвана наверх. Интеллигенцию во все времена и во всех странах отличало и отличает полное отсутствие навыков государственного управления. А вот у бизнеса, точнее - у среднего бизнеса, сумевшего пробиться "из-под глыб", таковые навыки есть. И их надо использовать в интересах страны.

Я полагаю, что этими людьми движут не только сугубо частные интересы. Думаю, у них есть и некий общий интерес. Представьте себе типичного представителя данного слоя - владельца какого-нибудь завода в провинции. У этого завода нет отделений в других регионах, поэтому его владельца там не знают, но в своем областном центре он является человеком видным, заметным. И у него есть сегодня два пути. Первый: рост и превращение в бизнесмена крупного, из обладателя десятков миллионов - в миллиардеры. Этот путь похвален, но только в случае, если ты действуешь по закону. Но есть и второй путь, особенно в надвигающейся критической ситуации - спасать Родину. Потому что если этого не делать, то рухнет и то, что было неимоверными усилиями достигнуто за 15 лет новой России. Тем более, что навыки для такой деятельности имеются - навыки кризис-менеджеров, из которых и может быть сформирована будущая элита.

Но для ее рекрутирования и сплочения нужны общенациональные лидеры, которым бизнес, претендующий на политическую роль, доверял бы и которые понимали бы важность обновления элиты. И я имею в виду не только будущего президента.

Вот, скажем, тот же Михаил Касьянов. Он не выиграет выборы в 2008 году: его либо не допустят к ним, либо "правильно" посчитают результаты в пользу официального преемника. Но когда подступит и разразится кризис - как после войны: дом обрушился и торчит только одна труба, - тогда Касьянов останется тем единственным из прежней ельцинско-путинской элиты, которого все знают и которому по-прежнему в глубине души все доверяют: и бизнес, и губернаторы, и Запад. Тем "единственным дымоходом", оставшимся от прежнего здания. Он может стать кризис-менеджером, знающим технологии спасения, вокруг которого все снова сложится. Не президентом, но, к примеру, премьер-министром. Однако опять-таки лишь в том случае, если у нового президента хватит разума понять, что иначе все развалится.

Нам сейчас в первую очередь нужны именно технологии спасения: экономические, финансовые и прочие. Нам нужен очень высокий уровень менеджмента, потому что мы себя сами загнали в тупик собственным непрофессионализмом. А профессионализм сохраняется сегодня только в среде регионального средне-крупного бизнеса. Не того средне-мелкого, который погружен в пучину ежеминутной борьбы за выживание, а того, представители которого чувствуют себя относительно независимыми. Которые уверены, что завтра к ним не придут и не заберут их предприятия. Которые уже всем, кому надо, заплатили.
Я надеюсь только на эту страту бизнес-сообщества.

"Проблема преемника" как проблема обновления властвующей элиты

Проблему преемника Путина, столь широко и эмоционально сегодня обсуждаемую, просто бессмысленно рассматривать вне проблемы обновления властвующей элиты.

Я лично при всем желании не могу представить себе, как будет действовать наш нынешний правящий класс, когда начнутся процессы неконтролируемого и непредсказуемого распада, когда начнутся массовые волнения, когда выйдут из подчинения отдельные элементы силовых структур. У сегодняшней власти нет и, думаю, не будет ответов на эти вопросы. Она просто не понимает, что ей делать в такой ситуации. Тем более, что большинство ее представителей считают, что всё шито-крыто, все довольны, а идиотская телепропаганда уже оглушила всех до состояния полного дебилизма. Но есть пенсионеры, которым нужны лекарства, есть эти вот дольщики, у которых увели деньги и жилплощадь, есть масса недовольных - по самым разным причинам - людей. Пока еще нет условий для возникновения цепной реакции, но они могут созреть в результате самых простых, будничных событий.

Вспомним февраль 1917 года в Петрограде. Тогда за два дня до начала в городе волнений все вроде бы было управляемо, находилось под контролем. А через неделю государство рухнуло. Тогда, правда, шел четвертый год войны, народ устал. Сейчас, слава Богу, войны нет. Но к концу текущего десятилетия количество и груз проблем, одолевающих рядового человека (ЖКХ, цены, проблемы со здравоохранением, с образованием, коррупционный беспредел даже на бытовом уровне, преступность), могут перерасти в опасное качество социальной нестабильности.

Нынешняя правящая элита, повторяю, ко всему этому не готова и подготовиться неспособна. И озабочена она, похоже, совсем другим. Думаю, ее планы очень простые: выжить, сохранить приобретенные финансовые ресурсы. Собственно поэтому, к сожалению, нормальный политический процесс, который должен был бы сопровождать смену властных команд, сейчас подменен другим - поиском стратегии личного выживания. Эти люди хотят повторить опыт Бориса Николаевича и его семьи, которая получила гарантии на весь путинский период. И никакой другой стратегии за годы правления нынешнего президента у политической элиты сформироваться не могло.

В начале своего президентства Путин сделал, быть может, максимум того, что мог при присущем ему уровне кругозора и стратегического мышления. Но когда в его окружении выявился дефицит интеллектуальной поддержки, а присущее ему недоверие к незнакомым помешало расширению круга доверительного общения, он сам себя загнал в ситуацию неспособности к стратегическому планированию. Показательна судьба идеи об "энергетической сверхдержаве", претендовавшей на статус внешнеполитической стратегии России. Где эта идея сейчас? Путин же сам от нее открестился, когда пронаблюдал реакцию Запада. Но неужели сложно было предвидеть, какова будет реакция на новогоднее отключение газа Украине? Теперь Запад навсегда увязал идею "энергетической сверхдержавы" с перспективой подобных отключений.

При всех различиях в возрасте и прочих обстоятельствах, Путин во многом воспроизводит политический путь позднего Ельцина, подходя к концу своего второго срока предельно уставшим и абсолютно не желающим продолжать играть навязанную ему обстоятельствами роль. Он, конечно, стремится сохранить свое нынешнее влияние на решение принципиальных вопросов, касающихся интересов близких ему людей. Но никаких резких движений он делать уже не хочет, а хочет лишь спокойно уйти и быть поминаемым незлым тихим словом. Поэтому ему не нужны никакие "прорывы": все реформы им практически приостановлены.

Это весьма удобная тактика: ведь если после его ухода с поста президента в стране начнутся какие-то неурядицы, он может вновь выйти из тени и выступить в качестве некоего гуру-спасителя. Впрочем, если у него хватит на то идей, людей и прочих необходимых ресурсов. Но сейчас главный вопрос в том, в каком состоянии он страну оставляет и к чему ее своими действиями либо бездействием готовит.

На финальной стадии правления Бориса Николаевича мы стали свидетелями серьезного раскола элиты. Сейчас, наблюдая за предвыборными боданиями двух "Россий" - "Единой" и "Справедливой", - мы можем констатировать, что наметился новый элитный раскол. И вот уже даже некоторые кремлевские политтехнологи в сердцах заявляют, что в результате формирования второй партии власти ("Справедливой России") ситуация может окончательно выйти из-под контроля, что две партии власти - это погибель для нынешнего политического класса. И они правы. Потому что народ полностью дезориентирован.

Долгие годы ему пытались внушить, что есть одна партия сторонников политики Путина - "Единая Россия". И вдруг появляется вторая, выступающая по отношению к первой как оппозиционная, но тоже заявляющая, что она говорит от имени Путина. Появились уже и перебежчики в нее из "Единой России", в политике отчетливо обозначились проявления стихийности и неопределенности, что для нынешней политической элиты, не способной управлять в условиях кризиса (не говорю уж о чем-то подобном революционной катастрофе), смерти подобно. Для избирателя, конечно, это даже интереснее: у него появляется возможность выбора, а вместе с ней и стимул быть политически активным. Но элита - в полном смятении, поскольку вертикаль власти, выстроенная под "Единую Россию", начала рассыпаться.

Пока, правда, риски сводятся к тому, что "Единая Россия" может не получить большинство в Думе. Поэтому главная интрига на сегодня связана все же не с парламентскими выборами, а с тем, что будет потом. Речь идет не просто о том, кто будет преемником Путина и на какую фракцию нынешней элиты он сделает ставку, а о том, будет ли способен на обновление элиты в соответствии с внутренними и внешними вызовами, перед которыми оказалась страна.

На Путине сейчас очень большая историческая ответственность. Одно дело, если он выберет человека, приятного и удобного ему во всех отношениях, того, кто будет потом говорить правильные слова в адрес Владимира Владимировича. Другое - если Путин сделает свой выбор, понимая, какая колоссальная ноша, какие проблемы лягут на плечи его преемника. Причем, повторяю, не только внутренние, но и внешние.

Мы живем в едином глобализованном мире. В ближайшие годы американцы, думаю, решат проблему Ирака, выведут оттуда войска. Скорее всего они решат свои проблемы и на Ближнем Востоке, и в Афганистане. А когда у них высвободятся силы, они займутся Россией. Займутся по-настоящему.

США, в частности, крайне обеспокоены нашим позиционированием в отношении Китая. Поскольку гораздо больше, чем нас, они боятся именно Китая, опасаются рисков, связанных со стремительным ростом его могущества. Россия же беспокоит их постольку, поскольку демонстрирует готовность стать сырьевым придатком Китая. В такой связке с Россией он имеет реальные шансы стать второй супердержавой, воспроизводя ситуацию биполярного мира полувековой давности, когда друг другу противостояли США и СССР.

В этой ситуации для России риск двоякий: с одной стороны, оказаться под плотным прессингом американцев, а с другой - стать энергетическим придатком Китая. Да, последний пока не намерен претендовать на наши территории. Разговор о такого рода угрозах - глупости, китайцы не готовы их заселять, о чем некоторые участники дискуссии уже говорили. Но политическое влияние Китая плюс товарная экспансия - это вполне серьезно. Ведь Россия может просто утратить свой суверенитет в части обеспечения своего населения потребительскими товарами.

Европа, с моей точки зрения, допустила в 1990 годы колоссальную стратегическую ошибку, упустив возможность включить Россию в сферу собственного общеевропейского рынка. Нужно было более активно вести политику интеграции, нужно было приглашать Россию и в НАТО, и в Европейское Сообщество, начинать соответствующие переговоры, которые затем могли бы идти хотя бы и 20 лет. Но этого, к сожалению, не произошло.

Можно ли сегодня исправить ситуацию? Полагаю, что какие-то эфемерные шансы пока еще сохраняются. Путин мог бы, уходя, сделать грандиозный исторический шаг, оставив преемнику договор с ЕС о том, что должна делать Россия, чтобы стать членом Европейского Сообщества лет через 25. Своего рода дорожную карту. Я понимаю, что даже для этого необходимо выполнить много разного рода условий и проработать разного рода договоренности, но такое наследие Путина было бы чрезвычайно важным для страны.

Что касается грядущего нарастания напряженности между Россией и США, то она сегодня нами явно недооценивается. Американцы не только влияют на нефтяные цены. Многими путями и разными способами они влияют и на внутреннюю ситуацию в России. Тут нет необходимости говорить о каких-то заговорах - все гораздо проще и очевиднее. Ну, например, достаточно вспомнить, что деньги всех наших нуворишей хранятся на Западе. А после 11 сентября 2001 года для американцев не существует банковской тайны, даже имея в виду швейцарские банки. Все наши миллиардеры просто-напросто на крючке у американцев. Иными словами, разговор с нашей элитой - после того, как Россия станет для них главной целью - может быть достаточно коротким.

В этих условиях наша власть использует националистическую, антизападную, антиамериканскую риторику для того, чтобы якобы сплотить народ. Точнее - чтобы было чем занять его головы. Вот инородцы на рынках засели, вот грузины опять Россию обижают, вот на митинг необходимо собраться, чтобы выразить свою солидарность с властью. Простые такие отвлекающие маневры. Парадокс же в том, что вся эта борьба за "национальные интересы" ведется элитой, которая на самом деле не является национальной, российской. И потому, что все ее деньги хранятся там, на Западе. И потому, что российская экономика давно уже предельно открытая, и ее "капитаны" стремятся делать IPO, причем в Лондоне. Им же начхать на наш внутренний рынок, они намерены повысить внутренние цены на газ в пять раз за пять лет. Если это всерьез, то, значит, экономика страны и ее будущее им абсолютно безразличны. Это абсолютно компрадорская стратегия, с национально ориентированной политикой не имеющая ничего общего.

Таковы цели нашей элиты - сохранить деньги и не попасть в заключение при выезде к месту их размещения, не повторить судьбу какого-нибудь Маркоса. Отсюда и историческая ответственность Путина - осуществить переход 2007-2008 годов таким образом, чтобы не закрыть путь к формированию новой политической элиты, способной остановить набирающие силу процессы, которые угрожают самому существованию России как суверенной и благополучной страны. Если Путин это сделает, то ему достанется все-таки почетное место в нашей и мировой истории.

________________________________________________

Иосиф ДИСКИН:

"СЕГОДНЯ ВПЕРВЫЕ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ
ВОЗНИКАЮТ ПРЕДПОСЫЛКИ ДЛЯ КОНКУРЕНТНОГО РЫНКА И ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕМОКРАТИИ"

О МОДЕРНИЗАЦИИ "ВООБЩЕ" И МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ

"НОВАЯ РОССИЯ" И ПУТИНСКАЯ КОНВЕНЦИЯ

РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ НОСИТ НЕГАТИВНЫЙ ХАРАКТЕР

СЦЕНАРИИ ПРЕДСТОЯЩЕГО ВЫБОРА

ПЕРСПЕКТИВЫ КОНСОЛИДИРОВАННОЙ ДЕМОКРАТИИ В РОССИИ

Прежде чем отвечать на поставленные инициаторами дискуссии вопросы о природе и перспективах российского государства позволю себе предложить читателю небольшое методологическое предуведомление, необходимое для понимания казуса российской государственности.

Дело в том, что обычные представления о классических схемах модернизации и демократического транзита плохо применимы к России. Поэтому без учета специфических механизмов трансформации российского общества и государства классические теоретические модели модернизации, выработанные на основе осмысления западноевропейского опыта, оказываются совершенно бессодержательными.

Специфика же России заключается, не в последнюю очередь, в том, что в ней до сих пор не завершился процесс секуляризации общественной и государственной жизни и не сложились окончательно многие другие предпосылки модернизации. И, прежде всего, этические. Это накладывало и накладывает отпечаток на все историческое развитие страны. Это предопределяло и во многом предопределяет его отличие от развития западноевропейских стран, описываемого с помощью классических теоретических моделей модернизации.

О модернизации "вообще" и модернизации России

В соответствии с этими моделями, по мере разрушения традиционного общества активизируются механизмы социального действия (групповые, общенациональные и другие этосы), основанные не на следовании традиции, а на рациональном индивидуальном выборе. В результате в недрах "старого порядка" формируется макросоциальная опора для новых государственных институтов. Следующая затем секуляризация, снятие религиозной этической рамки создаёт основу для светского государства современного типа. В той же логике естественно появление рационализированной бюрократии, как специфического института, скрепленного собственным этосом. Наконец, результатом секуляризации оказывается и идея гражданского общества: при снятии религиозной этической рамки обнаруживаются уже сложившиеся этические, социальные и всякие иные основы нового государственного и общественного порядка.

Это универсальное представление об известной завершенности процесса секуляризации подразумевается всякий раз, когда используются классические модели модернизации. И сегодня в большинстве случаев, когда западные или отечественные исследователи размышляют о том, что происходит с российским государством, в неявном виде, в интенции они исходят из все той же базовой трансформационной модели, впитавшей соответствующий западноевропейский опыт. При этом упомянутые выше особенности России в расчет, как правило, не берутся. Не учитывается, что европейский тип модернизации, в отличие от российского, имел под собой именно прочный этический фундамент, возводившийся долго и трудно.

Известна диссертация Павла Николаевича Милюкова, в которой автор подробно рассматривает этот сюжет. Основа современной европейской цивилизации была заложена в ходе Реформации, резко проблематизировавшей фундаментальные этические проблемы, связанные с легитимностью государства, государственным принуждением и т.п. Последующая контрреформация проходила уже на фоне заданного предшествующей эпохой высочайшего нравственно-этического напряжения. В итоге реформация и контрреформация полностью упразднили весь тот возрожденческий тип сознания и социальной организации, где вопросы нравственности занимали далеко не первое место. Результат нам хорошо известен, в частности, по романам эпохи Просвещения, поднимающих вопросы нравственного долга, причем прежде всего высших классов.

В этом смысле можно сослаться на совершенно уникальный трагический "эксперимент", поставленный волею случая и показавший разительный контраст между этосом элитных и массовых групп общества. Я имею в виду трагедию "Титаника" и статистику спасшихся в этой катастрофе. В целом картина такова: из пассажиров первого класса спаслись в основном женщины и дети, а из пассажиров второго и третьего классов - преимущественно мужчины. Выводы очевидны. Это был страшный натурный эксперимент, обнаруживший особый этос элиты общества. Результаты такого эксперимента, показывающие наличие в действиях западной элиты прочных этических оснований, очень трудно опровергнуть.

Итак, с эпохи контрреформации на Западе был сформирован довольно суровый этос элит - этих, так сказать, "пассажиров первого класса", которые, в свою очередь, задавали образцы и определяли этосы всех западноевроейских государств. А что же в России?

В России все было существенно иначе. В ХУ11 веке после никонианских реформ, как показал тот же Милюков, в стране практически исчезла подлинная религиозность. Точнее, исчезла вера, осталась лишь религия как государственный институт. Можно сказать, что Россия стала страной с религией, но без веры. Это подтверждается тем, что проблема спасения души оказалась отодвинута на второй, третий, пятый план. Напомню, что в России в течение целого столетия представители высшей аристократии, т.е. тех самых трех тысяч семей, которые правили страной, пожимали руку цареубийцам. Традиция эта пошла с 1762 года, с убийства Петра III. Пожимали руку цареубийцам, обрекая свою душу на вечное проклятие. Это - к вопросу о вере.

Тем самым мы получаем основание для сравнения: с одной стороны, суровый этос элит Запада, выросший из европейской религиозности, а с другой - отсутствие подлинной религиозности в высших классах России. Все те в России, для кого было значимо спасение души, ушли в раскол. И именно в раскольничьей среде потом появился подлинный капитализм: все московские текстильные фабриканты и заводчики вышли из раскола. Не тот "капитализм", о котором писал Владимир Ильич Ленин, - он всего лишь ловко обманул весь мир, назвав "капитализмом в России" крупное промышленное производство, не имеющее отношения к рынку. Но об этом подробнее как-нибудь в другой раз.

Пойдем дальше. В отсутствие религиозности и с учетом того, что свято место пусто не бывает, российское общество обзавелось особым квазирелигиозным институтом. Мы его хорошо знаем. Он называется "русская интеллигенция".

Слово "интеллигенция" ввел, как известно, писатель Боборыкин для обозначения образованных слоев населения, обладающих определенными нравственными позициями и критически относящихся к власти. Именно этот институт стал сосредоточением нравственных исканий, задающим нравственные критерии и выносящим нравственные оценки. И именно на этот институт стали со временем ориентироваться и более широкие слои общества: даже придворные самого близкого государю круга писали доносы на "своих" Герцену в Лондон…

Если западное религиозное сознание было основано на убеждении в необходимости совершенствования государственных институтов и установлений, то российская интеллигенция, как квазирелигиозный институт, стояла на позиции "нет власти, аще чем от диавола". В результате российское государство теряло в обществе всякую этическую опору, встречая со стороны интеллигенции квазирелигиозную нетерпимость, нежелание сотрудничать, отказ от диалога с властью, расцениваемого не иначе как "предательство идеалов". Александр Ахиезер называет это отсутствием срединной культуры. Но если в таком обществе снять рамки, накладываемые государственным принуждением, то останется пустота.

Повторю: не гражданское общество, а пустота. Что, собственно, мы в последние два десятилетия и могли наблюдать повсеместно.

Эту извечную российскую пустоту необходимо было как-то удерживать, организовывать, структурировать. Поэтому российская государственность всегда и была исключительно удерживающей. Она не наполнялась рациональным содержанием некоего этического проекта, а лишь блокировала крайние антисоциальные действия подданных. Понятно, что при этом не возникало и не могло возникнуть общенационального консенсуса по ключевым проблемам национального развития, предваряющего постановку целей модернизации. Как же она в таком случае осуществлялась?

Она осуществлялась государством принудительно посредством насильственного воплощения в жизнь различного рода идеологических проектов. Это неизбежно была модернизация сверху, когда реформаторы исходили не из рационального анализа реальной практики, а из неких привносимых в эту практику извне идеологических доктрин. В условиях жесткого противостояния государства и всех живых сил общества подобный анализ был невозможен.

Все российские реформы происходили именно по такому сценарию. Идеологии могли быть самыми разными ("третий Рим", православная или славянская империя, коммунизм), но механизмы их реализации всегда были насильственными. И чем больше был разрыв между реальной этической основой общества и требованиями к этическим нормам, предъявляемыми государственными институтами и обслуживающими их (и их породившими) идеологиями, тем больший уровень насилия был необходим для того, чтобы снимать возникающее социальное напряжение.

Вот, собственно, те теоретические предпосылки, из которых я буду исходить, выстраивая свои рассуждения по теме дискуссии. Не обозначив их, я рисковал бы остаться непонятым, поскольку зачастую в рассуждения о модернизации мы вкладываем совершенно разные смыслы. Модернизация "вообще" и модернизация в России - это, повторяю, далеко не одно и то же.

Безусловно, идейно вдохновленные модернизации происходили не только в нашем отечестве. Они имели место и на Западе, причем не раз. Это и государство иезуитов в Парагвае, и режим, возникший во Флоренции в результате реформ Савонаролы. В данный ряд можно включить и муссолиниевский, и гитлеровский режимы, идеологически вдохновлявшиеся перспективами модернизации сверху. Но все эти западные казусы осуществлялись в условиях отчетливо выраженного и достаточно организованного общественного сопротивления, накладываясь на существующие структуры гражданского или протогражданского общества. В России же насильственная модернизация сверху сталкивалась либо с пустотой, либо с неорганизованным, хаотическим, но тотальным неприятием и сопротивлением всего народа или значительной его части.

А теперь - о современной России, ее государственности и особенностях ее (и России, и государственности) модернизации. Об условиях, в которых эта модернизация протекает, и ее своеобразии как в сравнении с классическими мировыми образцами, так и с прошлыми отечественными воплощениями.

"Новая Россия" и путинская конвенция

С чем столкнулось российское государство в тот момент, когда Путин пришел к власти? В 1990 годы было до конца, до основания разрушено российское традиционное общество. Традиционной России, т.е. самого предмета, наличие которого позволяло бы говорить о сохраняющихся традициях российской государственности, больше нет (это я тем участникам дискуссии, которые призывают на эти традиции опираться). Идеологически ее подорвал Горбачев, а довершил разрушение Ельцин, сделав тем самым неизбежной интенсивную адаптацию страны и ее населения к новым социально-экономическим условиям и новым институтам. При этом на месте разрушенного возникал совершенно новый феномен, без оценки которого невозможно понять исторический смысл режима Путина.

Возникало то, что я называю "новой Россией".

В процессе адаптации населения к изменяющейся реальности появились слои и группы, социальное функционирование которых стало определяться индивидуальным рациональным выбором моделей поведения. Это показали исследования И.Клямкина и Т.Кутковец, а также мои и еще многих других, изучавших особенности постсоветского общества.
Такого рода слои и группы, противостоящие разрушенному, но исторически и ментально не преодоленному традиционному обществу, составляют 25-30% населения. И именно при Путине эта "новая Россия" упрочила свое положение и перестала опасаться угрозы реставрации России "старой".

В данном отношении путинскую стабилизацию правомерно считать не только политической, но и, что более существенно, социокультурной. В 2000 годы, в уже устоявшихся и мало меняющихся условиях новые социальные слои и группы смогли прочувствовать и осознать состоятельность собственных механизмов социального функционирования.

Это дает мне основания утверждать, что впервые в многосотлетней российской истории сложились предпосылки для конкурентного рынка и политической демократии. Раньше таких предпосылок никогда не было. Потому что раньше принципы рынка и демократии адресовались традиционному обществу, для которого эти принципы воплощали чуждые ему способы существования и потому воспринимались им как идеология, не имеющая отношения к повседневной жизнедеятельности. А в путинский период произошла инверсия. Да, идея демократии в минувшее десятилетие оказалась дискредитированной, но именно она определяет сегодня реальную практику "новой России", для которой свобода стала важнейшим жизненным императивом ее повседневного бытия.

Думаю, что мы еще не до конца осознали значимость этого фундаментального поворота, происшедшего, повторяю, впервые в российской истории. А также то обстоятельство, что реакция новых социальных слоев и групп на происходящие в обществе и государстве изменения становится точным и надежным индикатором укореняемости реформ.

Представители этих новых слоев и групп, движимые рациональным выбором и исходящие из оценки соотношения собственных ресурсов и притязаний, не обязательно бизнесмены. Речь идет обо всех людях, которые адекватно понимают свое место в новой социальной среде и принятые в ней правила игры. Более того, в "новой России" появился и специфический, конвенциональный по своей природе, этос.

Можно сказать, что период правления Путина стал периодом формирования конвенциональной этики. Этики, не идущей ни от религии, как было когда-то в Европе, ни от какого-то иного авторитета, а формирующейся и упрочивающейся именно на конвенциональных началах.

Конвенция - не договор. Потому что договор рационален и формален, между тем как конвенция складывается из тысяч различных представлений, из множества локальных этик "для своих", для ближайшего окружения и дружеского круга. Они противопоставляются "чужим", а также тотальному беспределу, существующему вовне и таковым всеми "своими" солидарно признаваемому. И вот буквально на наших глазах эти локальные этики стали складываться - первоначально в бизнесе - во всё более расширяющееся единое этическое пространство на основе некоей системы конвенций, т.е. добровольно принимаемых взаимных обязательств относительно правил деловой игры и необходимости их соблюдения.

Формирование этой конвенциональной системы обусловливалось не законом, а мерой допустимого нарушения формальных законов в зависимости от близости к власти. Путин же стал своего рода верховным арбитром, удерживающим единую конвенциональную рамку, гарантирующим от особо грубых отступлений от новой деловой этики.

Кстати, и дело Ходорковского было связано не столько с хищениями и какими-то иными правонарушениями, сколько с попыткой пренебречь этой рамкой. В 2000 году все договорились о том, что сохранение огромных состояний ельцинских олигархов обусловливается их невмешательством в политику. Ходорковский эту договоренность грубо нарушил, за что его били и добивали сами олигархи, купившие ради такого важного дела все необходимые информационные и юридические ресурсы. Ходорковский, а до него Гусинский, потом Березовский были нарушителями конвенции. И их били, чтобы ее сохранить и упрочить.

Как бы то ни было, и что бы ни говорили критики "персоналистского режима Путина", именно при Путине впервые стали утверждаться действенные нормы деловой этики. Приведу в качестве метафоры анекдот, рассказанный в кулуарах Высшего арбитражного суда. Анекдот такой. После открытия заседания суда ему предлагается следующая информация: "Господа, пришел Иванов, дал сто тысяч. Пришел Рабинович, дал сто пятьдесят тысяч. Что будем делать?" Суд посовещался на месте и постановил: "Вернуть Рабиновичу пятьдесят тысяч и судить по закону". Это и есть метафора конвенции.

Ее результатом стало не понизившееся, а, наоборот, явно повысившееся уважение к закону, который перестал быть полностью игнорируемым. Он тоже стал рамкой, с которой соотносятся все решения. Однако мера соответствия того или иного решения закону оставалась нежесткой, подвижной.

Это, в свою очередь, стало главным признаком стабилизации существующего политического режима, упрочения новой российской государственности. Появилась некая стабильная система принятия решений, которая иногда давала сбои, но нарушителя быстро возвращали в конвенциальную рамку. Иными словами, социально-культурные нормы, формирующие институциональную среду, стали более определенными, делая, к примеру, невозможным тотальную приватизацию отдельных министерств и ведомств, как то практиковалось в ельцинский период. Стал необходим постоянный переговорный процесс, соответствующим образом уплотняющий этическую среду. Но при этом надо отдавать себе отчет и в том, что конвенция - самая мягкая и, следовательно, самая расплывчатая институциональная рамка.

Она сформировалась после того, как было до основания разрушено российское традиционное общество. Но ее особенности предопределялись и тем, что традиционность сохранилась на уровне государственного управления и некоего "политического рефлекса", сидящего во всех нас.

Людям, жившим и живущим в России, всегда свойственны синдром смутного времени, пугачевщины, постоянное ожидание распада государства и превентивная гипертрофированная реакция на любые признаки его слабости. В основе этого - ощущение отсутствия прочного фундамента, отсутствия социальных субъектов, способных своей собственной активностью восстанавливать государственность, что побуждает все силы, заинтересованные в порядке, поддерживать ее привычные формы. Именно этим я объясняю, например, восстановление при Путине элементов прежней советско-имперской символики. Естественно также и то, что и само государство действует, учитывая наличие такого рефлекса.

Российская политическая стабильность носит негативный характер

Россия, говоря словами маркиза де Кюстина, - страна фасадов. Ее сильная государственность - тоже не более, чем внешняя рамка. Вопрос в том, что там, под поверхностью моря.

С конца ельцинского - начала путинского периода все время нарастало фундаментальное противоречие между инерцией модернизации сверху, движимой идеологическими стереотипами, и интенциями "новой России". В этом смысле "Единая Россия" - она ж не зря единая. Я, между прочим, резко выступал против такого названия, будучи одним из учредителей этой партии. В нем как раз и проявилась инерция прежней России.

Дело в том, что эмпирически проблемы единства, как и угрозы ему, в то время не было. А было совсем другое. Была прежняя российская государственность, пронизанная, во-первых, идеей авторитарной модернизации, ведомой некими идеологическими представлениями (в данном случае - либеральными представлениями реформаторов начала 1990-х), во-вторых, охранительными инстинктами, дисциплинирующими общество на старый традиционный манер, и, в-третьих, мощной системой коррупции, обеспечивающей стимулирование любого содержательного действия. К лавированию между этими тремя позициями и сводилось, по существу, функционирование государства. Но в этом контексте слово "единая", навеянное охранительным инстинктом, воспринималось как вполне уместное и даже необходимое. Разумеется, оно не только не снимало фундаментальное противоречие между новой реальностью и прежней российской государственностью, но, наоборот, выявляло его, делало более рельефным.

О чем свидетельствует данное противоречие? Прежде всего - о том, что сложившаяся при Путине государственная система крайне неустойчива.

Российская политическая стабильность носит негативный характер. Что значит негативный? Это значит, что она держится лишь на страхе перед потенциальными угрозами. Но отражать она способна лишь угрозы незначительные, будучи абсолютно беспомощной при возникновении сильных системных напряжений. И именно потому, что в ней отсутствуют силы, способные по собственной инициативе, самостоятельно заниматься ее поддержанием и восстановлением в случае кризисов. Сегодня она удерживается лишь конвенцией ("давайте не будем раскачивать лодку"), а также возможными санкциями против ее нарушителей.

Однако в связи с приближением сроков переизбрания президента обостряется вопрос: действительно ли Путин продолжает оставаться держателем и гарантом конвенции или это уже лишь миф? И что будет при преемнике Путина, сможет ли он удерживать конвенциональную рамку? И еще один вопрос: в состоянии ли он будет обеспечивать стране конкурентоспособность в условиях глобализации?

На первый взгляд, этот последний вопрос с предыдущим никак не связан. Но это лишь на первый взгляд.

Говоря о конкурентоспособности России, сегодня следует различать два подхода к ее оценке. Первый из них, общераспространенный, предполагает, что речь идет о выходе российской продукции и российских капиталов на мировые рынки. А при втором акцент делается на обладании Россией крайне дефицитными энергетическими ресурсами. Но ведь в этом случае никакая конкурентоспособность не требуется вообще. Какая уж тут конкуренция, когда из доклада Национального совета по разведке США следует, что ближайшие 20 лет будут периодом острой конкуренции за российские энергетические ресурсы. И, стало быть, вопрос о российской конкурентоспособности претерпевает инверсию: конкурентная борьба будет идти за возможность управлять этими ресурсами.

В данной ситуации конвенция как раз и состояла в том, что российская власть от имени России говорила всем своим зарубежным друзьям и недругам: ребята, наш энергетический пирог делить мы будем сами. И именно благодаря этой конвенции Россия оказалась единственной посткоммунистической страной, сохранившей национальный контроль над своей экономикой. Подчеркиваю - единственной!

На Западе сначала считали, что риски инвестиций в Россию при таких условиях слишком высоки. Но я должен прямо сказать, что со стороны российских элит то была осознанная или неосознанная стратегия на преувеличение этих рисков: образ бандитской России был способом повышения защитного барьера против иностранных инвестиций - так же, как девальвация рубля была способом защиты ее внутреннего рынка от импорта. В результате этой странноватой стратегии дележки российского эльдорадо - своего рода "междусобойчия" - политические риски были искусственно завышены в разы.

Теперь, думаю, становится понятно, почему так важно не только то, сумеет ли преемник Путина удерживать конвенциональную рамку, но и то, сможет ли он и в какой мере обеспечить защиту отечественного энергетического сектора от внешней конкуренции. Для становящегося российского капитала это ключевой вопрос. Потому что только победа в борьбе за российские энергетические ресурсы гарантирует его финансовое благополучие и возможность превращения России в конкурентоспособную страну в общераспространенном смысле.

Как правило, говоря о конкурентоспособности, подразумевают только эту зрелую ее форму и "перескакивают" (или просто забывают) через ту первичную конкуренцию за контроль над национальными ресурсами, которая, с точки зрения интересов национального капитала, несопоставимо важнее. Путин - не важно, сознательно или бессознательно - обеспечивал эти интересы. Он был политическим брэндом тех, кто говорил: энергетический пирог мы будем делить сами. За ним была прочно спаянная команда - своего рода "Russia Incorporated". За ним стоял - плечо к плечу - весь российский бизнес. А как поведет себя преемник? Вот в чем вопрос вопросов. И вот почему так важно, кто именно преемником будет.

Здесь возможно несколько вариантов.

Политическим наследником Путина может оказаться умеренный либерал, который будет говорить (уже говорит), что ему неизвестно, что такое легитимность, поскольку в гражданском кодексе такого понятия нет. При таком лидере, который не понимает, что такое легитимность и, следовательно, не будет заботиться об ее политических основах, о стабильности в России можно будет забыть. Успешная политика вообще-то в том лишь и заключается, чтобы наращивать легитимность политической системы. Тем более, в условиях России, политическая система которой сегодня тотально нелегитимна: ни один значимый социальный слой в стране, включая и главных бенефициариев этой системы, не признаёт ее справедливой. Такой лидер может разрушить хрупкую путинскую конвенцию и ее основание, которое заключается в этом вот "будем делить сами".

Наследником Путина может быть и политик с какими-нибудь геополитическими блохами в голове. К примеру, если он увлечется играми с Китаем, выстроив одновременно конфронтацию с Западом, то нам могут вмазать так, что мало не покажется. В разговоре с человеком, лично отвечающим за отношения США и России (есть у нас такой человек), мы с ним пришли к выводу, что формирование глубокого стратегического союза России и Китая стало бы крахом российско-американских отношений. Пойдя на это, Россия перешла бы черту, за которой разрушение всей системы отношений с Западом (а значит, и ее энергетически-сырьевого бизнеса) стало бы неминуемым. И, соответственно, разрушение конвенции, на которой зиждется наша нынешняя внутренняя стабильность.

Наконец, наследником Путина может быть человек, пользующийся безусловным доверием ядра российских элит. И - шире - всей "новой России". Речь идет вовсе не об олигархах. "Новая Россия" сегодня - это не олигархия. За время путинского правления поднялся региональный бизнес, крупный и средний, возник его глубокий альянс с теми региональными политическими группами, которые выдвигают из своей среды и приводят к власти губернаторов. "Новая Россия" - это не Москва и не Чукотка, это - широкое географическое и социальное пространство. Это уже упоминавшиеся 25-30% населения, куда входят представители не только верхних эшелонов власти и бизнеса, но и бизнеса среднего и мелкого, равно как и менеджмента. Это, по аббату Сийесу, то самое третье сословие, которое желает стать если не "всем", то "чем-нибудь". Это та действительно новая, пока еще безъязыкая, Россия, которая ждёт, чтобы пришел тот, кто даст ей язык.

Именно такой лидер был бы для страны наиболее предпочтителен. Говоря так, я исхожу из того, что и после завершения электорального цикла 2007-2008 годов функция держателя и гаранта конвенции не будет исчерпана.

Сегодня все признают ее недостатки, точнее - недостатки самого принципа конвенциальности. Но факт и то, что она постепенно сокращает разрыв между номинальными легальными нормами и неписаными конвенциональными установлениями. Благодаря ей под легальными нормами впервые стала ощутима реальная социальная мощь. В итоге появилась возможность быстро и эффективно решать практические вопросы. В итоге страна стала богаче. Появились возможности реальной борьбы с коррупцией.

Да, эта конвенция, как и всякая другая, не универсальна, а ситуативна. Подобно любому социокультурному механизму, она не отличается жесткостью. Она срабатывает с запаздываниями, у нее долгие обратные связи. Но нам сейчас важно осознать не столько минусы конвенции как таковой, сколько то, что в путинском ее исполнении она не завершена, не достроена. И это придает "проблеме преемника" еще большую масштабность и остроту.

Сценарии предстоящего выбора

Вот откуда наблюдаемая нами нервозность всех групп правящего класса России. Но она усугубляется еще и тем, что два главных бойца за трон вознамерились переиграть и Россию, и Путина.

Они решили, что смогут запустить такие политтехнологические механизмы, которые поставят Путина перед отсутствием выбора. В результате Дмитрий Медведев, судя по данным Фонда "Общественное мнение", уже набирает рейтинги, соизмеримые с путинскими. И это - в присутствие Путина в рейтинговом списке!

Отсюда следует, что Медведев получает собственный электоральный ресурс, независимый от Путина. Тем самым ему, Путину, как раз и показывают, что выбора у него уже нет. И это - почти правда: если нынешняя ситуация продлится еще какое-то, очень недолгое, время, то выбора действительно не будет.

Понятно, что такая развязка мало кого устраивает. Потому что держателем и гарантом конвенции, а тем более, достраивающим ее субъектом может быть лишь человек, который мыслит ее не теоретически, а исходя из ее реального содержания, который "нутром" ощущает, что означает удерживать равновесие между элитами. А человек, сформировавшийся в юридической среде и рассуждающий о том, что категория легитимности отсутствует в гражданском кодексе, - это человек из другого мира. Это - как В.Ющенко для Украины.

Разница между В.Януковичем и В.Ющенко состоит в том, что один прекрасно понимает, что такое конвенция, а второй, выучившийся по американским учебникам, твердит, что главное - это закон. А до следующего тома институциальной экономики, где речь идет о том, что закон живет только тогда, когда под ним стоят этические нормы, он просто не дошел, его он выучить не удосужился. А может быть, даже и не знает о его существовании.

Вслушайтесь, господа "законники", в то, что один умный человек написал ровно 150 лет назад (моя любимая, кстати, цитата): "У нас самый закон заклеймен неискренностью; не озабочиваясь определительностью правил и ясностью выражений, он прямо и последовательно требует невозможного". Это - граф П.Валуев, прототип Каренина, прототип министра в "Сне Попова", автор первого проекта конституционной реформы Александра Второго. Литая формула, найденная полтора века назад.

Судьба путинской конвенции пока еще зависит от самого Путина. При этом и у него самого есть желание остаться ее держателем после ухода с поста президента. Он полагает, что может сохранить нынешний уровень своего влияния и при новом руководителе, при необходимости корректируя его действия. Думаю, однако, что это сомнительно. Во всяком случае, многое, если не все, здесь как раз и будет зависеть от сценария поведения, который Путину предстоит выбрать.

Какие же это могут быть сценарии? Их не очень много, выбор невелик.

Первый сценарий - ничего не делать, пустив все на самотек, что пока и происходит. Но здесь очень легко попасть в ловушку "двоих бойцов" и оказаться перед возможностью совершать только вынужденные, навязанные ситуацией ходы.

Второй сценарий - выбрать и предложить фигуру, способную выстоять в геополитической конкуренции, сохранить и достроить конвенцию, не совершая роковых ошибок.

Третий - попробовать пойти путем Ельцина, перебирая претендентов и наблюдая их в деле. Вспомним, как поставили Степашина, потом ужаснулись и кинулись искать другого.

Скажу сразу, что третий сценарий представляется мне наименее вероятным. На то, чтобы менять премьеров до тех пор, пока не выявится компромиссная фигура, уже нет времени. Да и не в характере Путина, в отличие от Бориса Николаевича, такой политический стиль.

Что касается первого сценария (Путин решает, что пусть все идет как идет), то вероятность его реализации я оценил бы на 70%. Быть может, она уже и выше. Последствия же будут тяжелейшими. Россия окажется ввергнутой в острейший кризис, потому что те игроки, которые придут к власти при этом инерционном сценарии, не смогут соответствовать масштабу нынешних вызовов. Скорее всего, они проиграют переговорную борьбу за контроль над национальными ресурсами, что вызовет крайнюю озлобленность всей российской элиты. Ведь если уже соглашение о вступлении в ВТО рассматривается как сдача позиций, то провал переговоров в области энергоресурсов неминуемо спровоцирует глубочайший кризис. При таком варианте путинская конвенция обречена. И сам Путин, перестав быть президентом, ее не удержит.

Второй сценарий более благоприятен уже потому, что только он подразумевает возможность инерционного развития. Если осмысление сложности проблемы заставит Путина всерьез отнестись к консультациям по кандидатуре преемника, то с высокой степенью вероятности можно ожидать, что среди ближайших друзей президента (за пределами их круга поиск исключен по определению) будет найдена компромиссная фигура, способная и удержать конвенциональную рамку, и найти верную геополитическую стратегию развития. За реализацию такого сценария я готов ставить свечки по всем храмам. Если же в итоге гарантами конвенции согласятся стать "два бойца", то ее прочность только возрастет, сращивание различных сегментов элиты станет еще более тесным, интенсивность социально-политического диалога и его реализм усилятся.

Но, к сожалению, времени на реализацию этого замечательного сценария практически тоже не остается. Его шансы я оценил бы в какие-нибудь 5%.

Перспективы, что и говорить, небогатые. Но других я не вижу. Длинные же разговоры о том, как хорошо было бы иметь другое государство, другую модернизацию и вообще все другое, считаю лежащими за пределами нашей дискуссии.

Перспективы консолидированной демократии в России

В заключение отмечу, что конвенция - не самоцель. Это путь, ведущий дальше, к утверждению в России консолидированной демократии. Но такая возможность опять-таки открывается лишь в случае появления осмысленно действующего лидера, который стратегически будет ориентироваться на "новую Россию". В данном случае проблема содержательного становления консолидированной демократии в значительной степени была бы решена уже в ближайшие пять лет. Но вероятность этого, как я уже сказал, где-то на уровне 5%.

Однако процедурной демократии, с формальной точки зрения, в стране станет гораздо больше и при реализации иных вариантов. Мы получим некую неоельцинскую демократию с большим, чем сейчас, плюрализмом прессы, с меньшим контролем над средствами массовой информации, с введением чисто рамочного контроля над действиями политических партий. Политические силы будут опять лишь "перчатками" сегментально-олигархических и элитных группировок. Что в целом тоже не так уж плохо. Но это может в итоге подорвать финансовые ресурсы страны, а в условиях финансового стресса опять приведет к искажению демократических, легальных, правовых институтов, поскольку в условиях кризиса неудобно решать дела по закону. И тогда опять возникнет запрос на нового Путина, нового держателя конвенции. Если, разумеется, не вмешаются какие-то внешние факторы, что обернется катастрофическими для страны последствиями.

И последнее. До сих пор я сознательно не затрагивал тему парламентских выборов. С точки зрения "проблемы 2008", их роль ничтожна. К моменту их проведения всё уже будет решено, все карты будут сданы. Но стратегически это один из ключевых вопросов.

Задача парламентских выборов не только и не столько в выстраивании диспозиции политических сил в Государственной Думе (само по себе это дело второстепенное), сколько в той самой легитимации государственной системы, о важности которой я говорил выше. Ведь такая легитимация, о чем часто забывают, как раз и является одной из фундаментальных функций выборов в условиях политической демократии.

Выборы предполагают эмоционально переживаемую идентификацию гражданина или личности с государственной системой, что и есть воспроизводство ее легитимации. Если же выборы эмоциональных переживаний не вызывают, то они оказываются, напротив, механизмом углубления отчуждения человека от государства.

Парламентские выборы, не затрагивающие эмоций электората, не сопровождающиеся глубокими личными переживаниями в связи с их результатами, станут лишь свидетельством загнивания политической системы, усиливая, соответственно, упоминавшуюся мной тенденцию негативной стабилизации. Если же на политической сцене проявится весь спектр политических сил, с которыми люди готовы отождествлять себя (и, тем самым, отождествлять себя с государством), то это будет шаг к углублению легитимации этого государства и этой власти.

Но пока, к сожалению, движения в данном направлении не просматривается. В российской политической системе зияет гигантская дыра. В "новой России" по мере роста благосостояния главной становится проблема социальной справедливости, справедливого раздела национального пирога. В ситуации, когда никакое действие власти не считается справедливым, эта проблема в ее разных проявлениях неизбежно выходит на передний план. Заработал закон дележки, и необходима политическая сила, которая выдвинет идею социальной справедливости в качестве главного пункта новой политической повестки дня.

Между тем все представленные сегодня в Думе партии - это партии прошлой повестки дня. Партии стабилизации. И не только они, но и их оппозиция с либерального фланга.

Сегодня не может быть обеспечена общественная динамика, если вопрос о справедливости будет ставиться в прежнем виде, унаследованном от советских времен. Он должен быть откорректирован применительно к "новой России". И в этом смысле даже мироновская "Справедливая Россия", к которой я стоял до недавнего времени достаточно близко, пока еще является партией прошлой повестки дня. Она единственная, которая выдвинула правильный лозунг, но он должен предполагать новое понимание справедливости, новое понимание социально-политической ситуации и, самое главное, новую повестку дня. Партия справедливости должна, повторяю, непосредственно адресоваться к "новой России".

Только этот путь может привести к обретению российской государственностью этической опоры в обществе, чего в нашей стране до сих пор никогда не было. Сегодня у нас впервые появился шанс изменить многовековой маршрут. И желательно использовать его по максимуму.

________________________________________________

Симон КОРДОНСКИЙ

"РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО: РЕКОНСТРУКЦИЯ ПРОШЛОГО"

ПОЛИТЭКОНОМИЯ СОЦИАЛИЗМА И ЕЕ НАСЛЕДИЕ

РЕСУРСНОЕ ГОСУДАРСТВО

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ КАК ОБОСНОВАНИЕ НЕОБХОДИМОСТИ МОБИЛИЗАЦИИ РЕСУРСОВ

РЕСУРСНЫЕ ДЕПРЕССИИ И РЕПРЕССИИ КАК СПОСОБ "НАВЕДЕНИЯ ПОРЯДКА" В ИСПОЛЬЗОВАНИИ РЕСУРСОВ

ТОВАРЫ И ДЕНЬГИ ПРИ РЕСУРСНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ГОСУДАРСТВА

ВИДЫ РЕСУРСОВ В СОВРЕМЕННОМ РЕСУРСНОМ ГОСУДАРСТВЕ

МИФОЛОГЕМА СОЦИАЛЬНОЙ СТАБИЛЬНОСТИ КАК ФОРМА ЛЕГИТИМАЦИИ РАСХИЩЕНИЯ РЕСУРСОВ

МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА И РЕСУРСНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВА

ЗАСТОИ И ДЕПРЕССИИ КАК ФАЗЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ЖИЗНИ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. О ПОЛИТИКЕ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ

В интеллигентском российском обществе вновь обострился спрос на рецепты спасения отечества, о чем свидетельствует идущая дискуссия. Само отечество живет и – особенно если судить по текущей финансовой статистике - в спасении не очень нуждается. Видимо, пришло время образованным и умным людям в который уже раз разделиться на патриотов и космополитов (русофилов и русофобов, западников и славянофилов – не суть важно). Мне такое деление представляется симптоматичным, хотя и эфемерным - ведь эти по видимости противоположные позиции имеют много общего.

Всем известны аномалии восприятия и переживания пространства – такие, как клаустрофобия. Мне представляется, что существуют и аномалии восприятия и переживания времени. Некоторые их носители нечувствительны к прошлому, другие – к будущему, третьи не воспринимают настоящее.

Патриотизм/космополитизм – одно из проявлений такой аномальности. Патриот/космополит не способен воспринимать настоящее. Он не только не чувствует его, но и не склонен верить в то, что другие живут в настоящем, считая прошлое воспоминаниями, а будущее фантазиями. Различие между патриотами и космополитами в том, что патриот погружен в прошлое и считает, что будущее должно стать воспроизведением «великого прошлого», в то время как космополит считает, что прошлое имеет смысл только как проекция еще не осуществленного «великого будущего».

Патриоты/космополиты лишены рецепторов настоящего и потому не ощущают той поверхности раздела фаз, которой настоящее является. Они “проскакивают” мимо него в неразличимое месиво событий прошлого или в бессобытийную пустоту будущего. Некоторые космополиты мутируют – в зависимости от политического климата - в патриотов, и наоборот. Другие сохраняют полярность своей аномалии несмотря ни на что и становятся прогрессорами - пламенными революционерами.

Настоящее, приемлемое для патриотов/космополитов, - это такое настоящее, в котором происходят значительные - и позитивные для будущего - события. Но в обычном настоящем, по их убеждению, ничего хорошего не происходит и происходить не может, потому что его нет. Значимые события происходили в прошлом и, возможно, будут происходить в будущем. Патриоты/космополиты славят отечество, которое было и которое будет. Но резко критически относятся к тому, которое есть.

Обычно патриоты/космополиты люди вполне безвредные именно вследствие своей аномалии. Что может быть забавнее для простого человека, чем наблюдать за интеллигентом, заходящимся в истерике по поводу своей любви к неосуществленной родине, или ненависти к тем, кто мешает реальной родине приблизиться к идеалу, - в том случае, если патриот/космополит не пренебрегает приличиями и не пляшет на похоронах. Но патриотизм, как и космополитизм, иногда отягощается прогрессорством, что делает эту аномалию небезопасной для окружающих.

Спасение отечества в патриотически/космополитическом мировоззрении, где настоящее не имеет собственного статуса, много лет означало только одно: бей..... Бей не жидов, так красных; не красных, так белых; не белых, так алкоголиков или черных. Но современный патриот/космополит подкован исторически-логически и знает, что били уже всех жидоподобных по очереди и скопом, а отечество все еще в опасности. И вывод - дело не в жидоподобных, а в самой России, которая скурвилась и которую надо спасать.

Для спасения же, по мнению таких людей, нужны прогрессоры - выдающиеся патриоты/космополиты, пребывающие в постоянной уверенности в том, что именно они знают ту точку опоры, которая позволит направить страну на путь истинный. Поиск и обсуждение качеств лидеров-прогрессоров или условий (в том числе конституционных), при которых подобные лидеры могут обрести власть, и составляет, как мне кажется, смысл не только данной дискуссии, но и многих других, зажатых в прокрустово ложе патриотически-космополитических представлений.

Это является следствием того, что российская история никак не может стать собственно историей. К сожалению, она всегда политически актуальна и поддерживается в таком состоянии дискутантами. Салтыков-Щедрин остается современным писателем, путевые заметки маркиза Де-Кюстина читаются как репортажи, письма Чаадаева политически актуальны. Тексты выступлений некоторых современных публицистов вполне могли бы принадлежать пламенным революционерам 1920 годов или реакционерам времен Николая 1. Доминирование космополитизма в публичном поле закономерно сменяется доминированием патриотизма, и наиболее выдающиеся репрезентаторы аномального восприятия времени имеют шансы стать классиками отечественной общественно-политической мысли. Может быть, через какое-то время М. Юрьева (или Л. Шевцову) будут цитировать так же, как они явно или скрыто цитируют К. Леонтьева (или Б.М. Чичерина).

Сегодняшнее доминирование патриотов в публичном поле представляется мне одним из симптомов перехода государства от очередной перестройки к очередному застою, последовательно сменяющих друг друга в нашей истории. В конце эпох застоев востребуются, как показывает эта наша всегда актуальная история, в основном космополиты, в то время как в конце эпох перестроек - патриоты.

Российское мироощущение не самодостаточно и сотни лет строилось по большой части на межстрановых сравнениях. Лозунги «догнать и перегнать» и «вернуться в светлое прошлое» в разных вариантах определяли и определяют мышление элиты. Прогрессоры в разные исторические времена ставили задачи сделать Россию такой, как Голландия, Германия, Швеция, Франция, Португалия, Аргентина, Польша, Чили и пр. Или как СССР и Российская империя времен «расцвета», причем привязка расцвета к календарному времени меняется по прихоти идеологов. На этом пути их преследовали и преследуют катастрофические неудачи, в результате которых бытование граждан остается выживанием в катаклизмах - таких, как петровские реформы, освобождение крестьян Александром II, сталинские коллективизация и индустриализация, ельцинская приватизация, национализация и монетизация льгот.

Россия уникальна, как любая другая страна. Ее уникальность, в частности, в том, что почти любое дело, которое затевают ее идеологически озабоченные граждане, исходя из самых благих намерений, оборачивается своей противоположностью. Как говорят в привыкшем к этому народе, все идет через жопу. Или, словами известного крепкого хозяйственника, политика и дипломата: «думали как лучше, получилось как всегда».

Почему? В свое время я пытался косвенно ответить на этот вопрос, предложив в качестве российской специфики гипертрофированные административно-рыночные механизмы[1]. Но в синхроничной концепции административного рынка нельзя объяснить, почему титанические усилия власти по укреплению государства приводят, в конечном счете, к какой-либо форме тоталитаризма, а не меньшие усилия по демократизации заканчиваются ослаблением государства, иногда его распадом. Объяснение, основанное на раздаточных детерминантах социально-экономического устройства России, дала О. Бессонова[2]. Существует и другие способы и попытки объяснений, однако по большей части они представляют собой варианты патриотически/космополитических умозрений.

Разрыв между наблюдаемым настоящим и способами его интерпретации поражает. Феномены нашей жизни имеют мало общего с тем, чему следует быть, если исходить из содержания нынешних дискуссий. Во многом поэтому аргументация в обычном интеллигентском дискурсе строится как противопоставление того, что «есть» (настоящего, устрашающего, неправильного) тому, что «должно быть» согласно исповедуемой дискутантом теории [3]. При этом даже самые простые идеологически и политически не акцентуированные описания отечественных реальностей пока редкость. Более того, предметное знание о том, что происходит в стране, вызывает у патриотов/космополитов реакции типа «этого не может и не должно быть, потому что не соответствует русской традиции» и «это незачем знать, потому что это пережиток, который исчезнет в ходе реформ». Вместо исследований тиражируется бездумное применение импортированных или архаичных теорий.

Политэкономия социализма и ее наследие

В России, с моей точки зрения, не было той экономики, которая описывается в стандартных учебниках и о которой рассуждают патриоты/космополиты [4]. То, что внешние наблюдатели принимают за экономику, вероятнее всего, вообще не экономика, а ресурсная организация государственной жизни.

Я не нашел в экономической литературе адекватного определения такой системы отношений, поэтому использую термины «ресурсы» и «ресурсное государство» без ссылок. Отсутствие определений интересно хотя бы потому, что в обыденных отношениях и в профессиональных дискуссиях термин «ресурсы» неизбежно возникает всякий раз, когда обсуждается «судьба России» [5].

В.Ильин так определяет отличие ресурсов от капитала: «Категории ресурса и капитала связаны, но не являются тождественными. Ресурс — это возможность, которая отнюдь не обязательно станет реальностью. Любой капитал — это ресурс, но не каждый конкретный ресурс превращается в капитал. Капитал — это рыночный ресурс, реализовавшийся в процессе возрастания стоимости / …/ Там, где нет рынка, возрастание рыночной стоимости ресурсов не происходит» [6].

В имперской дореформенной России ресурсами были земля и крепостные. «Освобождение крестьян» 1861 года можно рассматривать как начало попытки перехода от ресурсного государства к рыночному и как смену институциональных форм ресурсопользования. «Развитие капитализма в России» закончилось менее чем через 60 лет распадом империи и восстановлением ресурсного государства в форме СССР, ресурсами которого были, в основном, принудительный труд и природное сырье.

Истощение трудовых и природных ресурсов, отказ от системы их государственного распределения, от «руководящей роли КПСС», административного режима (прописки, прикрепления к месту работы и т. д.), от регулирования цен и доходов привели, в конечном счете, к распаду СССР и к очередной попытке капитализации ресурсов - посредством их расхищения. Какое-то время казалось, что формирование рынков (расхищение ресурсов) зашло так далеко, что обратного пути нет. Но только казалось. Возврат к прежнему типу организации государства в современной России уже стал социальным, экономическим и политическим фактом. Именно поэтому вновь востребован патриотизм как идеологическая основа ресурсной реинститутализации, а космополитизм, специфичный для эпох перемен и перестроек, уходит на идеологическую периферию.

Застои-безвременья обычно соответствуют периодам максимальной концентрации ресурсов государством, в то время как революции-перестройки соответствуют ослаблению государственного контроля за ресурсами и возникновению их негосударственных распорядителей - новых для своего времени хозяев жизни. Циклы застоев-перестроек, как мне кажется, остаются вне поля внимания патриотически или космополитически настроенных исследователей, занятых, в основном, реконструкцией прошлого и конструированием будущего. Более того, само ресурсное государство если и описывается, то идеологически акцентуированно, а не предметно.

С моей точки зрения, ресурсная организация государства нормативно описана в трудах классиков строительства социализма в СССР. Советский социализм был целостной системой управления ресурсами, рационально выстроенной, логически связной и реализованной в системе государственного устройства. Он не умер, вопреки мнению патриотов/космополитов. Более того, очистившись от советской риторики, он возрождается как во многом антисоветский, но – социализм. Даже те политики, которые считаются либеральными, ищут приемлемые формы реализации социалистических по сути тезисов – таких, как необходимость промышленной политики, планирования, справедливого распределения и контроля за ценами.

Этот социализм имеет мало общего с традиционным европейским, потому что основан – как и советский – на ресурсной (или раздаточной, по О. Бессоновой) организации государства, а не на капиталистической организации производства, потребления, распределения и обмена. Однако положения нормативной теории ресурсного государства воспринимаются «настоящими экономистами» как некий курьез, настолько они выходят за рамки той теоретической экономики, которую преподают сегодня в вузах и бизнес-школах. И как курьез воспринимают реальные операторы ресурсов то, чему учат студентов в этих вузах и бизнес-школах. Настолько эти знания не соотносятся с практикой ресурсопользования, соответствуя скорее подготовке студентов к работе за пределами российского государства.

Ресурсное государство

Основная идея советского социализма, частично унаследованная российскими идеологами, заключается в том, что экономика и социальная организация государства должны быть слиты в единый механизм справедливого распределения ресурсов. Производство должно быть компонентом социальной жизни, а социальная жизнь должна быть организована как самое современное производство. Синкретическая система должна обеспечивать бескризисную плавность и поступательность развития общества, основанного на рациональной концентрации и распределении принадлежащих общенародному государству ресурсов.

Настоящее ресурсное государство не имеет рынка с его кризисами перепроизводства и, соответственно, не имеет экономики. Во времена Ленина образцом устроения жизни были технологии второй промышленной революции. Сегодня актуальны информационные технологии, апологеты которых намерены все учесть, подсчитать и обеспечить контроль за ресурсными потоками. Недавняя попытки применить эти технологии для управления потоками в алкогольном бизнесе привела, как известно, к первому в новейшее время кризису дефицита ресурсов, пусть даже таких специфичных, как алкоголь. Но начало положено.

Задачами российского государства были и остаются мобилизация и управление ресурсами, которые совсем не товары и чья ценность невыразима в деньгах. Ресурсное богатство меряется натурой, «чугуном и сталью на душу населения страны». Мобилизация ресурсов заключается в том, что государство (в идеале) безраздельно управляет всеми материальными и человеческими потоками. Ресурсное государство типа СССР возникает как инструмент управления этими потоками. Оно создает условия для беспрепятственного перемещения ресурсов и, прежде всего, убирает то, что мешает перемещению, т.е. внутренних и внешних врагов.

Ресурсы по-российски скорее сокровища, которые утаиваются или бесполезно растрачиваются природой и людьми, в то время как они должны быть отмобилизованы и употреблены на достижение великой цели. Административно-территориальная, отраслевая и социальная организация нашей страны производна от поиска, добычи и накопления ресурсов, их распределения и освоения. Социальные связи при такой организации жизни есть ресурсные потоки между элементами государственной структуры. Население – ресурс для строительства советского или – как сейчас – российского социализма. Образование – ресурс (отсюда, например, разговоры об «утечке интеллектуальных ресурсов»), здоровье населения – ресурс, земля – ресурс. И труд не является в рамках такой организации жизни товаром, он тоже ресурс. Термин «трудовые ресурсы», изобретенный политэкономами социализма, очень точно отражает место и роль населения в организации добычи других ресурсов и их переработке, а значит и в социальной системе.

Государство, как Мидас, трансформирует в ресурсы все, что оказывается необходимым для реализации великой идеи. Вместо экономики как системы производства благ в таком государстве есть накопление и управление ресурсами.

Ресурсы самоценны, владение ими – основа власти. Социально значимы те, у кого больше ресурсов, и если ты не имеешь доступа к ним, значит ты никто. Производство есть разработка ресурсов, социальная жизнь – их накопление. Политика – борьба за ресурсы, в том числе и такие, как территория, геополитическое положение, космос, океанские глубины. Вместо экономики - распоряжение ресурсами, причем эффективность распоряжения определяется по степени приближения к поставленной цели. Формой использования ресурсов является их освоение. Фрагмент социалистического миропорядка, которому они разнаряжены, должен их освоить.

Результатом освоения является удовлетворение нормативной потребности или создание некоего изделия. В результате освоения ресурсов товар не возникает, но сам факт их расходования есть свидетельство их использования. Израсходованные ресурсы списываются, перестают существовать как единица учета. Формой их хранения является складирование. Запас, как известно любому человеку, пожившему при социализме, карман не тянет, и потому количество ресурсов, накапливаемых государством и его гражданами, огромно. Но это богатство не может быть оценено в терминах товаров и денег по самой природе данного государства [7].

При его ресурсной организации ни о каких собственно экономических инструментах определения эффективности речь не может идти в принципе. Вопросы о стоимости и экономической эффективности не могут быть даже поставлены, они находятся вне ресурсной политэкономической парадигмы. А если ставятся, то это симптом эрозии великой идеи и начала перехода от очередной стабильности к очередной депрессии.

Использование ресурсов определяется порядком управления, который есть совокупность множества подзаконных актов, нормативов и инструкций, регламентирующих накопление и хранение ресурсов, их освоение и порядок списания. Нарушения этих инструкций, нормативов и регламентов образует состав преступления против порядка управления.

Ресурсная организация государства фрактальна, т.е. на любом уровне устройства она воспроизводит основные свои структурные особенности. Каждый фрагмент государственного устройства, в том числе люди, есть ресурс для другого фрагмента. И перед каждым таким фрагментом государством «ставится» задача быть ресурсом, т.е. быть полезным с точки зрения достижения великой государственной цели, которую конкретизируют иногда вплоть до отдельного человека.

Национальная идея как обоснование необходимости мобилизации ресурсов

Цель (национальная идея) необходима России для обретения государственной идентичности. Вечно возрождающаяся страна никак не может повзрослеть и стать такой же, как другие государства, не озабоченные юношескими проблемами. Когда-то такой идеей-целью было «самодержавие, православие, народность», потом - коммунизм во всем мире, трансформировавшийся в строительство социализма в отдельно взятой стране. Масштаб цели должен оправдывать издержки мобилизации ресурсов, в том числе ограничение политических и экономических свобод граждан.

Для самобытного воплощения идеи «достижения всеобщего равенства», сформулированной основателями социализма, их российские последователи в начале 20-х годов XX века изобрели принципиально новые схемы мобилизации ресурсов путем их полной национализации с последующим плановым распределением. Задача построения социализма в СССР во многом упрощалась тем, что в стране во время первой мировой войны были созданы мобилизационные институты. Если следовать концепции О. Бессоновой, то этническая «раздаточная» специфика организации производства, распределения, потребления и обмена в России тоже как нельзя более способствовала внедрению социалистических новаций.

Но, как показал наш опыт, всеобщее равенство не достижимо методами, разработанными Лениным, Сталиным и их соратниками и последователями. Однако основоположники создали самовоспроизводящуюся инфраструктуру принудительного уравнивания людей в территориальном, отраслевом и сословном аспектах, которая настолько укоренилась в нашей жизни, что мы ее по большей части считаем само собой разумеющейся, естественной.
Сохранность этой инфраструктуры такова, что она может быть генерализована как только появится мотивировка-идея, которую примут истосковавшиеся по порядку и недостижимому равенству граждане. Консолидация всех ресурсов государством и последующее их прямое распределение согласно критериям социальной справедливости может снова стать всеобщей государственной практикой. После идентификации идеи государство начнет «наводить порядок» в использовании ресурсов, механически уничтожая все, что мешает ему строить очередное светлое будущее и превращая собственных граждан в ресурс для реализации этой идеи.

Опросы общественного мнения показывают, что социалистический народ, как совокупность социально-учетных групп-сословий, которые власть сейчас витализирует «приоритетными национальными проектами» и сословными законами, с надеждой ждет «наведения порядка» в распоряжении ресурсами, ждет, когда же начнут сажать тех, кто прихватил их в бардаке перестройки. «Честные граждане» при этом не упускают случая, когда можно получить из кормушки помимо очереди или просто немного украсть. Однако они ненавидят отечественных капиталистов, сделавших «хапок» главным в своей деятельности. В программы большинства современных политических партий в явной или скрытой форме входят требования «грабить награбленное», национализировать ресурсы и установить одну общую очередь за ними.

Идет масштабный эксперимент, в ходе которого уже опробованы лозунги сохранения целостности страны, борьбы с терроризмом, фашизмом и экстремизмом, повышения уровня жизни, увеличения зарплат бюджетников, улучшения здоровья и образованности населения. Но эти частные цели пока не стали элементами системы целеполагания и принятия решений по распределению ресурсов. В процессе идеологической комбинаторики - скорее подсознательно - обкатываются разные варианты сочетания великих идей предыдущих циклов: «православия, самодержавия, народности» и «всеобщего равенства».

Несмотря на отсутствие великой идеи, ностальгически-социалистическое составление планов социально-экономического развития в разных формах - от архаичных, как программа «Сибирь» [8], до более современных, как пакеты реформистских законопроектов от Центра стратегических разработок (ЦСР) при Минэкономики [9], как и 30 лет назад, стали источником средств существования гуманитарной интеллигенции. Ситуация в какой-то степени парадоксальная: общей идеи еще нет, а планы по ее реализации уже строятся по образцу планов достижения всеобщего принудительного равенства. Из 1970 годов мне запомнился случайно подслушанный разговор инструкторов райкома КПСС, обменивавшихся мнениями по поводу визита на предприятие: «…Ты не представляешь, настолько все плохо. Рабочие не знают, под каким девизом они сегодня работают…». Сейчас власть еще только ищет девиз, под которым она работает и ради которого она хочет «навести порядок» в огромном ресурсном хозяйстве, частично ей уже не подвластном.

Совсем не исключено, что в ближайшем будущем нас ждет творческое переосмысление политэкономии социализма и, в ходе очередного этапа административной реформы, легализация обновленных практик социалистического строительства, а также возрождение государственных органов планирования, распределения и контроля за ценообразованием и административного режима.

Ресурсные депрессии и репрессии
как способ «наведения порядка» в использовании ресурсов

Политэкономия социализма была и остается единственным позитивным систематизированным описанием ресурсного государственного устройства, в котором, кроме прочего, циклы ослабления-укрепления государственности заменили собою обычные экономические циклы. Ведь социализм как теория сформировался в ответ на вызов, брошенный идеологам XIX века катастрофическими последствиями периодических экономических депрессий, – кризисов перепроизводства, сопровождавших становление капитализма.

В построенном ресурсном государстве на смену кризисам перепроизводства пришли кризисы дефицита. Опыт показывает, что ресурсное государство всегда находится в более или менее глубоком кризисе, имеющем форму перманентного дефицита ресурсов. Государство стремится выйти из кризисов, ужесточая контроль за распределением имеющихся ресурсов, а также мобилизуя новые, однако практически никогда не достигает того, что хочет получить [10].

Неожиданной для отцов-основателей стороной интеграции экономики и социальной жизни в целостность ресурсного государства стало то, что кризисы-дефициты в синкретической ресурсной системе чреваты, если не принимать репрессивных мер, ослаблением государства, иногда – его распадом. Происходит это, если абстрагироваться от высоконаучных объяснений «настоящих экономистов», из-за того, что консолидированные государством ресурсы используются неэффективно. Причем неэффективность в основном связана не с дефектами планирования, а с тем, что ресурсы используются нецелевым образом или просто расхищаются. Например, Беловежские соглашения легитимизировались тем, что всеобщий дефицит может быть преодолен только путем раздела ресурсов СССР между участниками соглашения, так как союзные власти не могли их эффективно использовать. Раздел (расхищение) ресурсов СССР привел к исчезновению государства и возникновению множества его подобий.

Единственным способом борьбы с нецелевым использованием и хищением ресурсов (кроме массированной пропаганды честного труда и клеймения расхитителей) были и остаются репрессии, которые есть действия государства, наказывающие за то, что ресурсы, предназначенные для одного дела, были израсходованы на другое или просто украдены.

Репрессии при советском социализме были примерно таким же инструментом управления ресурсной организацией государства, как политика учетной ставки при капитализме. «Посадки» могли быть массированными (массовые репрессии) или локальными в зависимости от задач, которые ставятся государством. Важно, что при отечественном социализме они всегда остаются способом регулирования ресурсных потоков, а не результатом применения закона, перед которым все равны [11]. Ведь усилия государства направляются на такую организацию распределения ресурсов, чтобы их не крали. А крадут их всегда, на то они и ресурсы. Следовательно, государство вынуждено сажать и тех, кто распределил их так, что их украли, и тех, кто украл. Иного, как говорили перестроечные публицисты, не дано.

Специфика советского социализма заключалась в том, что репрессии стали инструментом формирования «трудовых ресурсов». В ходе репрессий социалистическое государство использует осужденных за нарушения порядка управления (а не закона) как «трудовые ресурсы» [12], и обучает людей тому, как идеологически правильно пользоваться разнаряженными им ресурсами.

Совсем не случайно те времена, которые некоторые апологеты советского социализма считают расцветом государства, хронологически совпадают с наибольшим размахом государственных репрессий. Потоки мобилизованных государством ресурсов невозможно поддерживать, если периодически не вычищать тех, кто пытается их перенаправить в другие русла.

С другой стороны, в периоды депрессий государственные репрессии исчезают как институт, но на смену им приходят негосударственные репрессии, так как вместе с ресурсами от государства уходят репрессивные функции. И размах репрессий, которые проводят новые негосударственные распорядители ресурсов – как показывает опыт 1990 годов - в целом ничуть не меньше, чем при их осуществлении государством, когда оно полноправно рулит ресурсными потоками. Только негосударственные репрессии интерпретируются как рост преступности.

Не исключено, что в ресурсном государстве действует закон сохранения репрессий, обеспечивающий поддержание ресурсных потоков.

Общеизвестно, что в СССР были хронические более или менее масштабные дефициты (продовольствия, ГСМ, товаров народного потребления и пр.), из которых социалистическое государство пыталось выходить неспецифическими для социализма методами, минимизируя репрессии или сочетая их с «экономическими реформами». Хрущевские и косыгинские реформы перемежались маломасштабными шелепинскими и андроповскими посадками директоров магазинов и заводов, несунов и расхитителей социалистического имущества, а также борьбой с алкоголизмом как явлением, ухудшающем качество трудовых ресурсов.

Такие ревизионистские действия только загоняли проблемы концентрации и управления распределением ресурсов вглубь, расхолаживали аппарат и способствовали формированию «антисоветских» тенденций в общественном мнении. Ревизионизм руководства СССР, выразившийся в отходе от практики широкомасштабного репрессивного регулирования, привел, в конечном счете, к великой депрессии: всеобщему дефициту ресурсов, перестройке и распаду СССР.

Перестройку и все, что за ней последовало, принято считать полным крахом советского социализма. Но никакого краха его основ (кроме пустой к концу 1980 годов идеологии) не было. Основы-то как раз остались. Перестройка и последующий период были глубочайшей комплексной депрессией ресурсной организации СССР, потерей государством инструментов управления ресурсами, в результате чего страна распалась на фрагменты. Постсоветские государства сохранили социалистическую инфраструктуру, на базе которой сейчас идет восстановление управления ресурсными потоками, маскированное феноменами, делающими эти процессы сходными с рыночными.

Централизованные репрессии сейчас принимают ситуативные формы борьбы «с самодеятельными застройщиками», «за упорядочение использования торговых площадей», «защиты водоохранных зон», не говоря уже о посадках «незаконных предпринимателей», «нарушителей налогового законодательства» и «политических экстремистов». Это происходит не по чьей-то злой воле, а само собой при решении конкретных проблем, возникающих в практике управления ресурсными потоками, когда оказывается, что никаким иными методами, кроме репрессивных, нельзя обеспечить ресурсами социально важное направление государственной работы.

Космополитически ориентированные экономисты и политики, защищаясь от непосредственно данной им в ощущениях реальности, изобрели термин «переходный период», в течение которого остатки ресурсной организации государства якобы соседствуют с ростками капитализма. Но никаких переходных периодов нет и не было. Советские институты науки, образования, здравоохранения, военной организации государства, административно-территориального деления, социальные группы-сословия бюджетников, сформированные для справедливого распределения ресурсов, сохранились практически неизменными и настоятельно требуют восстановления потоков к ним. Кроме того, полностью сохранилась система хранения ресурсов, так называемые мобилизационные мощности и государственные резервы.

Нынешние власти намерены удовлетворить запросы базовых институтов ресурсного государства. Об этом свидетельствуют «приоритетные национальные проекты» по развитию образования, здравоохранения, сельского хозяйства, строительства доступного жилья [13]. Национальные проекты формируются и исполняются как привычные по советским временам ресурсные мероприятия. Для идеологов этих проектов численность граждан, уровень их образования и состояние здоровья, количество квадратных метров жилья на душу населения, количество мяса и молока на ту же душу представляют собой функции от ресурсообеспеченности. Ресурсов не хватает для удовлетворения нормативных потребностей, поэтому необходимо создать условия для их увеличения. Условия же создаются тем, что бюджетные деньги (и другие ресурсы) распределяются по социально-учетным группам (сословиям) работников образования, здравоохранения, сельского хозяйства, строительства и культуры пропорционально значимости этих групп для государства.

Однако, в отсутствие великой государственной идеи и Госплана распределение оказывается нефункциональным. Из «пиара» национальных проектов следует, что технология централизованного распределения ресурсов будет использоваться все более широко. Негативный опыт реализации нацпроектов не помешает расширению этой практики.

Более того, многие трудности в реализации национальных проектов сейчас объясняются тем, что им мешает сложившаяся бюджетная и распределительная системы. Попытки улучшить эти системы и создать правовой эквивалент порядка управления в виде разного рода кодексов (Лесного, О недрах, Земельного, Водного, Гражданского, Бюджетного, Трудового и пр.) вряд ли приведут к позитивному результату. Весьма вероятно, что именно для исполнения национальных проектов в конечном счете будет создано нечто, обеспечивающее «настоящий порядок» и аналогичное советским органам регулирования ресурсных потоков: Госплану, Госснабу и Госкомцену. Функциональный аналог Госкомтруда в виде силовой Федеральной миграционной службы с ее квотами на трудовых мигрантов уже создан.

Товары и деньги при ресурсной организации государства

Для того, чтобы концентрировать ресурсы, распределять и контролировать их использование, нужно определить фрагменты государственного устройства, локализовать их и описать предназначение в терминах достижения великой цели и реализации национальной идеи. Определить объект в терминах ресурсного мироустройства означает указать его границы.

В СССР отношения между разграниченными фрагментами социалистической вселенной планировались в общем случае как потоки ресурсов между ними, а на практике принимали форму социалистических товарно-денежных отношений. Именно социалистических, так как социалистические деньги и товары виртуальны, они не более чем способ учета ресурсов, пересекающих границы между фрагментами государства. Каждая из этих границ есть бесконечно тонкая черта, по обе ее стороны - ресурсы, которые только в момент нахождения на черте считаются товарами и деньгами. Товарно-денежное измерение ресурсов возникает лишь в моменты пересечения границ. В завершенном социализме, согласно политэкономии социализма, границы сами по себе отомрут, поэтому в товарно-денежном измерении ресурсов не будет необходимости.

Само установление границ нарушает социальную справедливость и вводит неравенство разграниченных фрагментов государственного устройства. Идеологическая задача государства в целом (в отличие от аппарата государства) – ликвидация границ, установление равенства всего и вся, соблюдение социальной справедливости. Задача государственного аппарата заключается в поддержании границ, так как они дают возможность вести учет и контроль, управлять потоками ресурсов и вести административный торг по их распределению и перераспределению. Собственно, это противоречие между целью и механизмом ее достижения, между государственной идеологией и аппаратом государства было основным при советском социализме.

Каждый факт трансформации ресурсов в товары и деньги и обратно отслеживался органами социалистической государственной статистики и учета. Совокупность всех трансакций такого рода составляла товарный и финансовый баланс государства. При советской власти этот баланс с большей или меньшей строгостью наблюдался в текущем режиме и корректировался.

Тем не менее, ресурсы всегда были в дефиците, такова их природа. Их добывание было основной деятельностью строителей социализма, поскольку то, что попадало в систему распределения, можно было считать товарами с большой натяжкой. Скорее, это был дефицит. Ресурсы «доставали по блату», зачастую не по необходимости, а для обозначения административно-рыночного статуса, самой возможности «достать». Добытые ресурсы надо было освоить. Освоение было не менее важной деятельностью, чем доставание, так как неосвоенные ресурсы уменьшали шансы на их добычу на следующем цикле этой деятельности.

Эти инвариантные соотношения между нормативными (плановыми) потребностями в ресурсах и технологиями их удовлетворения возникали вокруг всех единиц социального учета: отраслей народного хозяйства и отдельных предприятий, регионов любого уровня – от какого-нибудь села до республики в составе СССР. Само планирование создавало дефицит. Для уравнивания дефицитарности в разных регионах и отраслях и возник институт перераспределения ресурсов. Социалистическая система действовала так, чтобы все были в равной степени бедными и ущемленными.

Во времена полного господства распределения (такого, как снабжение фрагментов государства во время войн) внутренние границы ликвидировались, социалистические товары и деньги исчезали, оставались одни ресурсы, распределяемые по фондам или карточкам. Это времена всеобщего дефицита ресурсов.

Напротив, во времена депрессий (перестроек и либерализаций) границы между фрагментами социалистического мироустройства расширялись, формируя социалистическое квазирыночное пространство. Тогда дефициты уменьшались, наступали эпохи изобилия. Так, в 1990 годы фрагменты государства перестали быть объектами планирования, распределения и контроля. Ранее локальные социалистические законы товарно-денежного обращения, действовавшие только при пересечении границ, превратились в общие правила обращения с ресурсами. Ресурсы зависли на границах, трансформировались в товары и деньги и остались ими, не переходя обратно в статус ресурсов. Так существенная часть ресурсов СССР за несколько лет превратилась в товары, сформировалось денежное обращение.

При этом в 1990 годы возникла иллюзия, что ресурсное государство одним махом пера чиновника, отменившего фондирование и контроль за ценообразованием, превратилось в нормальное рыночно-капиталистическое. Однако, это не более чем иллюзия, обусловленная тем, что границы между фрагментами ресурсного государства материализовались и стали настолько широкими, что в них начали безудержно размножаться социалистические паразиты, которых прорабы перестройки и прочие прогрессивные экономисты приняли за адептов капитализма.

В результате «либеральных экономических реформ» получатели ресурсов, особенно базовые институты государства – такие, как вооруженные силы, силовые структуры, образование, здравоохранение, регионы, социальные группы бюджетников, - оказались одновременно и вне ублюдочного рынка, и вне распределения ресурсов. Они вынуждены были заниматься сначала перераспределением запасенных ранее ресурсов, а потом и их расхищением. Это стало в 1990 годы основным занятием военных и работников оборонных отраслей, милиции, учителей, врачей и других бюджетников.

Сдача в аренду предоставленных государством ресурсов в виде помещений, использование производственного оборудования для получения личных доходов, спекуляция статусными возможностями, прямая распродажа госресурсов были общераспространены и необходимы для выживания ячеек ресурсного государства, границы между которыми стали прозрачными для товаров и денег, но непроницаемыми для ресурсов. Оборона государства, здоровье населения и уровень его образования в результате стали, мягко говоря, проблемными зонами, так как все ресурсы, которыми располагали соответствующие фрагменты, направлялись на обмен на товары и деньги, на выживание

К концу ХХ века надежды на то, что всемогущий рынок своей невидимой рукой решит все проблемы, остались, наверное, только у эмигрантов, романтиков строительства капитализма в России. Для решения текущих задач необходимо было восстановить ресурсные потоки к фрагментам государственного устройства. И невидимая рука ресурсной организации государства начала «наводить порядок», восстанавливая систему мобилизации ресурсов и их распределения.

Виды ресурсов в современном ресурсном государстве

Наведение порядка началось в 1995-1997 годах с выстраивания финансовой системы как ресурсной. Усилиями «молодых реформаторов» главным ресурсом постперестроечного государства стали деньги, которые сейчас накапливаются, их распределение планируется, выделение фондируется, а контроль за денежной массой ныне такой же жесткий, как контроль за стратегическими ресурсами при советской власти.

Рубли бюджетополучателям распределяются вовсе не как капиталистические, настоящие деньги, а безвозвратно, как ресурс. Распределенные деньги надо осваивать. Неосвоение денег свидетельствует о плохой работе ресурсополучателя. Административная торговля при распределении денежных ресурсов между бюджетами разных уровней и между министерствами и ведомствами уже приобрела вполне легальную форму формирования и утверждения бюджета в представительских органах власти.

Настоящими деньгами рубли становятся только при «пересечении границ», в первую очередь после конвертации в «условную единицу». Рубли невозможно инвестировать, не конвертируя их в «у.е.», которая как раз безусловна, отличаясь этим от рубля, цена которого зависит от многочисленных внутренних границ, установленных государством и корпорациями. Бизнес в нашей стране во многом организован как конвертация финансовых ресурсов, полученных из бюджетов различных уровней, в «у.е.» с последующим вложением во что-нибудь – безразлично во что, хоть в футбольную команду за рубежом.

Другой ресурс – природное сырье, особенно энергетическое. Переход нефти, газа, леса, рыбы и металлов из статуса государственных ресурсов под юрисдикцию корпораций и частных лиц составил содержание процессов приватизации. Это легализованное залоговыми аукционами расхищение сырья обеспечило ресурсами «новых русских». Обратный процесс - конвертация ранее расхищенного в государственные ресурсы - составляет содержание современного этапа развития нашего государства. Распоряжение ресурсами постепенно концентрируется в корпорациях, им контролируемых. Политика этих субъектов новых социалистических процессов выстраивается уже исходя не из интересов мифического бизнеса, а из интересов представителей государства - членов правлений и советов директоров корпораций.

Существенное отличие современной ресурсной организации государства от советской заключается в том, что конвертируемым ресурсом стал властный статус. Распределение статусов в системе государственного устройства (в отличие от СССР, где была громоздкая, но эффективная система номенклатуры и кадрового резерва) - самый, наверное, высокодоходный ресурсный бизнес. Другие ресурсы, в том числе и деньги, без статуса мало что значат. Должности государственной службы, а также должности в региональных и местных органах власти, политических партиях и организациях представляют собой самое выгодное вложение ресурсов, сформированных при их расхищении-приватизации и потому подверженных «политическим рискам».

Управление ресурсами сейчас является основной, политически наиболее приемлемой и перспективной для постсоветской России формой организации социальной жизни. Оно базируется на новых постсоциалистических ресурсах: деньгах, сырье и властных статусах.

Ресурсная организация государства никуда не делась. Она мимикрировала под рынок, но в рыночных формах ей тесно.

Мифологема социальной стабильности как форма легитимации расхищения ресурсов

Расхитители становятся главными героями эпох депрессий, растаскивая государственные ресурсы в свои личные или корпоративные заначки. Они формируют уменьшенные подобия ресурсного государства – олигархаты, представляющие собой социалистическое государство в миниатюре, с его вертикалями и горизонталями власти, потоками ресурсов и со своими расхитителями: внутрикорпоративными ворами, бандитами и удельными князьями.

Однако есть неразрешимое противоречие между формами распоряжения ресурсами и складывающейся практикой огосударствления ресурсопользования. Обладающие финансовыми ресурсами, властные и распоряжающиеся сырьем граждане понимают, что если концентрация ресурсов государством продолжится, то они неизбежно подпадут под регулирующие мероприятия, чистки и репрессии. Прежде всего потому, что их богатство сформировано на основе того, что похищено у государства. И вопрос о том, как остаться богатыми и сохранить свободу служит предметом бесконечных дискуссий внутри элиты нашего общества.

Богатые всевозможными способами пытаются конвертировать часть своего богатства во властные статусы в надежде на то, что принадлежность к новой номенклатуре или членство в очередной «партии власти» защитит их от неизбежных репрессий. Но опыт показывает, что трансформировать уворованные ресурсы в собственность и капитал весьма непросто.

Вложения в отечественные землю и недвижимость уже не гарантируют сохранности ранее уведенных у государства ресурсов и не дают возможности для конверсии их в реальные капиталы. Активная часть населения осознала, что любое частное распоряжение ресурсами в нашем государстве эфемерно. Люди всеми способами выводят собранное в эпоху приватизации за границы государства. Как говорят, нет предпринимателя с капиталом более 10 миллионов «у.е.», который бы не обзавелся иностранным гражданством и недвижимостью за рубежом. Экспорт ресурсов, конвертированных в товары и деньги, из сел в города, из городов в столицы, из столиц за границы стал постоянным занятием социалистических предпринимателей. Перемещение присвоенных ресурсов, по мнению агентов этих процессов, уменьшают риски, связанные с возможностью новой их мобилизации государством.

Озабочены не только богатые и властные. Расхищенное у государства за 15 лет трансформировалось в ресурсы десятков миллионов людей, которые не намерены их отдавать обратно. И попытки «наведения порядка» в этой нише вызовут неизбежное сопротивление. Многим людям есть, что терять. «Кулацкие восстания» начала 1920 годов показывают, что бывает в таких случаях.

Власть озабочена тем, чтобы обеспечить преемственность в распоряжении ресурсами. Отсутствие преемственности чревато для тех, кто «в процессе», известными всем рисками, в том числе потерей богатства и статуса. Власть стремится удерживать «социальную стабильность», т.е. зафиксировать и легализовать финансовые ресурсы, распоряжение сырьем и принадлежность к властной группе за теми функционерами государства, которые «заслуживают доверия». «Дачная амнистия» и принятие закона о наследовании, отменяющего налоги при передаче собственности наследникам, лишь часть шагов в этом направлении.

Возможно, уже близко время, когда государство скажет, что все нажитое - не суть важно, каким путем, - остается у владельца, но впредь распределение ресурсов будет осуществляться справедливо, т.е. так, как сочтет нужным государство. Необходимо только найти идеологическую оболочку, которая позволила бы ввести основания для мобилизации тех ресурсов, которыми сейчас распоряжаются безродные и социально не близкие граждане. Патриотизм, как представляется, в любом случае станет основой такой идеологии.

Мировая экономика и ресурсная организация государства

В ходе депрессии, одним из этапов которой был распад СССР, в России сформировалась особая реальность, опосредующая отношения между ресурсной организацией государства, оставшейся в наследство от СССР, и мировой экономикой. Внешний наблюдатель имеет основания для того, чтобы считать Россию страной с рыночной экономикой. Упорядочение использования ресурсов в постсоветских государствах при желании можно сравнивать с процессами выхода из экономических депрессий в обычной экономике. Сходство позволяет наблюдателям с реформистским умонастроением говорить применительно к российской реальности о темпах экономического роста, ВВП и прочих экономических индикаторах. Однако похожесть остается всего лишь похожестью.

Нынешнее восстановление народного хозяйства вряд ли имеет полные аналоги в обычных экономиках. Подьем в ресурсной организации государственной жизни происходит в основном потому, что государство начало концентрировать ресурсы и планировать их распределение, а вовсе не благодаря мифической рыночной экономике. Не случайно внешние инвестиции в страну сейчас принимают формы, аналогичные тем, которые использовались в конце 20-х годов XX века, – импорт производств, технологий, идей по организации производства. Тогда СССР переживал подъем после масштабной депрессии ресурсной организации государства, приведшей, в частности, к распаду Российской империи. Похожий подъем сейчас происходит в России. Известно, чему предшествовал «экономический рост» в СССР в конце 1920 годов: он предшествовал 1930-м с их коллективизацией, индустриализацией и репрессиями.

Устройство отечественных корпоративных систем управления все больше приближается к устройству государственных организаций, и по видимости капиталистические производства самоорганизуются скорее как социалистические предприятия, чем традиционные бизнес-единицы. Сами отечественные капиталисты превратились в ресурсопользователей на доверии у государства и в «руководителей главков» возрождающихся отраслей народного хозяйства России. Те из них, кто не оправдывает высокого доверия, жестоко расплачивается. Государственное рейдерство стало основным способом ревизии результатов приватизации и во многом эквивалентно выборочным репрессиям.

В стране восстанавливается ресурсная организация государства - вопреки общераспространенному мнению о развитии рыночной экономики и практике отечественного бизнеса, никак не могущего принять то, что «поляна сужается». Бизнес пока не хочет верить очевидному и пытается сохраниться или приспособиться, вписываясь в государственное ресурсоустройство, инициируя все новые и новые «либеральные законы» и продавливая формирование особых зон (экономических, рекреационных, технопарков, научных центров и пр.), в которых государственные ресурсные интенции смягчены или нейтрализованы. Однако успех таких попыток маловероятен.

По большому счету, российский капитализм существуют только в той ячейке ресурсного государства, в которой «у.е.» и рубль конвертируются без ограничений. Эта ячейка пока велика, но уменьшается, что вызывает вполне понятную озабоченность экономистов-космополитов..

Застои и депрессии как фазы государственной жизни

У всех режимов в нашей стране общими были пульсирующие отношения между регионами и столицами, основанные на ресурсной организации государственной жизни. Аналитически можно выделить следующую последовательность фаз: сильное государство-застой – оттепель, перестройка, смута, распад государства - восстановление народного хозяйства – сильное государство.

Эти фазы в ресурсном отношении принципиально различаются. При застоях накопление ресурсов, их импорт и экспорт, а также распределение среди граждан монополизированы государством. Государство само определяет кто, сколько и какие ресурсы имеет, как и где их хранит, как использует-потребляет. Материальные потоки полностью регулируются государством. Всякое внегосударственное движение ресурсов или обладание ими является противозаконным. Административный рынок унифицирован, пронизывает все отношения между элементами государственного устройства и людьми, компенсируя неизбежные просчеты планирования и распределения ресурсов. Такие периоды характеризуются также слитностью экономики с политикой и жестким ограничением политической самодеятельности населения. Расхитители ресурсов либо включены в административно-рыночные отношения, заняв позиции в торговле, распределении и разного рода силовых структурах, либо вытеснены на обочину государственной жизни.

Доступ к ресурсам у граждан возможен только сообразно их государственному статусу и нормативным, приписанным к статусу потребностям. Распределение ресурсов по социальным группам (социалистическим сословиям) централизовано. Сами сословия описаны в терминах места в социальной системе, учета и контроля. Все элементы народнохозяйственного устройства, в том числе и люди, определены в терминах социального учета и ранжированы в порядке важности для достижения великой государственной цели. Руководители важнее, чем подчиненные, инженеры важнее рабочих, военные важнее гражданских чиновников.

В следующей фазе, при депрессиях наоборот: увеличиваются политические и экономические свободы, но расхитители ресурсов при этом захватывают существенную часть социального пространства. Мобилизующий потенциал основной идеи уходит в никуда, сама идея становится темой политических анекдотов, государственная машина начинает работать в значительной степени бесцельно. Унитарность государства ослабевает, усиливается роль регионов, которые фрондируют и зажимают ресурсы. Роль государственного регулирования ресурсной политики уменьшается, дефициты воспринимаются населением как следствие плохой работы отдельных чиновников или государства в целом. Потребности людей выходят за пределы нормативных, определенных статусами, им хочется получать больше ресурсов. И они получают их, «нарушая порядок управления» и «противоправными методами», так как в рамках ресурсной организации государственной жизни легальных способов присвоения ресурсов нет. Начинается их расхищение. От времен стабильности остаются одни воспоминания о том, что «при Сталине был порядок».

В следующей фазе, при восстановлении народного хозяйства, сохранившийся госаппарат, уже в значительной степени лишенный возможности распоряжаться ресурсами, оказывается в ситуациях, когда невозможность их мобилизовать оказывается критической. Поэтому аппарат вынужден вступать в компромиссы с отдельными расхитителями ресурсов, направленные против других расхитителей, - для того, чтобы получить возможность отмобилизовать ресурсы для локализации чрезвычайной ситуации.

Цена такого рода компромиссов всегда одна: ликвидация возрождающимися силовыми структурами государства одних расхитителей в пользу других и перераспределение ресурсов в пользу ситуативных союзников. В такого рода компромиссах преодолеваются автономистские и сепаратистские тенденции. Государство монополизирует право на репрессии и становится снова унитарным, как это произошло в 2000-2005 годах. При этом оно ведет поиск масштабной идеи-цели, которая бы позволила вновь вернуться к консолидированному состоянию, когда все ресурсы подконтрольны, их расхитители ликвидированы как класс, но при этом индивидуально получили государственный статус и вписались в систему государственного устройства.

Государство – пока идет поиск идеи – приступает к переделу собственности и частичной национализации, в ходе которой ресурсы наиболее ушлых людей превращается из товаров и денег в ресурсы других людей. Перераспределение мотивируется тем, что у новых собственников более государственническое мышление, чем у прежних. Расхитители ресурсов получают ограниченную временем возможность конвертации накопленных ресурсов – ценой самих этих ресурсов – в статус в новой, еще только становящейся системе управления ресурсами. Некоторые, самые умные, успевают такой возможностью воспользоваться, другие попадают в жернова самовосстанавливающейся репрессивной системы. На этом цикл завершается, вновь возникает сильное государство и начинается очередной застой.

Заключение. О политике и политической системе

Конфликт между собственно мировой экономической реальностью и реальностью ресурсной организации государственной жизни России не может быть разрешен стандартными методами. Стремление руководства страны вписаться в мировую экономику ограничивается ресурсными интенциями государственных институтов и социальных групп. Удовлетворение растущих аппетитов осваивателей ресурсов вполне может «сьесть» все преимущества централизованного управлении ими. И после как всегда неожиданного стечения обстоятельств и синхронизации кризисов дефицита у власти уже не будет выбора в дилемме: полный возврат к ресурсной организации государства или столь же полный отказ от нее и переход к обычной экономике.

При любом выборе неизбежны огромные социальные и политические издержки, совершенно неприемлемые для власти. Укрепление государства, т.е. его доминирование в сфере контроля за ресурсами, будет означать государственные репрессии по отношению к их расхитителям. Либерализация будет означать расширение области специфической свободы для расхитителей. Так что, в принципе, выбор не велик. Это выбор между государственным террором и разгулом воровства, бандитизма и сепаратизма.

Такой маятник - прямое следствие ресурсной организации государства. Сегодняшнее промежуточное состояние не может быть вечным. Ресурсное государство, с высокой вероятностью, либо будет разворовано, разграблено и растащено на части, либо превратится в ходе репрессий в какой-то аналог СССР.

Предположим, что искусство политики будет таково, что удастся сохранить промежуточное состояние, когда только часть ресурсов контролируется государством, и есть большая зона того, что внешними наблюдателями считается рыночной экономикой. Вполне вероятно, что политически это может быть своеобразная диктатура, при которой чрезмерное расхищение ресурсов пресекается, а государство, не отягощенное необходимостью достижения великих целей, не полностью централизует доступ к ресурсам, оставляет нашему весьма специфичному бизнесу возможность конвертировать их в товары и деньги. Однако это состояние заведомо нестабильное.

Сегодня содержание текущей политики определяется стремлением удержать ситуацию и как можно дальше оттянуть время, когда надо будет делать выбор. Может быть, если выбор будет в пользу укрепления государства, то концентрация управления ресурсами на этот раз обойдется без массовых репрессий. Но это маловероятно, так как сопротивление новых хозяев жизни попыткам национализации будет весьма ожесточенным. Может быть, если выбор будет сделан в пользу очередной либерализации, страна ее переживет и ее не растащат на фрагменты удельные князья. Все может быть, но мне кажется, что в рамках существующей политической и идеологической системы нет выхода из этой колеи.

У чиновников, политиков и обычных граждан, вопреки очевидному, сохраняется иллюзия существования экономики и традиционного государства, как и многие другие иллюзии. Сохраняется и иллюзия демократии, хотя всеобщие выборы манифестируют только интересы фрагментов ресурсного мироустройства при распределении ресурсов.

Совокупность этих иллюзий делает невозможным рациональное обсуждение безвыходной ситуации. Поэтому доминируют иррациональные обсуждения – такие, как навязшие в зубах экономические и политические дискуссии между сторонниками разных вариантов реализации социалистической идеи, между патриотами и космополитами. Ясно, что никакие экономическими новации не дают шансов на то, чтобы уйти от ресурсной организации государства. Также как и действия в сегодняшнем политическом пространстве, образованном представителями жаждущих ресурсов групп.

Это значит, что независимо от того, какая политическая сила придет к власти в результате всеобщих выборов, она вынуждена будет отчуждать ресурсы для их последующего распределения. Ведь каждый политик в отдельности, как и политические партии в целом, обещает избирателям более широкий доступ к ресурсам, чем их конкуренты. Не в последнюю очередь, именно поэтому уровень доверия населения к представительским институтам низок, их бесполезность видна невооруженным глазом. Они превратились в атрибуты несостоявшейся трансформации социализма в капитализм - такие же, как российские биржи и банки, которые совсем не биржи и банки.

Сегодня можно сказать, что путь построения капитализма, начатый в 1990 годы кандидатами наук – специалистами по политэкономии социализма, привел в тупик, к новому социализму. Страна, пережив депрессию–перестройку, вступила в начале ХХ1 века в фазу ресурсного роста и начала новый этап специфически российского ресурсного строительства.

Как и в советские времена, социальная стабильность ресурсного государства основана на стремлении к справедливому распределению ресурсов. Однако критерии справедливости не выработаны и не признаны нашим обществом. Поэтому любой результат распределения ресурсов представляется населению несправедливым и генерирует социальную напряженность.

Кроме того, как показывает советский опыт, каждый распределяемый ресурс с высокой вероятностью может стать дефицитным. Дефицит денег как ресурса может перерасти в потерю контроля за инфляцией. Дефицит сырья как ресурса может стать из потенциального актуальным, если взятые государством экспортные и внутренние обязательства по энергетическому сырью не будут подкреплены ростом добычи и приростом запасов. И, наконец, статусность как ресурс может стать дефицитной в силу общего кризиса системы власти.

Каждый из этих кризисов дефицита в отдельности вряд ли представляет серьезную опасность для ресурсного государства в целом. В очередной раз ограбив население, оно преодолеет инфляцию и обеспечит, мобилизуя репрессиями «трудовые ресурсы», необходимый уровень добычи сырья. Оно сможет, если дефицит денег и сырья не выйдет за некие рамки, стабилизировать систему власти и сохранить определенность властных статусов даже в отсутствие государственной идеологии и неизбежной неопределенности при передачи власти в ходе выборов. Но если дефициты синхронизируются и кризис власти по времени совпадет с сырьевым и финансовым, то можно ждать обрушения ресурсного государства, сравнимого с тем, что произошло с СССР в 1991 году.

Очередной цикл нашей истории тогда завершится. Или начнется.


[1] С. Кордонский. Рынки власти. Административные рынки СССР и России. М. ОГИ. 2006 г.

[2] О. Бессонова. Раздаточная экономика России. Эволюция через трансформацию. М. Росспен. 2006.

[3] С.Кордонский. В реальности и на самом деле. Русский Журнал. 04.12.2000

[4] В дальнейшем изложении использованы идеи моей книги «Ресурсное государство», которая выйдет в 2007 году в издательстве «Региум». Работа выполнена при поддержке индивидуального исследовательского гранта 2006 года Научного Фонда ГУ-ВШЭ (№ гранта 06 – 010097).

[5] Есть совершенно невнятная, с моей точки зрения, идентификация отечественной реальности с «азиатским способом производства», при которой в какой-то степени затрагивается вопрос о ресурсах. См., например: А.В.Захаров. "Реальный социализм" и "азиатский способ производства". Общественные науки и современность. 1993. № 3. С. 164-172.

[6] В. Ильин. Классовая структура: классические концепции и современная Россия. Отечественные записки №3 2003

[7] Объем накопленного можно представить на простом примере: расхищение и вывоз за пределы России металлов, накопленных СССР, дают возможность уже 15 лет неплохо жить разного рода крепким хозяйственникам десятка сопредельных государств. А запасы соли, спичек, мыла, консервов и сахара, заначенных гражданами государства в эпоху последнего дефицита (в 1970-1980 годы), был – по экспертным оценкам – израсходован лишь к середине 1990-х.

[8] http://www-sbras.nsc.ru/win/sbras/pr_sib/

[9] http://www.csr.ru/contact/

[10] Я. Корнаи. Дефицит М.: Наука. 1990 г.

[11] Термин «правовое государство» в принципе не относится к социалистическим государствам, где традиционному праву нет места. Вместо права - социалистическая законность, основанная на политической целесообразности. Политическая практика ресурсного государства представляет собой некую форму реализации репрессивной технологии, иногда относительно мягкой, как сейчас, иногда чрезвычайно жесткой. Д. Фельдман, например, отмечает, что в сталинском уголовном праве преступление есть нарушение порядка или режима, а не нарушение закона. Репрессии в социалистической законности были (и остаются) борьбой с нарушением установленного порядка, в первую очередь в использовании ресурсов. Д. Фельдман. Терминология власти. Советские политические термины в историко-культурном контексте. М.: Изд-во РГГУ. 2006 г., 486 с.

[12] Принудительный труд. Исправительно-трудовые лагеря в Кузбассе (30—50-е гг.). Т. 1. Кемерово. 1994. См. также М.Колеров. Военнопленные в системе принудительного труда в СССР (1945V1950). Отечественные записки. №3, 2003.

[13] Национальные проекты. Журнал.

________________________________________________

Павел СОЛДАТОВ (предприниматель):

"ПОЧЕМУ ГАРАНТ КОНСТИТУЦИИ НЕ ВЫПОЛНЯЕТ СВОИ ПРЯМЫЕ ОБЯЗАННОСТИ?"

СШИБКА ПАТРИАРХАЛЬНОГО И ПРАВОВОГО СОЗНАНИЯ. ТЕСТ МИХАИЛА КРАСНОВА

КОНФЛИКТ ПАТРИАРХАЛЬНЫХ И ДЕМОКРАТИЧЕСКИ-ПРАВОВЫХ ПРИНЦИПОВ В КОНСТИТУЦИИ РОССИИ

МОМЕНТ ИСТИНЫ ДЛЯ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ

ПРАВДА ОТ СЕРГЕЯ МАРКОВА

ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНОВНОСТИ НАРОДА

ЧТО СТОИТ ЗА КОНФЛИКТОМ ДВУХ ПЕРСОНАЛИСТСКИХ РЕЖИМОВ?

СИСТЕМА И ЛЮДИ

Уже много позже после прочтения статьи "Фатален ли персоналистский режим в России?", когда дискуссия по этой публикации была в самом разгаре, я осознал, как тонко доктор юридических наук Михаил Краснов, сам того, похоже, не осознавая, "прокачал" наше политическое сознание, профессионально жестко подведя его под "момент истины".

Честно признаюсь, что при первом прочтении у меня сложилось твердое убеждение, что автор статьи просто не справился с задачей, которую перед собой ставил, и завел всех нас в тупик. В какой-то степени это мнение сохраняется и сейчас, о чем ниже скажу подробнее. Но ощущение тупика заставляло вновь и вновь перечитывать статью, в которой Краснов будто нарочно подкладывал нам как можно ближе "доказательную базу", по сути опровергающую, не оставляющую камня на камне от его концепции. В итоге же я пришел к выводам, вытекающим, как мне кажется, из логики Краснова, но несколько корректирующим его собственные выводы.

Сшибка патриархального и правового сознания. Тест Михаила Краснова

Главный тезис статьи сформулирован автором предельно четко и однозначно: "Персонализм может быть преодолен с помощью персонализма <…> Только обладая президентским постом и при этом высокой популярностью (рейтингом), лидер может инициировать изменения самих институциональных условий, продуцирующих персоналистский режим". И, в явном противоречии с этим, другой тезис Краснова: "Секрет консервации персоналистского режима кроется в конституционной конструкции, а не в особенностях личности лидера страны и не в особенностях нашего политического мышления".

Но, простите, если личные качества лидера государства, как считает автор, какими бы выдающимися они ни были, все равно не позволяют справиться с консервацией режима, обусловленной конституционной конструкцией, то на чем же тогда базируется утверждение, что персонализм может быть преодолен с помощью персонализма? Иными словами, вся аргументация, на которую опирается Михаил Краснов, со всей очевидностью опровергает главный тезис его концепции. Но именно эта очевидность долго не давала мне покоя. Ну не мог же такой высококвалифицированный юрист не заметить столь явного и очевидного противоречия в своих доказательствах! Тем более, что сам же эти опровергающие его концепцию доказательства положил нам что называется под нос.

И только в ходе дискуссии, развернувшейся по его статье, я понял, что Михаил Краснов вольно или невольно (скорее, невольно) провел тестирование нашего сознания. Собственно, статья и есть тест, который позволяет каждому уловить свой "момент истины", разделяющий патриархально-традиционное сознание и сознание правовое.

Противоречия в тексте Краснова, его бьющая в глаза непоследовательность как раз и свидетельствуют, по-моему, о том, как трудно даже высококлассным юристам вырваться из плена доправового патриархального сознания. И пока мы в этом плену находимся, мы так и будем бесконечно блуждать в поисках причин того, почему же именно в нем пребываем и не можем из него вырваться. "Не патриархальные взгляды общества востребуют персоналистский режим, - пишет Краснов, - а персонализм консервирует патриархальные отношения в обществе и его патриархальный взгляд на устройство власти". Но ведь не менее убедительно и обратное: консервировать можно только то, что в обществе наличествует и на что в нем есть спрос. Это - ловушка патриархального сознания, в котором, однако, уже возникла правовая составляющая, позволяющая посмотреть на него как бы со стороны. Но остаточный патриархальный синдром сужает поле обзора и обрекает мысль на непоследовательность.

Последовательно правовое сознание соотносит то, что происходит в государстве, с теми фундаментальными юридическими нормами, которые определяют и суть режима, и механизм функционирования государственного организма. А что сделал Краснов?

Он сделал не так уж мало, шаг за шагом вскрывая "секреты" конституционной конструкции и показывая, какое место в Конституции, в системе разделения властей занимает президент России и другие институты власти. Такой анализ очень важен, учитывая, что один из незыблемых принципов основ конституционного строя России - принцип разделения властей. И он тем более важен, что многие авторитетные юристы и даже авторы юридических словарей утверждают, что "глава государства в РФ - не часть системы разделения властей, он поставлен над другими ветвями власти" (Большой юридический словарь. М.: 2001. С. 475). Но главный вопрос ведь в том-то и заключается, насколько такое положение президента, закрепленное Конституцией, соответствуют другим, более фундаментальным положениям самого Основного Закона.

В первой главе первого раздела Конституции, где определены основы конституционного строя России, есть две статьи - 10 и 16, имеющие принципиальное значение для понимания поднятых в дискуссии проблем.

В статье 10 записано:

"Государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны".

А в статье 16 (ч.2) говорится:

"Никакие другие положения настоящей Конституции не могут противоречить основам конституционного строя Российской Федерации".

Отсюда следует, что конституционные положения, определяющие полномочия президента и ставящие его "над другими ветвями власти", противоречат основам конституционного строя и в этом смысле конституционными не являются. Отсюда следует также, что именно президент, как гарант Конституции, призван это противоречие устранить. Так что у меня есть все основания утверждать, что Михаил Краснов не довел свой анализ до выявления противоречий в самой Конституции, которая, узаконивая персоналистский режим, одновременно содержит и положения, предписывающие персонификатору власти преодоление персонализма. Вместо этого автор статьи, в полном соответствии с канонами патриархального сознания, сделал главный акцент на личности правителя и производной от его индивидуальных качеств популярности, чем и загнал себя в тупик, на который ему и указали некоторые участники дискуссии.

Конфликт патриархальных и демократически-правовых принципов в Конституции России

Приблизительно год назад я подошел вплотную к данной теме, написав статью "Двойное дно Российской Конституции", которая была представлена на сайте "Либеральной миссии". К этому меня подтолкнула книга Александра Ахиезера, Игоря Клямкина и Игоря Яковенко "История России: конец или новое начало?", буквально перевернувшая мое мировоззрение.

Совершенно оригинальный метод исследования нынешнего состояния российского государства через его прошлое, через призму четырех обвальных государственных катастроф (я назвал для себя этот метод исследования историко-политической логистикой) позволил авторам книги увидеть в нашем настоящем "незавершенное прошлое".

Думаю, что очень важно посмотреть, проявляется ли это "незавершенное прошлое" в нашей современной Конституции. Или, быть может, нам хотя бы в Основном Законе удалось нашу фатальную "незавершонку" преодолеть?

Поэтому именно под таким углом я предлагаю посмотреть на порой просто анекдотические противоречия между положениями Конституции об органах государственной власти и положениями основ конституционного строя Российской Федерации об этих же институтах государственного управления.

Возьмем, скажем, Совет Федерации. Сергей Миронов, председатель верхней палаты, явно испытывает комплекс конституционной неполноценности из-за того, как формируется этот орган Федерального собрания. Если он, как принято считать, формируется в соответствии с Основным Законом, то перед нами воистину конституционный анекдот: одни назначенно-утвержденные чиновники (губернаторы) дают другим выдвигаемым ими чиновникам (так называемым сенаторам) полномочия, которыми сами не обладают и обладать не могут. И какие полномочия! Эти люди, являясь объективно вторичными лицами по отношению к тем, кто их делегирует в верхнюю палату парламента, наделяются полномочиями (посмотрите Конституцию!), соизмеримыми разве что с президентскими. Но если учесть, что реально они представляют тех, кто получает свои должности только с дозволения главы государства, то получается, что они представляют именно его. И это - самостоятельная и независимая представительная власть? О каком вообще разделении властей - основном принципе конституционного строя - можно в данном случае говорить?!

Или обратимся к судебной власти. Основами конституционного строя утвержден незыблемый принцип, согласно которому она, так же как законодательная и исполнительная, самостоятельна. Между тем в конституционную главу "судебная власть" в вопиющем противоречии с вышеуказанным принципом разделения властей включили прокуратуру в ее нынешнем состоянии. Как и чем это можно объяснить?

Я думаю, только тем и так, что и в самой Конституции мы наблюдаем ту же сшибку правового и патриархального сознания, о которой говорилось выше. Но и в данном случае победу одержало начало патриархальное, выступающее под маской правового. Потому что вся система властных институтов и в самом деле выстроена в Основном Законе в соответствии с патриархальной природой персоналистского режима. И, одновременно, в вопиющем противоречии с основами конституционного строя. Об этом противоречии вскользь упоминает и Михаил Краснов, когда говорит о конституционных полномочиях самого персонификатора.

"В нашей Конституции, - отмечает он, - есть весьма странное положение, согласно которому президент РФ определяет основные направления внутренней и внешней политики (ч.3 ст.80 и п. "е" ст.84). Такого полномочия (оно одновременно и президентская функция) не только нет в конституциях европейских стран, кроме некоторых на пространстве СНГ, но и не может быть. Дело в том, что оно было попросту заимствовано из Конституции РСФСР-РФ (таким полномочием обладал Съезд народных депутатов) и характерно именно для советского типа власти. Ведь даже чисто логически это полномочие не укладывается в принцип разделения властей, ибо он предполагает, что уж в чем-чем, а в определении политики участвуют, как минимум, все легально представленные политические силы".

Однако это полномочие не только логически, но и в правовом звучании не соответствует незыблемым принципам основ конституционного строя. Поэтому у нас есть более чем достаточно оснований для того, чтобы констатировать наличие в Конституции России двух разновекторных, по сути уничтожающих друг друга позиций: традиционно-патриархальной, ориентированной на воспроизводство и укрепление персоналистско- самодержавного режима, и демократически-правовой, диктующей, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, что государственная власть осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную ветви и что каждая из них самостоятельна.

Но это фундаментальное противоречие осталось, по сути, на периферии анализа, предпринятого Красновым. Инерция патриархального сознания довлеет даже над лучшими нашими юристами-конституционалистами. Ведь нет же, повторю, никакой надобности апеллировать к личности президента и рейтингу его популярности по той простой причине, что персоналистский режим, определяющийся конституционными полномочиями главы государства, не соответствует принципам, которые сама Конституция провозглашает приоритетными и основополагающими. Какими бы полномочиями ни наделялся Конституцией президент России, они не должны противоречить основам конституционного строя Российской Федерации. Ну, а если противоречат, то, в соответствии со статьей 16 Основного Закона, эти полномочия нельзя признать легитимными.

Очевидно же, что именно сам президент РФ, являясь гарантом Конституции, и призван, в первую очередь, в установленном законом порядке предпринять меры по устранению тех дисбалансирующих конституционный строй противоречий, о которых идет речь.

Момент истины для президента России

Статья 16 Основного Закона неумолимо подводит президента Российской Федерации под момент истины. Эта статья требует от главы государства прямо ответить себе и "источнику власти" - гражданам демократического, правового государства: готов ли, способен ли гарант Конституции исполнить свой государственный долг и защитить конституционный строй России, его демократические устои? Или же он будет и впредь продолжать, вопреки основам конституционного строя, позиционировать себя прямо и косвенно как лицо (институт), стоящее над всеми ветвями власти? Будет, говоря иначе, и дальше продуцировать существование персоналистского режима, сохраняя и охраняя вышеупомянутые высшие органы государственной власти в их нынешнем парадоксально неправовом состоянии?

При таком обнажении правовой сути проблемы трансформации режима я могу согласиться с формулой Михаила Краснова, согласно которой персонализм может быть преодолен с помощью персонализма. Потому что при таком подходе не личные качества главы государства определяют демократически-правовой вектор движения России, а исключительно приоритеты конституционных обязанностей, возложенных на президента, важнейшая из которых - защита конституционного строя. Именно в 16 статье Основного Закона заложены легитимирующие основания для возвращения президента и государства из той "исторической ловушки", о которой говорит Краснов.

Я отнюдь не хочу преуменьшать остроту проблемы приведения режима (именно режима, а не только президента) в соответствие с основами конституционного строя. Более того, я вовсе не исключаю, что персоналистский режим уже прошел очередную историческую точку невозврата и что из "исторической ловушки" России опять выбраться не удастся - со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями, которые страна не раз и не два переживала в прошлом. Та же книга "История России: конец или новое начало?" на примере четырех системных катастроф, происшедших в нашей стране, очень наглядно и убедительно показывает, в какую бездну ведет инерция неправового государственного мышления.

На фоне одетой в новые наряды, но такой старой для России самодержавности, все более агрессивно проявляющейся в избранном режимом курсе, я увидел в выступлении Михаила Краснова заявку (к сожалению, только заявку!) на очень смелую и сильную политическую позицию. Читая его статью, я особенно остро осознал, насколько важно в патриархально-правовом государстве начать, наконец, говорить с властью языком права, конституционным языком. Но, чтобы разговор получился содержательным и - по отношению к власти - обоснованно требовательным, надо поскорее освобождаться от рудиментов патриархального сознания, предрасположенного к подмене законных требований выражением надежд на индивидуальную добрую волю тех или иных конкретных правителей.

Не стоит, конечно, и в данном случае строить иллюзий, что персоналистский режим услышит, примет и рассмотрит высказанные в его адрес конституционные претензии. Такой режим предпочитает слышать преимущественно самого себя. Но те, кто пытается позиционировать себя как оппозиция, именно в конституционно-правовом подходе могут найти базовые элементы позитивной политической программы.

Впрочем, дело не только в этом. Такой подход к анализу нашей государственности позволяет каждому выработать интеллектуальное противоядие как против остаточных проявлений патриархального сознания, так и против аргументации, призванной это сознание увековечить посредством ссылок на сам факт его существования. Насколько важно выработать подобное противоядие, я лишний раз убедился, читая выступление в дискуссии известного политолога, члена Общественной палаты при президенте России Сергея Маркова. Он обрушился на Михаила Краснова, исходя из других позиций, прямо противоположных тем, которые я отстаиваю.

Правда от Сергея Маркова

Отметив своевременность и актуальность вынесенных на обсуждение вопросов, Марков сразу же заявил, что расценивает конституционно-правовой подход, превалирующий в концепции Краснова, "как принципиально неприменимый для России, как такой, практическая эффективность которого смехотворна". Почему? А вот почему.

"В странах, где законы исполняются, - пишет Марков, - такой подход в какой-то мере применим <…> У нас люди никогда не жили по закону. Россия пережила несколько колоссальных исторических переломов. Сначала Петр I, ломая традицию и попирая привычные нормы, ценою громадных человеческих жертв прививал ей западную модель развития. Потом коммунисты, вопреки всем законам, осуществляли индустриализацию, также потребовавшую колоссальных жертв. Может быть, в России и следует жить по закону, но для того, чтобы, учитывая такую ее тысячелетнюю историю, научить этому ее граждан, думаю, потребуются жертвы, равноценные тем, на которые пошли Петр I и большевики. Если кто-то из политиков готов на это, то, пожалуйста, пусть пробует выстраивать стратегию в рамках конституции и права. Я не против того, чтобы бросить Россию в еще одну революцию, теперь - "революцию закона", но я считаю, что сам по себе конституционно-правовой подход в нашем случае является методологически неверным, так как Россия пока еще очень далека от царства закона и конституции. Это пока не про нас".

Конечно, в дискуссиях, да еще в такой, где в центре внимания власть, народ, право, у каждого, как говорится, Павла - своя правда. Дело, однако, в том, что правда от Сергея Маркова, согласно которой "наши люди никогда не жили по закону" и потому "царство закона и конституции пока не про нас", выталкивает Россию на задворки правовой цивилизации. Может быть, там ей и место, но тогда надо бы набраться смелости и заявить об этом прямо. Марков, однако, такой смелости не демонстрирует.

Далее, если народ у нас никогда не жил по закону, то как же он может быть (см. 3 статью Конституции РФ) единственным источником власти? Точнее, источником какой власти может быть народ, таким вот образом идентифицированный? Знаем, конечно, какой, но все-таки… Все-таки очень уж непривычно звучит: народ - источник беззакония и коррумпированности власти!

Впрочем, Бог, как известно, не в силе, а в правде. И, может быть, стоит вслушаться в намек Маркова и посмотреть, наконец, этой правде в глаза?

Попробуем. Учитывая же, что политолог в подтверждение своей мысли ссылается на прошлый отечественный опыт, обратимся к нему и мы. Для этого воспользуемся уже упоминавшейся выше книгой "История России: конец или новое начало?"

Обращение именно к ней объясняется следующими причинами.

Во-первых, в этой книге впервые, насколько могу судить, прослежены роль закона и ее изменение в нашей стране, начиная от первых Рюриковичей и заканчивая нынешним временем, в котором нам довелось жить.

Во-вторых, историческое движение законодательных, правовых потоков прослеживается авторами в русле общемирового цивилизационного течения - прежде всего, в сравнении с опытом Западной Европы и Византии.

В-третьих, что особенно важно в свете умозаключений Сергея Маркова, движение этих потоков исследуется в книге в сопряжении с анализом как народного правового сознания, так и соответствующего сознания российских правителей и элит.

Остановлюсь лишь на двух исторических периодах, к которым апеллирует политолог для эмпирической иллюстрации своих констатаций. Начну с Петра I и его преобразований.

Утверждать, что люди в ту пору не жили по закону, - это, мягко говоря, преувеличение. Потому что как раз при Петре все сферы жизни, включая и предписанные самодержцем ее изменения, начали регулироваться законодательно. При нем даже власть самодержавного царя впервые стала легитимироваться не от имени Бога, а от имени закона.

Именно закон стал в руках реформатора тем инструментом, с помощью которого он осуществил вестернизацию жизненного уклада элиты, принуждая ее к освоению европейских знаний и европейской культуры. Петр пытался придать этому инструменту универсальное значение, декларируя обязательность законопослушания для всех, включая самого себя. Конечно, деятельность верховного правителя никакими юридическими нормами не регулировалась, его власть была ничем не ограниченной (кстати, тоже согласно закону!), что создавало возможности для деспотического произвола. И, тем не менее, есть не так уж мало примеров того, как Петр признавал над собой власть закона и отказывался от действий, его попирающих.

Что касается подданных, то им при Петре жить не по закону было рискованно. Поэтому крестьяне, например, платили введенную реформатором разорительную для них подушную подать (своего рода налог на жизнь) и отдавали своих сыновей на пожизненную солдатскую службу. Узнай они от Маркова, что жили не по закону, очень бы удивились.

А вот российскую властную элиту и бюрократию принудить к такой жизни не удалось и Петру, как он ни пытался. И если бы политолог говорил только о них, то он был бы стопроцентно прав. Но он-то говорит обо всем народе, косвенно эту элиту и эту бюрократию оправдывая: ведь все живут не по закону, а не только большие и малые чиновники.

И ссылка на Сталина, мне кажется, вовсе не доказывает то, что хочет доказать с ее помощью Сергей Марков. Могли ли наши люди жить в сталинскую эпоху не по закону? Если кто и мог, то разве что сам великий вождь и учитель. Его власть не только не регулировалась юридическими установлениями, но, в отличие от власти российских императоров, даже не легитимировалась ими. А все остальные … Всем остальным непросто было жить по закону в том смысле, что он не гарантировал им защиту и тогда, когда они его не нарушали. Но это вовсе не значит, что они пренебрегали его запретами.

Ну вот, скажем, был такой закон от 7 августа 1932 года, известный как закон "о колосках". И что же - советские крестьяне и после этого продолжали ходить по колхозным полям, собирая зерно для собственного пропитания? Разумеется, находились смельчаки, готовые рисковать - голод ведь в стране был ужасный. И десятки тысяч крестьян и их детей по этому закону были отправлены в ГУЛАГ. Но остальные-то с новой юридической нормой предпочли считаться.

Да, в сталинские времена законодательство было репрессивным, допускавшим возможность самого широкого толкования. Да, "социалистическая законность" была так устроена, что гражданское, уголовное, хозяйственное право обслуживало в первую очередь интересы государства, а не граждан. Да, "социалистическое правосудие" осуществлялось нередко внесудебными органами. Да, авторы упоминавшейся книги имели все основания утверждать, что в сталинском СССР в духе традиции, идущей именно от Петра 1 (а в чем-то и от более ранних времен), была осуществлена милитаризация повседневного жизненного уклада, означавшая выстраивание мирной жизни по военному образцу. Но все это имело место вовсе не потому, что иное, неказарменное законодательство и нормальная правоприменительная практика были для народа неприемлемы. Они были неприемлемы для власти, которая не умела и не хотела управлять иначе. А что же народ? В противоположность Сергею Маркову, я склонен утверждать, что при любой власти, любых законах и любой правоприменительной практике большинство людей в России всегда считалось с действовавшими правовыми нормами и нарушать их остерегалось.

Допускаю, что в ответ Марков может напомнить, к примеру, о миллионах "несунов" брежневской поры - вот, мол, что происходит с народом, когда репрессивное законодательство сменяется более щадящим. Отвечу известной поговоркой насчет рыбы, гниение которой начинается с головы. Это не значит, что оно не добирается до хвоста. Но начинается - с головы. А в обществе - с власти и элиты, которые свое самопопустительство в беззаконии легитимируют определенным попустительством по отношению к "низам". Неужели в них, "низах", нужно искать причины коррумпированности той же брежневской системы?

Сомнительна, очень сомнительна та правда о народе, которую решил донести до нас член Общественной палаты Сергей Марков. И это касается не только прошлых поколений, но и наших современников.

Презумпция виновности народа

После того, как Сергей Марков положил в основу своих концептуальных построений полную и исторически обусловленную презумпцию виновности всех граждан нашей страны в неправовом характере отечественной государственности;

после того, как он на основании этой презумпции виновности всего народа заявил: чтобы научить россиян жить по закону, потребуются жертвы, равноценные тем, на которые пошли Петр I и большевики;

после того, как он открыто предупредил об этих новых миллионных жертвах закона политиков, готовых выстраивать стратегию в рамках конституции и права, - после всего этого как-то даже неловко говорить о том, что такая стратегия определена в 1993 году нашей Конституцией, а миллионов ее жертв что-то не наблюдается. Или, может быть, россияне живут вопреки Основному Закону?

А вот жертв беззакония властей разного уровня, жертв коррумпированных правоохранительных органов, "басманного правосудия", высокомерия судей на совести нынешнего режима тысячи и тысячи. Так что не стоит народу приписывать то, что совершает наша власть и наша элита, у которой, по признанию самого политолога, пока не все обстоит хорошо с нравственностью и патриотизмом. Можно, конечно, вспомнить о том, что многие люди, к элите не принадлежащие, берут, например, зарплату в конвертах, с которой не платят налоги. Но кто им, интересно, эту зарплату выдает? И как им платить налоги с нигде не зафиксированного дохода?

Да, жить нынче, как, впрочем, и вчера и позавчера, по закону рядовому гражданину в России очень непросто. И что же предлагает им член Общественной палаты Сергей Марков? Он предлагает им отказаться от отстаивания своих прав в суде, называя такое поведение "совершенно безумным". Удивительная логика! Людям предлагается отказаться от того, что они уже приучаются делать!

Вы, Сергей Александрович, хотя бы раз были сами в российском суде? Судя по Вашей позиции, Вы просто не представляете, сколько Ваших сограждан ищут защиты своих законных прав и интересов в гражданских, уголовных, арбитражных судах. Это не единицы, имеющие "лапу" или "крышу", а миллионы! Если неохота самому идти в суд, то поговорите хотя бы с юристами, заседающими вместе с Вами в Общественной палате, полистайте Вестники Верховного Суда. И Вы, надеюсь, поймете, что "совершенным безумием" являются и отрицание значимости судебной защиты, и провозглашение презумпции виновности граждан России, по закону якобы никогда не живших и жить не способных, и анафема на этом основании конституционно-правовому подходу, эффективность которого в условиях России будто бы "смехотворна".

Давайте все-таки оперировать фактами. Тем более, что у Вас, как у члена Общественной палаты при президенте, наверняка имеются достаточные возможности для анализа именно фактических данных. Обратитесь хотя бы в Конституционный Суд России. И Вы узнаете, что за время своего существования им вынесено значительное количество постановлений именно по обращениям и жалобам граждан, отстаивающих свои конституционные права и свободы. Поинтересуйтесь, сколько раз Конституционный Суд удовлетворял такие обращения и жалобы, в которых указывалось несоответствие принятых законов нашей Конституции.

Надеюсь, что даже этого знакомства с судебной практикой будет достаточно, чтобы признать: в России конституционно-правовой подход, в том числе и для индивидуальной защиты прав личности, не только принципиально возможен, но и является весьма действенным средством регулирования законодательства. Замечу, кстати, что я, опираясь именно на постановления Конституционного Суда, вынесенные по жалобам граждан, смог в двух очень трудных процессах - гражданском и уголовном, не прибегая даже к помощи адвоката, доказать свою правоту и защитить свои интересы. Так что и для меня, и для тех Ваших соотечественников, кто отстоял свои права в Конституционном Суде, кто смог использовать постановления этой судебной инстанции при разрешении своих конкретных дел в гражданском, уголовном или арбитражном суде, эффективность конституционно-правового подхода, смею Вас уверить, отнюдь не смехотворна. И она будет тем выше, чем больше людей будет сталкиваться с нашей судебной системой и вырабатывать свое к ней отношение и свои требования. Чем Вам не нравится такое развитие событий и почему Вы хотите его заблокировать?

Говоря все это, я не собираюсь Вас переубеждать. Если Вы живете в такой среде, если видите, что окружающая Вас элита, о которой Вы в своем выступлении сказали много справедливого, никогда не жила и не хочет жить по закону из страха стать его жертвой, то мне Вас ни в чем убедить не удастся. Но так как Вы в угоду ей подвели под презумпцию виновности весь российский народ, то я напомню Вам все же Слова Спасителя: "… Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить".

На этом я мог бы и остановиться. Однако в позиции Сергея Маркова есть и еще один нюанс, который не позволяет считать нашу заочную беседу исчерпанной. Ведь политолог не только признается в том, что для него обсуждать "приоритетность конституционно-правового подхода в решении наших злободневных проблем - все равно, что обсуждать с этой целью сионистско-массонский заговор". В его выступлении обнаруживается и некий концептуальный излом, который показывает, что обсуждать конституционно-правовой подход и сионистско-массонский заговор - это все же не совсем одно и то же.

Я имею в виду тезис Маркова, согласно которому "нам нужно единство с Европой". Интересно, на какой основе такое единство может быть обеспечено? Игорь Клямкин об этом уже Маркова спрашивал, но ответа я на сайте до сих пор не нашел. А вопрос-то резонный! Надо ли "единство с Европой" понимать так, что России предстоит вместе с ней и другими западными странами "решать судьбы Европы и Мира", оставаясь в положении, при котором царство закона и конституции - это "не про нас"? Или так, что едва нам позволят на равных участвовать в определении судеб человечества, российский народ тут же, без всяких многомиллионных жертв обретет до сих пор отсутствующую у него способность жить по закону?

Что-то нескладно у Вас получается, Сергей Александрович. Ознакомятся в той же Европе с Вашими суждениями о смехотворности конституционно-правового подхода, о народе, никогда по закону не жившем, о "безумии" судебной защиты прав человека и скажут: нет уж, вы сначала станьте Европой, а потом будем обсуждать ваши амбициозные планы и предложения. А то как-то боязно: если уж у вас такой народ, что его без нового Петра или нового Сталина к правовому порядку приучить нельзя, то лучше уж живите по советам политолога Маркова. И не слушайте юристов вроде Михаила Краснова, стремящихся, по примеру змея-искусителя, обречь этот народ на страдания и жертвы с помощью закона и конституции. А мы, европейцы, будем сами по себе.

Я же думаю, что при таком отношении к конституционно-правовому подходу, которое демонстрирует Сергей Марков, немыслимо не только "единство с Европой". При таком отношении трудно представить себе вообще какое-либо единство суверенных субъектов права. Вот, скажем, попытались создать союзное государство с "батькой" Лукашенко без конституционно-правового обеспечения. И что получилось?

Мне кажется, есть смысл посмотреть на недавний российско-белорусский конфликт и с позиций, изложенных в статье Краснова. Картина высветится более чем поучительная.

Что стоит за конфликтом двух персоналистских режимов?

В этой статье, напомню, автор обращает наше внимание на то, что положение Конституции, наделяющее исключительно президента РФ полномочием определять основные направления внутренней и внешней политики, противоречит принципу разделения властей. Применительно же к реальной политике узаконенное Конституцией положение вещей означает, что функции правительства и парламента оказываются невнятными, а сферы их политической ответственности размытыми и неопределенными. "Такая аномалия, - предупреждает Краснов, - страшна для государства, ибо создает под ним пороховую бочку с наклейкой "непредсказуемость". Эта вполне предсказуемая непредсказуемость и бабахнула на всю Европу под Рождество, нанеся серьезные раны и престижу России в мире, и самому президенту страны, поскольку именно он определяет основные направления внутренней и внешней политики.

В соответствии с политической волей российских президентов, создание союзного государства с Белоруссией, несмотря на отсутствие сколь-нибудь серьезной конституционно-правовой проработки проекта, стало для институтов власти приоритетной политической задачей. И вдруг на наших глазах, через очень много лет после принятия политического решения, разворачивается настоящая холодная война между двумя славянскими государствами. А при "разборе полетов" на заседании российского правительства под председательством президента, которое состоялось в самый разгар кризиса, выясняется, что в ходе реализации политики главы государства правительство просто закрывало глаза на те фантастические убытки, которые несла при этом Россия.

Показательно, как ключевые министры В.Христенко и А.Кудрин объясняли Путину, почему правительство не добивалось взимания пошлин на ввозимую в Белоруссию сырую нефть. Министры очень деликатно втолковывали президенту, что бездействие правительства было обусловлено политическим курсом на интеграцию двух стран. Вот он, момент истины! Только этот момент истины "прокачала" уже не конституционная конструкция, а живая реальность, обнаружившая в ходе кризиса глубинные пороки персоналистского режима, установившегося в России. Хотя, безусловно, именно конституционная конструкция эту аномалию во многом и предопределила.

Поскольку основные направления внутренней и внешней политики по Конституции определяет только президент, то правительство никакой самостоятельности проявить в ходе реализации его политического курса объективно не может. А ну как оно своей жесткой позицией взорвет этот курс! Тут шаг вправо, шаг влево от патриархальных устоев "вертикали власти" очень дорого может обойтись топ-чиновникам. В нынешней конституционной конструкции такая самостоятельность кабинета министров, которая может противоречить политической воле президента, просто немыслима.

На этом заседании правительства президент и вся страна узнали и цену такого политического курса, который не имеет конституционно-правового оформления. Каждый год только на этих неработавших пошлинах Россия теряла почти четыре миллиарда долларов. Таким образом, за пять последних лет наше государство не досчиталось около 20 миллиардов долларов. И это лишь на одном участке "интеграционного процесса".

Только наступив в очередной раз на "грабли" государственного конституционно-правового нигилизма, наши облеченные властью топ-чиновники начали бурлить: а где же правовая база для строительства союза двух государств? Где правовая база для интеграции? Кто у нас вообще работает над Конституцией союзного государства? Почему разбазариваются миллиарды?

Но в своих гневливых филиппиках чиновники благоразумненько все валили на "батьку" Лукашенко. И Ваше, г-н Марков, выступление по ТВ, которое я слышал, в той же тональности. Но я Вас прошу все-таки ответить по существу: Вы и после этого межгосударственного конфликта по-прежнему считаете конституционно-правовой подход при анализе государственных проблем принципиально неприменимым для России? Вы по-прежнему полагаете, что практическая эффективность такого подхода смехотворна, несмотря даже на потери для государства миллиардов и миллиардов долларов?

Как бы то ни было, именно Ваши собственные подходы к теме позволили мне увидеть за рождественским конфликтом России и Белоруссии сшибку двух персоналистских режимов, пытавшихся в спекулятивно-политических целях построить отношения поверх универсальных принципов права. Говорю о спекулятивно-политическом характере проекта потому, что воодушевлявшая два славянских народа идея объединения изначально не находила конституционного решения.

Система и люди

Я не случайно остановился на текстах Михаила Краснова и Сергея Маркова. Мне кажется, что они, при всей несовместимости их пафосов, в чем-то существенном содержательно пересекаются. Чтобы понять это, воспроизведем еще раз логику рассуждений того и другого.

Все доводы, которые Марков выдвинул против Краснова, кажутся, на первый взгляд, слишком уязвимыми и даже беспомощными. Но я бы не стал их недооценивать. Марков проговаривает вслух то, о чем власть и ее более осторожные защитники из экспертной среды предпочитают умалчивать. Он раскрывает главную тайну персоналистского режима, его принципиальную нетрансформируемость в режим правовой. А причины этой нетрансформируемости переносит на факторы, по отношению к режиму внешние. Прежде всего - на российский народ, при котором правовое государство можно выстроить, лишь проведя его, народ, через кровавую "революцию закона".

Да, это выглядит уязвимым. Ведь это говорится в то время, когда общество буквально стонет от того, как исполняются законы органами власти. И они не могут исполняться иначе не потому, что народ у нас "не тот", а потому, что сама власть устроена так, как устроена. Причем никакими коррекциями отдельных юридических норм и процедур такое положение вещей изменить нельзя. Даже если коррекции эти формально соответствуют критериям правовой государственности.

Так, лишив прокуратуру права давать санкцию на арест, и, возложив принятие решений о заключение под стражу подозреваемых и обвиняемых на суды, законодатель поступил в полном соответствии с конституционными принципами правового государства. Известно, что прокуроры поначалу резко протестовали против введения этой процессуальной нормы. Однако довольно быстро успокоились: суды в подавляющем большинстве случаев удовлетворяют ходатайства прокурора. Не хочу искать здесь прямой связи с тем, что прокуратура в нашей Конституции парадоксальным образом занимает место в "судебной власти". Факт лишь то, что такая практика распространена повсеместно, равно как и то, что никакого равенства сторон (государственного обвинения и защиты) в этой практике не обнаруживается. Но в таком случае скепсис Маркова относительно эффективности в наших условиях конституционно-правового подхода, доведенный до скепсиса относительно возможностей судебной защиты прав и свобод граждан, может быть, не лишен оснований?

Однако это можно было бы обсуждать, если бы политолог предложил альтернативу тому, что отвергает. Воспринимать же всерьез его призыв заменить "абстрактные" права человека "конкретным" достоинством личности, защищаемом не судами, а соседскими, этническими и садоводческими общинами, у меня лично не получается.

Правда, справедливости ради следует еще раз отметить, что Сергей Марков ищет и находит причины замечаемых и не замечаемых им несообразностей российской государственности не только в народе, но и в элите, в комплектовании которой призывает в большей степени, чем сейчас, руководствоваться критериями нравственности и патриотизма. Предполагается, что те, кто формирует, нравственны и патриотичны по определению. Короче говоря, дело не в системе и не в режиме, который Марков категорически отказывается обсуждать, а в людях. Но при таком видении ситуации конституционно-правовой подход Краснова и в самом деле должен вызывать раздражение. Ведь он вскрывает именно системную подноготную царящего в стране произвола, наличие которого не отрицает и сам Марков.

Можно ли, однако, утверждать, что его позиция и позиция Краснова исключают друг друга? Думаю, что нельзя.

Да, острие критики Краснова направлено против политической системы и ее правовых основ, а не против обслуживающих ее людей и групп. Да, его оппонент из Общественной палаты расставляет акценты прямо противоположным образом. Естественно при этом, что, делая упор на подборе людей (нравственных и патриотичных), Марков возлагает все свои надежды на того, кто находится на самой вершине. "Личность Владимира Путина важнее для общества, чем институты государства", - утверждает он. И так должно быть и после Путина, при новом главе государства, легитимность которого "будет определяться тем, насколько он в глазах населения соответствует идеалам возрождения великой и справедливой России". От него, от человека на вершине, все и зависит. И подбор кадров, и реализация "Больших проектов", и "европеизация институтов" вкупе с сохранением русской идентичности, и все остальное. Но раз так, то с какой стати менять конституционно-правовые основания системы? Ведь они лидеру ничем не мешают, ведь они для него, как пишет Марков, "являются очень слабым ограничителем".

Перед нами - одна из разновидностей того самого патриархального сознания, о котором я говорил в самом начале моей статьи. Но речь-то там шла не о Маркове, а о Краснове!

Различия между ними в том, что первый хочет видеть персоналистский режим проводником прогрессивных преобразований, а второй, усматривая в этом режиме главное препятствие на пути таких преобразований, призывает к его реформированию. Но при этом и у него единственным субъектом перемен выступает личность персонификатора персоналистского режима. Что, как я уже отмечал, не выводит автора за границы патриархального сознания, а свидетельствует о силе его инерции, не позволяющей встать на последовательно правовую позицию.

Думаю, что эта инерция работает не столько на Краснова и его сторонников, с которыми я солидарен, сколько на Маркова и его единомышленников. Их отрицанию конституционно-правового подхода надо противопоставлять не персоналистское преодоление персонализма, а текст Конституции, которой персонализм противоречит. Уповать надо не на личность президента, его прогрессивность и популярность, а на вмененную ему правовую функцию гаранта Конституции. И если в самом ее тексте существует несоответствие между основами конституционного строя и другими положениями, касающимися в том числе и полномочий самого гаранта, то именно его обязанность это несоответствие устранить.

Надо научиться говорить с президентом на строгом правовом языке. И тогда экспертам вроде Сергея Маркова тоже придется, чтобы защищать президента, этот язык осваивать. После чего, в свою очередь, появятся принципиально новые возможности для продолжения дискуссии о судьбах российской государственности.