Второй выпуск (часть 3)

Тексты участников дискуссии

Сергей МАРКОВ
"ЕВРОПЕИЗИРОВАТЬ ИНСТИТУТЫ, СОХРАНИВ РУССКУЮ ИДЕНТИЧНОСТЬ"

Игорь КЛЯМКИН
Задает вопросы Сергею МАРКОВУ

Виктор ШЕЙНИС
Задает вопросы Сергею МАРКОВУ

Алексей ЧАДАЕВ
"НЕОБХОДИМ ПЕРЕХОД ОТ ПЕРСОНАЛИЙ К ИНСТИТУТАМ"

Игорь КЛЯМКИН
Задает вопросы Алексею ЧАДАЕВУ

Сергей МАРКОВ (политолог, член Общественной палаты):

"ЕВРОПЕИЗИРОВАТЬ ИНСТИТУТЫ, СОХРАНИВ РУССКУЮ ИДЕНТИЧНОСТЬ"

ЖИЗНЬ НЕ ПО ЗАКОНУ ИЛИ КАК РАБОТАЮТ РЕАЛЬНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ
О СПОСОБНОСТИ РУССКОГО НАРОДА К САМООРГАНИЗАЦИИ
ПЕРСПЕКТИВЫ "ЗАПАДНОГО ПРОЕКТА" В РОССИИ
МЫ - НАСЛЕДНИКИ ВИЗАНТИЙСКОЙ ВЕТВИ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
НУЖНЫ БОЛЬШИЕ ПРОЕКТЫ
УЧАСТВОВАТЬ В ГЛОБАЛЬНОМ СЕТЕВОМ МЕХАНИЗМЕ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ
ПУТЕМ СОЗДАНИЯ МЕГАКОРПОРАЦИЙ
О СУБЪЕКТЕ ИЗМЕНЕНИЙ
О ПРОЕКТНОМ УПРАВЛЕНИИ РЕАЛЬНОСТЬЮ
КЛАССОВЫЕ АЛЬЯНСЫ КАК ФУНДАМЕНТ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
ПРОБЛЕМЫ И ПРОТИВОРЕЧИЯ АДМИНИСТРАТИВНОЙ РЕФОРМЫ
ГОСУДАРСТВО ДОЛЖНО СТАТЬ ЦЕНТРОМ ОРГАНИЗАЦИИ ДЕМОКРАТИИ В РОССИИ
ОТ КРАЙНОСТЕЙ ВСЕВЛАСТИЯ ГОСУДАРСТВА И АБСОЛЮТИЗАЦИИ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА -
К КОНЦЕПЦИИ ДОСТОИНСТВА ЛИЧНОСТИ
НЕОБХОДИМО ПЕРЕФОРМАТИРОВАТЬ НАШУ ЭЛИТУ
ИНЕРЦИЯ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫХ ФОРМ ЯВЛЯЕТСЯ У НАС ОЧЕНЬ СЛАБЫМ ОГРАНИЧИТЕЛЕМ

Мне представляется, что проблема преодоления накопившихся дисфункций нашей политической системы, проблема ее трансформирования поставлена инициаторами дискуссии правильно и своевременно. Почему правильно и почему своевременно? Россия при Путине, образно говоря, отошла от края пропасти, смогла избежать опасности непосредственного социального и политического краха. После периода перемен начался период стабилизации, восстановления государственности.

Было движение куда угодно, лишь бы от пропасти. Сейчас этот период закончился, государство как субъект восстановлено. Уже никто не решается бросить ему вызов: ни чеченские сепаратисты, ни олигархи типа Березовского или Ходорковского, ни внешние силы. Но теперь возникает вопрос: куда идти дальше? От пропасти мы отошли, период стабилизации закончился, закончился с момента ареста Ходорковского, когда стало ясно, что нет субъекта, способного бросить вызов власти. С этого момента должен был начаться новый этап. Но до сих пор непонятно: какой именно? Прошло уже два года, но Путин все еще так и не определился со стратегическим направлением этого нового этапа.

При Путине происходит накопление ресурсов для будущего развития. Выплата долгов, восстановление экономики, стабилизационный фонд, вертикаль власти, популярность Президента и его курса - все это потенциал, который накапливается, но еще не определилось - на что, на достижение каких целей он будет направлен. Период восстановления и накопления ресурсов, мне кажется, затянулся.

Наметилось определенное "провисание" политической воли власти. Именно государство - как главный политический институт любой нации - должно определять направление развития страны, опираясь на ясно выраженную волю народа. Именно оно имеет монопольное право на арбитраж, на насилие и на любые другие действия в случае критических обстоятельств, бросающих нации вызов. Оно несет главную ответственность за защиту общества от разного рода угроз, в том числе - отставания в развитии. Итак, мы смогли отойти от пропасти, и уже этим Путин заслужил достойное место в истории, но с определенного момента он явно медлит с принятием принципиальных политических решений.

Я в принципе не хочу рассуждать про политический режим Путина. Участники дискуссии, все очень умные и уважаемые люди, критикуют персоналистский режим, но сами - и смех, и грех - с утра до вечера рассуждают про Путина. В результате сам их подход к анализу политики оказывается персоналистским. Как-то нелогично слышать все время про Путина, да про Путина. Что он, Господь Бог, что ли?

Жизнь не по закону или как работают реальные социальные системы

Что касается существа позиции инициатора дискуссии Михаила Краснова, то я расцениваю конституционно-правовой подход, превалирующий в его концепции, как принципиально неприменимый для России, как такой, практическая эффективность которого смехотворна. Задам риторический вопрос: у нас вообще когда-нибудь законы исполнялись? В странах, где законы исполняются, такой подход в какой-то мере применим. У нас же, к примеру, красный свет светофора вовсе не означает, что нельзя ехать. Он означает, что ехать не рекомендуется, поскольку вероятность того, что вам ударят в бок, выше, чем если бы вы ехали на зеленый.

У нас люди никогда не жили по закону. Россия пережила несколько колоссальных исторических переломов. Сначала Петр I, ломая традицию и попирая привычные нормы, ценою громадных человеческих жертв прививал ей западную модель развития. Потом коммунисты, вопреки всем законам, осуществляли индустриализацию и социализацию, также потребовавшую колоссальных жертв. Может быть, в России и следует жить по закону, но что для того, чтобы, учитывая такую ее тысячелетнюю историю, научить этому ее граждан, думаю, потребуются жертвы, равноценные тем, на которые пошли Петр I и большевики. Если кто-то из политиков готов на это, то, пожалуйста, пусть пробует выстраивать стратегию в рамках конституции и права. Я не против того, чтобы бросить Россию в еще одну революцию, теперь - "революцию закона", но я считаю, что сам по себе конституционно-правовой подход в нашем случае является методологический неверным, т.к. Россия пока еще очень далека от царства закона и конституции. Это пока не про нас.

Наблюдая за реальными социальными и политическими процессами, хорошо видно, что парламентская система в Великобритании на практике работает совсем по-другому, чем в Японии, и тем более чем в африканских и азиатских странах. В основе их практического функционирования лежат одинаковые правовые принципы, но разные политические системы. Дайте африканской стране британскую политическую систему в ее чистом виде, и они возьмут из нее только одно: премьер-министром можно быть без ограничения срока. При этом парламент сольется воедино с исполнительной властью, а члены парламента будут одновременно и членами правительства, - вот что останется от парламентской системы Великобритании. Именно поэтому я считаю, что в каждом конкретном случае конституционно-правовые рамки могут варьироваться от +100% до -100%, тем более что в нашей конституции заложено все что угодно. Более того, изучая в свое время американскую конституцию, я понял, что это не столько закон, сколько социально-политический памфлет, предлагающий беспредельно широкие конституционно-правовые рамки. Поэтому для меня обсуждать приоритетность конституционно-правового подхода в решении наших злободневных проблем - это все равно, что обсуждать с этой целью сионистско-масонский заговор. Зачем нам обсуждать сионистско-масонский заговор? Мы с тем же успехом могли бы обсуждать конституционно-правовые основы марксистского государства. Во время Сталина важной была не бухаринская конституция, а ленинско-сталинский политический режим.

Вместе с тем, наши коллеги, участники данной дискуссии, говоря о проблеме российской государственности, совершенно справедливо ставят вопрос о том, каким образом возможно в России сформировать демократическое государство западного типа. Это абсолютно адекватный, правильный вопрос. Тем более что мы видим, что именно так он ставился народами Советского Союза в конце 80-х годов, но тогда эта задача не была реализована. Почему она не была реализована? Во-первых, не было работоспособной концепции демократизации в многонациональном обществе, и в результате страна рассыпалась. Кстати, не только советское многонациональное общество рассыпалось при переходе от авторитаризма к демократии, в подобных ситуациях это нередко происходило и с другими такого рода образованиями: с Югославией, с Чехословакией. Скажу более определенно: для того, чтобы политическое развитие было успешным, оно должно быть концептуально оформленным. Классическим примером можно считать, положим, Соединенные Штаты в ситуации кризиса 1930-х годов: спасительным выходом оказалась концепция Кейнса, блестяще реализованная Рузвельтом. Другой пример: выход Чили из кризиса первой половины 1970-х годов, когда была реализована концепция Чикагской школы (Фридмана-Хаека). Есть ли у нас сегодня концептуально оформленная стратегия развития? Я таковой не вижу. И в этом - наша слабость.

О способности русского народа к самоорганизации

Но, оценивая внутренние возможности трансформации российского государства, следует отметить один чрезвычайно важный фактор - слабую самоорганизацию русского народа. Причина того - в колоссальной мощи государства; русский народ всегда организовывался государством, это факт. В свое время Томас Манн сказал: "Есть три понятия: фашист, честный и умный - они несочетаемы. Если умный и честный - не фашист, если умный и фашист - нечестный, если и честный и фашист, то неумный". Аналогично для русского народа можно тоже составить три несочетаемых понятия: способность к добровольному сотрудничеству, способность уважать закон и способность быть самостоятельным, независимым от государства. Способные к добровольному сотрудничеству и самостоятельные обязательно образуют какие-то полукриминальные структуры. Сочетание способности к кооперации с другими и законопослушности лишает самостоятельности и обуславливает зависимость от государства. Сочетание законопослушности и самостоятельности лишает способности вступать в добровольные объединения с другими себе подобными, атомизирует российский социум.

Посмотрите, как слабо русские организованы в других странах: в Германии, США, Франции, странах Прибалтики. Они везде значимы количественно, но не значимы политически из-за своей неорганизованности.

Итак, при наличии слабой способности русского народа к самоорганизации российское государство всегда выступало в качестве субъекта организации, а народ ожидал от государства организующих и управляющих импульсов. Поэтому в России до сих пор столь слабое гражданское общество, столь слабые рыночные институты, - эти важнейшие элементы самоорганизации. Распад экономики, произошедший в результате развала многонационального государства, а также разложение традиционных моральных ценностей и серьезное ослабление государственного начала как такового в совокупности предопределили крах очередного проекта вестернизации России. Но какой мы должны сделать из этого вывод? Должны ли мы считать, что проект развития по западному образцу для России совершенно не подходит? Нет, не должны. Поскольку, с моей точки зрения, европейские ценности для нас весьма привлекательны, а сама Европа является одним из важнейших образцов, которому мы следует в течение уже многих веков.

Перспективы "западного проекта" в России

Более того, даже если западный проект предполагает возможность прихода на российские рынки крупных западных корпораций, способных поставить под контроль сибирские недра, нефть, газ и т.д., - даже это не является, с моей точки зрения, преградой на пути вестернизации. Пусть приходят. Но только если в обмен на это мы сможем получить достаточно высокий уровень жизни, сравнимый с европейским, возможность пользоваться западными, европейскими стандартами жизни, быта, политическими правами и проч., и в том числе правом участвовать в решении судеб Европы и Мира. Такой обмен я считаю вполне равноценным. Поэтому неудача 1990-х гг. для меня вовсе не означает, что нельзя попробовать еще раз. И то, что при этом Россия должна будет пойти на частичную потерю суверенитета, для меня также отнюдь не означает, что не стоит и пробовать. Часть своего суверенитета мы должны обменять на участие в глобальном управлении миром. При этом возникают совсем иные, более существенные вопросы, на которые ответы так и не даны, и наши коллеги, как правило, даже не пытаются дать на них ответы. Почему тогда - в 1990-е гг. - проект вестернизации не удался? И что необходимо сделать конкретно, чтобы он осуществился в ходе новой попытки, каков должен быть конкретный механизм его реализации?

Вместо того, чтобы отвечать на эти вопросы, сторонники западного проекта для России упирают на то, что Путин - не тот лидер, который способен реализовать такой проект. Все дело, якобы, в Путине. И даже когда коллеги рассуждают о закономерности формирования и воспроизводства персоналистского режима, они, по сути дела, сводят все к персональным действиям Путина (в какой мере его власть мешает - или не мешает - продвижению этого проекта). Такое внимание к его персоне, на мой взгляд, абсолютно чрезмерно. Более того, для моих коллег проблема возрождения западнического проекта не предполагает элемента преодоления неких объективных трудностей на этом пути, - они, вроде бы, будут преодолены сами собой. К примеру, Георгий Сатаров рассуждает о том, что демократия - это институционализированная случайность, в то время как наша политическая практика базируется на христианском концепте предопределенного пути. Но, противореча самому себе, он начинает вполне "недемократически" рассуждать о политической предопределенности, о том, что, главное, чтобы Путин не мешал, и тогда процесс пойдет сам. Ему вторит и Михаил Краснов, предлагая, чтобы очевидные дефекты персоналистского режима персоналистскими же средствами устранял сам Путин. Этот логический парадокс мне представляется весьма выразительным.

Идея о том, что вестернизация осуществится сама по себе, главное - чтобы Путин не мешал, порочна в самой своей сути. Не осуществится! Еще КПСС это продемонстрировала своей политикой. И здесь мы выходим на еще один аспект суверенитета, понятый с точки зрения проблемы нашей цивилизационной идентичности. Для меня, скажу честно, суверенитет сам по себе не является сверхценностью. Лично я готов отказаться от суверенитета, если Россия взамен получит что-то большее: станет мощной и богатой страной. Но суверенитет - это исторический выбор нашего народа, и от этого я отказаться не могу. Я признаю исторический выбор своего народа и буду бороться за суверенитет России не потому, что мне он кажется сверхценностью, а потому, что уважаю этот выбор народа. Понятно, что суверенитет я понимаю не в правовом смысле, а в политическом. Так, в правовом смысле Болгария, Япония, Грузия - являются суверенными, а политически - нет.

Мы - наследники византийской ветви Европейской цивилизации

Но вернусь к проблеме идентичности. Мы ясно ощущаем себя, с одной стороны, частью европейской цивилизации, а с другой стороны, отдельной от Запада евразийской ветвью этой европейской цивилизации (православной, восточно-христианской, восточноевропейской). И мы рассчитываем, что наша идентичность должна позволить нам органично войти в объединенную европейскую цивилизацию. Мы - вместе с украинцами, белорусами, грузинами, армянами, болгарами, румынами - являемся византийской частью большой европейской цивилизации. Кстати сказать, нам сегодня еще предстоит осознать себя в этом качестве продолжателей византийской традиции в европейской цивилизации. Европа, имеющая общий корень - античность, в свое время разделилась на Западную, образованную королевствами и отдельно от них стоящей церковью, и восточную, где было единство империи и соединенной с ней церковью. И мы должны осознать себя как особую часть общеевропейской общности, не размытую, не сметенную историей, не разрушенную и устоявшую в течение полутора тысячелетий. Эта наша особость должна быть сохранена и - вместе с западноевропейской - должна образовать более богатое единство целостной европейской цивилизации, частью которой мы всегда являлись и по-прежнему являемся. И наш народ ощущает свою особую идентичность.

Сложность - в другом, в исключительной степени европеизации нашей элиты. В предлагаемой сегодня новой версии западнического проекта превалирует крайне искаженное представление о его движущих силах. Его идеологи по-прежнему лепечут что-то про средний класс. Господа, я занимался партиями и могу сказать, что почти каждая партия рассматривает в качестве своей социальной базы средний класс. Да они не наберут и по десятку человек из среднего класса на каждую партию. А потом, не стоит забывать, что в свое время именно средний класс привел к власти фашистов в Италии и нацистов в Германии.

Еще одна сложность коренится в нашей многоэтничности. Наша многоэтничность принципиально отлична от американской, модель которой - "плавильный котел" с маленькими элементами "салатной миски". У нас же - полноценные большие куски, а не "кусочки салата", т.е. народы, имеющие свою территорию, флаг и герб, культивирующие свой язык, национальную школу и т.д. Наша многоэтничность на несколько порядков сложнее и основательнее американской, а также любой отдельной европейской страны, и может сравниться только с многоэтничностью Евросоюза в целом.

Нужны Большие проекты

Каковы же в этих условиях перспективы нашей модернизации?

Во-первых, мы должны отчетливо представлять, что наша модернизация с неизбежностью является догоняющей, или, как мы хотели бы, "догоняюще-обгоняющей" (как при Хрущеве). Поэтому модернизация по американскому или европейскому пути нам не вполне подходит и вряд ли для нас возможна. Страны Запада опередили нас весьма существенно, и могут позволить себе модернизироваться естественным путем посредством нормальной конкуренции, поскольку на их стороне преимущество более сильного и развитого, у них больше ресурсов развития. У нас все это в недостатке, поэтому мы вынуждены так или иначе идти по пути догоняющей модернизации, а для этого нужны мобилизационные механизмы, для этого нужны большие проекты. Поэтому для меня вопрос, способно ли российское государство содействовать модернизации, равнозначен вопросу, способно ли российское государство на большие проекты.

Ответить на этот последний вопрос непросто. С одной стороны, этому категорически противоречит идеология нынешнего экономического крыла правительства. Они уже привели к деградации экономику России, разрушая, например, российский Аэрофлот, разделяя его на несколько десятков маленьких авиакомпаний. Зачем? Кто-то полагает, что это заговор врагов против России. Ничего подобного, нет таких врагов, которые ставят задачу разрушить российский Аэрофлот. Но зачем это было сделано? Потому что такова была господствующая в этой среде идеология: нужно, дескать, разукрупнять монополии, максимально поощрять конкуренцию.

Но сегодня конкуренцию выигрывает тот, кто выходит на большие рынки, а для этого самому нужно быть большим. Я, разумеется, не предлагаю разогнать все экономическое крыло правительства, среди них есть хорошие, разумные люди с вполне здравыми идеями. Но нужно провести своего рода гегелевское "снятие" - в том смысле, что все хорошее в их деятельности и в их идеологии взять, а все плохое, вредное - отбросить.

Впрочем, и в имеющейся на сегодняшний день экономике есть зачатки Больших проектов. Например, создание Газпрома - это Большой проект, который с огромным трудом удалось отстоять от желающих его "разукрупнить". Сейчас уже всем ясно, что его сохранение - колоссальная удача. А благодаря успехам в вопросах капитализации Газпром сегодня - колоссальный инструмент российского влияния в мире.

Наши сегодняшние национальные проекты - еще только приближение к Большим проектам. Мы только еще пытаемся сформулировать свои национальные задачи. Но уже сегодня население испытывает тяготение к Большим проектам, к их необходимости постепенно подходят и бизнес, и государство. Поэтому мне кажется, что если не произойдет новых катастрофических срывов в нашем развитии, мы неизбежно примем идеологию Больших проектов. А через их реализацию - к модернизации социального пространства (ясно, что пространство Больших проектов охватывает не только экономику, но и всю социальную сферу). Одним из важнейших такого рода проектов было бы, как мне кажется, использование отечественных разработок для создания системы подключения к Интернету через спутниковую связь. У нас есть отличная спутниковая группировка, есть своя авиакосмическая промышленность, есть система космической связи, есть огромная малозаселенная территория. Спутниковый Интернет и Россия буквально созданы друг для друга. Другие подобного рода проекты могут быть нацелены, например, на создание системы политического образования, на другие крупные проекты, способные кардинально преобразовать социальное пространство. Но вместо этого у нас до сих пор доминирует убогая идеология о невидимой руке прогресса в рамках свободного рынка.

Участвовать в глобальном сетевом механизме принятия решений

Второе ключевое условие нашей модернизации - наличие стратегической жизнеспособности российской государственности в условиях глобальной конкуренции. Выполняется ли это условие сегодня? Вопрос остается открытым.

Что необходимо предпринять для его выполнения?

Во-первых, важно упрочить свое присутствие в мировом правительстве. В мире созданы глобальные экономическая, информационная, экологическая системы, система безопасности, создается глобальный политический механизм урегулирования конфликтов и принятия решений - все это и есть мировое правительство. В основе его функционирования лежат отнюдь не принципы демократического голосования, принятые в официальных структурах ООН. Его работе не соответствуют ни модель демократии с ее конституционно-правовыми механизмами, ни модель всемирного заговора. Мировое правительство строится на основе сетевых принципов взаимодействия, важность, преимущества и существо которых мы стали понимать только сейчас. Структура его образуется не совокупностью его членов, а ключевыми узлами мировой сети, в числе которых - Большая Восьмерка, Совет Безопасности ООН, Политический Совет НАТО, руководство Международного валютного фонда, руководство Мирового банка и т.п. Я предоставляю читателю возможность самому продолжить этот список. Мировое правительство - это открытая система, туда пускают со своими проектами, пускают того, кто готов участвовать вложениями ресурсов, кто предлагает реальный вклад в ее развитие. Нам необходимо входить в это правительство; жизнеспособность тех, кто находится вне его, оказывается невелика, если только они не выбирают стратегию автаркии, как, например, Белоруссия. Белоруссия неплохо развивается, но вынуждена замыкаться в себе и в какой-то момент может быть сломана воздействием внешних сил.

Что же следует предпринять для полноценного вхождения России в мировое правительство? Конечно, нужно повышать эффективность государства. К сожалению, сегодня наше государство крайне неэффективно, прежде всего, из-за высочайшей коррупции, отсутствия стратегии развития и отчетливой общегосударственной идеологии, т.е. разделяемой большинством общества системы ценностей и общенациональных приоритетов, подобно той, что имеют американцы.

Путем создания мегакорпораций

Впрочем, определенные усилия в этом направлении уже предпринимаются, в частности - дан импульс созданию глобальных мегакорпораций. На сегодня таковой мегакорпорацией уже стал Газпром, к этому уровню подтягиваются Роснефть, Лукойл, Росвооружение, РАО ЕЭС, Атоммаш, РАО ЖД, Норильский Никель и ряд нефтяных компаний. Видимо, будет создана глобальная алюминиевая (Дерипаска и Ваксельберг) и глобальная металлургическая (Абрамович и Мордашов) мегакорпорации. По-видимому, будут созданы два-три мегабанка на базе, я думаю, Внешторгбанка, Внешэкономбанка и Сбербанка, а также, надеюсь, авиационная корпорация (хотя последние предложения министерства транспорта способны перечеркнуть такую возможность).

Все эти тенденции к формированию мегакорпораций следует рассматривать как формы повышения конкурентоспособности России, ее жизнеспособности. И почти все они инициированы государством. Кто создал Газпром? Государство. Кто сделал его таким, какой он есть? Кто Роснефть создал? Государство.

Конечно, важной проблемой является способность государства сохранить в новых условиях, во-первых, свою независимость от этих создаваемых им мегакорпораций, а во-вторых, свой контроль над ними (в частности, над тем, чтобы инвестиции этих новых экономических гигантов непосредственно участвовали в развитии России). Иными словами, важно, чтобы государство сохранило способность действовать в интересах нации и не превратилось в орудие интересов мегакорпораций.

Конечной целью здесь является наращивание человеческого капитала. Т.е. вопрос в том, пойдет ли развитие мегакорпораций, пускай через двадцать опосредующих звеньев, путем вложения инвестиций в человеческий капитал - в образование, здравоохранение и прочие необходимые для нормальной жизни людей сферы? Вопрос этот остается пока без ясного ответа, но первые шаги сделаны в нужном направлении.

О субъекте изменений

Важный вопрос, когда мы говорим о модернизации страны, - это вопрос о том, кто является субъектом изменений. Мне представляется, что субъектов изменений несколько. Во-первых, это рыночная среда (здесь я солидаризуюсь с Алексеем Зудиным). Проще говоря, это среда, способная создать российский Microsoft: где-то в гараже некие гениальные изобретатели, обладающие вместе с тем и способностями менеджеров, создают некую новую технологию и на ее основе - новую социально-экономическую реальность. По крайней мере, возможности для этого у нас есть. Но, естественно, должны быть предприняты и определенные дополнительные действия для поддержки малого и среднего бизнеса, чтобы он мог как-то выживать и развиваться.

Второй субъект изменений - это внешняя среда, т.е. давление, идущее извне, в т.ч. и с Запада. Это и давление экономической конкуренции, поощряющей развитие технологий, это и военно-политическая конкуренция, не позволяющая нам дремать, это и идейная конкуренция, втягивающая нас на поле идейно-политического противостояния. Очевидно, что большая часть российского политического класса с удовольствием предпочла бы просто продолжать эксплуатировать украденное в 1990-е годы, но необходимость идейной легитимации своего высокого статусного положения заставляет их принимать вызов мирового сообщества и идти на это поле идейной борьбы. Именно поэтому влияние внешней среды является важным и в целом позитивным стимулом к изменению.

Но еще более важным мне представляется то обстоятельство, что на данный момент существует явный дефицит субъектов изменений, иными словами, многие из них еще только должны быть созданы. Наиболее важным из таких потенциальных субъектов изменения, с моей точки зрения, должна стать политическая партия - при том, что у нас сегодня очевидный дефицит политических партий. "Единая Россия", с моей точки зрения, политической партией не является; она является, скорее, механизмом голосования за президента на непрезидентских выборах, и одновременно, механизмом голосования за пропрезидентские законопроекты в парламентах разных уровней (в Госдуме и в региональных парламентах). Но это - не партия идей, недаром ее руководство никак не может определиться по поводу идеологии; это невозможно в принципе, поскольку ее составляют люди принципиально безыдейные. Нам нужны настоящие партии. Может быть, и на основе "Единой России", но это должно быть что-то новое, а не "Единая Россия" в том виде, в котором она существует сейчас.

О проектном управлении реальностью

Но главным субъектом изменений должны стать сами Проекты. Если мы переходим к проектному управлению реальностью, то частью этих проектов становятся экспертные группы. Именно в экспертной интеллектуальной среде, являющейся одной из важнейших составляющих этих проектов, и должны рождаться инновационные идеи. Нам просто необходимо переходить к проектному управлению, как к наиболее современному способу развития. И когда я говорю о партии, я имею в виду не классические массовые партии XX века, но партии XXI века, которые должны стать проектными партиями. Правящей партией сейчас является отнюдь не "Единая Россия", реальной правящей партией является проектная протопартия, своего рода протосубъект российской политики, включающая в себя Администрацию Президента, руководство федеральных телеканалов и экспертные центры, близкие к АП. Да и руководителей крупного бизнеса тоже можно включить - в той мере, в какой они участвуют в этих проектах. Субъектами же реализации проектов должны быть, условно говоря, проектные комитеты, при том, что наиболее сильным субъектом, наиболее постоянным и консолидированным останется проектная партия. В целом это будет не чисто государственная структура, а некий комплекс, включающий госструктуры, взаимодействующие и тесно связанные с бизнесом, со СМИ, с экспертными структурами, с общественными организациями и т.д. Естественно, такая протопартия должна с необходимостью, в качестве своей периферии включать в себя и сетевые организации.

Классовые альянсы как фундамент государственности

В какой мере перечисленные выше субъекты изменений составляют континиум, достаточный для реализации поставленной задачи трансформации российской государственности? То, что мы имеем на сегодняшний момент, весьма далеко от желаемого идеала. Но я хотел бы подчеркнуть, что мы находимся в процессе вполне доброкачественной трансформации. Каково нынешнее состояние российской государственности? У нас традиционно в основе государства был альянс бюрократии с каким-то другим социально-классовым субъектом. В рамках монархии Романовых мы имели альянс аристократии и бюрократии, причем первоначальным создателем государства в соответствии с собственными ценностями выступала аристократия, но в дальнейшем в рамках этого альянса постоянно усиливалась роль бюрократии. В конечном счете бюрократия вступила в противоречие сама с собой, обессмысливая идею государства (поскольку смысл в государственность привносил именно тот, другой, породивший государство член альянса, который постепенно оттеснялся бюрократией от управления). На следующем, советском этапе возник иной альянс - альянс идеократии и бюрократии. Новую государственность создала большевистская идеократия, но для нормального осуществления государственности ей потребовалась бюрократия. Далее с большевиками произошло то же, что и с аристократией: в рамках нового альянса бюрократия стала усиливаться, подбирая ресурсы власти под себя, и в конечном итоге советская государственность обессмыслилась. Возможности идеократии были минимизированы, власть оказалась в руках технократов, государство рухнуло, поскольку, став продуктом холостого цикла воспроизводства бюрократии, утратило смысл своей деятельности. Постсоветским этапом был альянс бюрократии с демократией, однако и этот проект не удался, поскольку демократия как основа государственности устойчиво и успешно функционирует только в рамках зрелого гражданского общества, а в реальных условиях России таковая предпосылка отсутствовала. (В Западной Европе в основе современной государственности лежит альянс демократии, организованной в Гражданское общество, и бюрократии. В США - альянс демократии, бюрократии и олигархии.) В результате в России сегодня формируется очередной, четвертый проект государственности на основе альянса олигархии и бюрократии.

Начало этого нового проекта можно датировать примерно 1996 годом. Олигархии понадобилась бюрократия, бюрократия стала усиливаться и в конечном итоге произвела в 2000 году контрпереворот и к сегодняшнему дню подчинила себе олигархию. Как будет развиваться процесс дальше, пока неясно. Думаю, что в дальнейшем этот альянс олигархии и бюрократии сохранится, но борьба за первенство между двумя этими силами продолжится.

Если олигархия возьмет верх, то появится некий смысл развития государственности. Но этот смысл будет антинародным по своей сути. Поскольку наша олигархия основана на монопольном сырьевом экспорте, то на 90% ей государство не нужно. А стало быть, лишним оказываются примерно те же 90% российского населения, не нужно обеспечивать им ни образование, ни здравоохранение, а еще лучше, если они просто перемрут быстрее - и вообще мешать не будут. Чем менее населенной будет российская территория, через которую нефть и газ пойдут внешним потребителям, тем спокойнее и безопаснее будет хозяевам-олигархам-сырьевикам.

Иной, бюрократический вариант плох тем, что обессмысливает государственность, лишает цели государственного развития смысла и ясности.

Возможны три варианта стратегического целеполагания для России. Первый - это альянс демократии с бюрократией, для этого нужно развивать гражданское общество, нужны осмысленные, массированные программы поддержки институтов гражданского общества, говоря прямо, на развитие гражданского общества должны быть направлены колоссальные бюджетные расходы государства, поскольку без этого демократия сама по себе не сформируется.

Второй вариант - это формирование идеократии как развитие некоей идеи и превращение российской государственности опять в государственность идеологическую. Идеология в этом случае может быть разной, и не столь плохой как большевизм. Например, могу предложить для России такую идеологию, - стать Европой, сохранив русскую душу, т.е. европеизировать институты, сохранив русскую идентичность. Это была бы грандиозная задача, возвращающая нас к нашим идейным истокам, к Византии. Как я уже говорил, мы являемся наследниками византийской европейской традиции, и наша миссия - обеспечить воссоединение Европы как двух распавшихся частей ранее единого целого: католико-протестансткой Европы Рима и православной Европы Византии. Это великая идея и великая миссия - возродить единство и силу европейской цивилизации. Иными словами, в рамках альянса идеократии и бюрократии возможны разные проекты, но в любом случае в основе идеократической государственности должна быть идея, должна быть идеология.

Наконец, третий вариант - это превращение олигархии в аристократию. Но для этого у правящего класса должна появиться идеология служения. Ныне в основе идеологии правящего класса лежит отношение к России как временно оккупированной чужой стране, которую нужно нещадно эксплуатировать, презирать ее народ и вывозить все наворованное из страны. Естественно, чтобы стать аристократией, должна возникнуть идея служения, идея высокая, с неизбежностью включающая в себя, между прочим, такой элемент, как значительное ограничение личного потребления. В той мере и до тех пор пока олигархия проявляет свою неготовность принять такое самоограничение, она демонстрирует свою неспособность управлять страной, и остается в России в подвешенном, нестабильном положении.

Кто и каким путем будет осуществлять выбор того или иного из этих вариантов? Думаю, - это задача для руководства проектной правящей партии, которая возьмет на себя ответственность за преобразование страны и которая получит поддержку от населения, своего рода карт-бланш на преобразования.

В какой мере это будет свободный выбор? Как всегда, условно свободный. Он будет ограничен многими факторами, например, тем, что государственный суверенитет представляется для народа России сверхценностью. К тому же у нас есть своя идентичность, которую разделяет большинство населения. Есть и ряд других факторов, ограничивающих выбор, но известное пространство свободы выбора все еще сохраняется, - от проектного строительства гражданского общества до возрождения институтов аристократии и византийского, по сути дела, имперского проекта.

Для меня, кстати, слово "империя" - это очень хорошее слово, обозначающее огромное государственное пространство, где карьера человека не зависит от его этнической принадлежности, где этнический конфликт жестко подавляется центральной властью и где этническое самоопределение осуществляется прежде всего в культурных, а не политических формах. С этой точки зрения США - это империя, Евросоюз - это империя, Китай - это империя, и Россия - это тоже империя, но потерявшая часть своих территорий; при этом многие из отпавших территорий деградировали и балансируют на гране хаоса, а некоторые вошли в состав других империй и поэтому выжили (страны Прибалтики).

Проблемы и противоречия административной реформы

Из сказанного, думаю, ясно, что для формирования государственности необходимо вполне определенное сознательное усилие, необходим политический акт, так или иначе необходима некая концепция формирования государственности. На сегодня реализовать все это очень сложно, поскольку доминирующей идеологии нет, тем более нет никакой стратегии развития, нет концепции государственного строительства. Концепция административной реформы как концепция государственного строительства в отсутствии стратегии развития страны, от которой она напрямую зависит, и в отсутствии ясной и доминирующей в сознании государственных чиновников идеологии сработать не сможет и неизбежно провиснет (что мы и наблюдаем).

Я занимался проблемами административной реформы и вижу в ее концепции явные противоречия. Во-первых, непонятно, как бюрократия может реформировать сама себя, в отсутствии внешней силы. Весь мой анализ показывал, что необходима внешняя политическая сила. Всегда, все административные реформы проводила такая внешняя политическая сила. При формировании советского государства таковой была большевистская партия. У Петра I тоже была своя партия под названием "Офицерский корпус гвардейских Преображенских и Семеновских полков": именно Гвардия плюс примкнувшие к ней менеджеры иностранного происхождения составляли эту партию, вместе осуществляли необходимые преобразования и реформы.

Кто сегодня может стать субъектом преобразований - вопрос открытый. Вот группа достаточно рыночных парламентариев предложила концепцию административной службы как своего рода сервиса: государство оказывает сервисные услуги населению, население должно их оплачивать. Но в нашем обществе такая схема провисает, поскольку атомизированный гражданин не может быть субъектом контроля над деятельностью государственных институтов и служб. Субъектом такого контроля может быть только гражданин, надежно интегрированный в структуры зрелого гражданского общества. Поскольку гражданское общество у нас слабое, то эта концепция, сама по себе хорошая для США и Великобритании, у нас практически неработоспособна. Условно говоря, для того, чтобы эта концепция государственной службы была реализована, стране нужно потратить примерно 100-150 млрд. долларов на развитие гражданского общества, после этого она может заработать.

Что касается концепции государственного строительства, которая на сегодня принята, то и к ней у меня есть несколько вопросов. Какова должна быть система власти? И если в основе ее демократия, то где ресурсы на гражданское общество? Это можно посчитать, но это миллиарды и даже десятки миллиардов долларов. Если же ставка делается на диктатуру развития, то в каком направлении осуществляется модернизация, чем являются соответствующие Большие проекты и кто будет субъектом модернизации? Должна быть осмысленность в системе власти, должна быть концепция осуществления перехода к демократии от диктатуры развития. Кроме того, должны быть соответствующим образом отобранные и подготовленные кадры, должна быть система работы с кадрами, система их продвижения. Сегодня кадры госчиновничества слишком коммерчески мотивированы, а моральные, внеэкономические факторы сильно деградировали. Необходимо радикально пересмотреть принципы кадрового отбора. Сегодня они практически отсутствуют, и в этих условиях, естественно, происходит вымывание кадров, способных укрепить государственный аппарат, подмена их чиновниками-бизнесменами, которые превращают управление государственной собственностью в частный бизнес, а это - основа поголовной коррупции, свидетелями чего мы, собственно, и являемся.

Государство должно стать центром организации демократии в России

Еще один вопрос, на который должна ответить наша концепция государственного строительства, это проблема взаимоотношений государства и граждан. Государственность должна соответствовать ценностям большинства нации. В частности, поскольку способность граждан к самоорганизации слаба, государство должно стать важным центром их организации. Более того, - центром организации демократии. Гражданское общество не возникнет само, если не будет массированной государственной работы по организации развития гражданского общества. К тому же, с точки зрения большинства российских граждан (насколько я это понимаю) государство с необходимостью имеет не столько технический, сколько как бы одухотворенный, почти сакральный характер. Государство в России олицетворяет собою не столько идею права, сколько идею справедливости.

Концепция государственности должна соответствовать основным базовым системным ценностям граждан именно потому, что только в этом случае она может быть принята обществом. Люди отвергают концепцию государства - ночного сторожа, государства, которое является своего рода наемным менеджером. Мы должны прямо сказать, что с этой точки зрения нынешнее правительство, включая и президента, не вполне адекватно: президент говорит, что государство - это технический менеджер, но граждане ждут он него другого. Поддерживая политику президента и одобряя стиль его лидерства, они ждут от него чего-то большего, чем политики успешного менеджмента. Им импонирует то, что он молодой, энергичный и т.п., то, что он не боится брать на себя ответственность, не боится делать работу политика, принимать те или иные решения. Но в то же время техническое отношение к государству как к наемному менеджеру, следящему за соблюдением правил, и в этих рамках позволяющему гражданам делать все, что они хотят (собственно, либеральная концепция государства), для большинства наших людей неприемлемо. Они хотели бы видеть роль государства более значительной. Здесь очевидно противоречие между взглядами элиты и основной массы населения, поскольку элита как раз хотела бы видеть государство как своего технического менеджера. Как сочетать желание большинства нации иметь патерналистское государство и интерес меньшинства нации, не желающего иметь государство в качестве ограничителя собственной инициативы? Т.е. как сильным дать свободу, а слабым дать защиту? Как совместить капитализм для сильных и богатых с социализмом для бедных?

Решением, с моей точки зрения, должно стать государство крупных корпораций, государство Больших проектов, когда желающие рисковать участвуют в конкуренции и получают поэтому высокие, но негарантированные доходы, а нежелающие - участвуют в работе крупных корпораций и получают невысокие, но гарантированные зарплаты и социальные выплаты. Причем, мы должны отказаться от концепций страховой медицины, которая использует модель минимального государства; принятие этой концепции было гигантской политической ошибкой. Во-первых, страховая медицина, наиболее развитая в США, - это полный провал здравоохранения; кто не знает, езжайте в Америку, поговорите с американцами. Нет хуже системы управления здравоохранением, чем американская: 80% денег идет посредникам, неизвестно кому, непосредственно к лечению граждан отношения не имеющим. Дело доходит до того, что нормальные люди, которые по нашим меркам являются очень богатыми, просто не имеют возможности платить медицинскую страховку. Сравнительно богатый американец (который богаче обычного нашего гражданина раз в десять) не имеет возможности получать те элементарные медицинские услуги, которые получает наш многократно более бедный гражданин. Это ужасная, очень плохая система. Нам нужна нормальная социалистическая система здравоохранения, которая создана в большинстве североевропейских стран, которая была у нас, вот ее то и надо развивать. Вот этим должно заниматься государство.

От крайностей всевластия государства и абсолютизации прав человека к концепции достоинства личности

Если говорить о системе ценностей, на которых должна базироваться наша государственность, то мне представляется, что сама концепция прав человека должна быть изменена. Большинство населения, мне кажется, воспринимают не столько концепцию прав человека, сколько концепцию достоинства личности, которая, безусловно, включает в себя некий минимум политических прав, но также и гарантии определенного социально-экономического уровня, чего, кстати, классическая концепция прав человека не предполагает. Кроме того, концепция достоинства личности подразумевает определенный уровень свободы развития общин, как национальных, так и соседских, и любых других, например, условно говоря, весьма распространенных у нас садоводческих товариществ. Идеология, соответствующей концепции достоинства личности должна вобрать в себя и элементы идеологии прав человека, и элементы концепции правового государства.

Известно, что у нас систематически нарушаются права человека. Что нам предлагает сегодня правительство? Идеи совершенно безумные. Вот я еду в машине и слушаю радио: мне говорят, если у вас возникают какие-то проблемы, нужно изучить законы и идти в суд. Извините меня, в нашем случае это стопроцентный тупик. Во-первых, гражданин не имеет возможности знать все законы и не должен изучать все тысячи страниц правовых установлений, хитроумных, специально или естественным образом запутанных. Он должен работать по своей специальности, растить детей, любить жену или мужа, общаться с друзьями, заниматься спортом, участвовать в культурной жизни, а не изучать законы, и посвящать свою жизнь бесконечному сутяжничеству. И даже если у него вся комната будет завалена этими законами, он все равно никогда не сможет выиграть у сильной группы интересов, которая способна нанять высокооплачиваемых адвокатов либо привлечь административный ресурс по принципу "против лома нет приема". Никогда простой гражданин у нее не выиграет, тем более в условиях предельной коррумпированности сегодняшней судебной системы. Поэтому нам надо сегодня не вбрасывать человека, как котенка, в это море законов, а обеспечить создание системы общин, в рамках которых обеспечивалась бы защита прав и достоинства личности, а не формально-юридических прав гражданина. Это, как мне представляется, должно стать одним из приоритетов развития нашей государственности.

Есть еще одна важная проблема: как создать политическую конкуренцию, потому что в рамках любой системы политическая конкуренция должна присутствовать обязательно. Как создать политическую конкуренцию, когда у нас имеется очень слабое гражданское общество и сильное государство, находящееся к тому же либо под контролем бюрократии, либо под контролем олигархии? Ответа на этот вопрос - как создать политическую конкуренцию? - у меня пока нет. Но я уверен, что в самое ближайшее время он появится, интеллектуальный, во всяком случае. Еще раз подчеркну, в выстраиваемую сегодня систему государственности обязательно должны быть встроены механизмы политической конкуренции. При плюралистическом либеральном государстве это сделать легко, там есть политические партии, а при государстве развития это сделать сложнее, но такая система обязательно должна быть создана. Почему нам нужна политическая конкуренция? Во-первых, она нужна для развития, для инноваций, во-вторых, политическая конкуренция - это свобода, а мы хотим свободы, потому что система ценностей достоинства личности включает в себя и свободу. Человек должен быть свободен: он должен подчинять свои личные эгоистические интересы интересам развития социума, общества в целом, общины и т.д., но при этом у него должна быть свобода выбора, у него должны быть определенные возможности выбора. И третье, почему нам нужна политическая конкуренция, - нам нужно единство с Европой. Европа является современным, бурно развивающимся регионом, самым развитым в мире, европейцы близки нам по духу, по культуре. Но как обеспечить необходимую политическую конкуренцию, это отдельный вопрос, на который еще предстоит найти адекватное интеллектуальное решение.

Еще одна проблема связана с выработкой необходимой идеологии. Нам, конечно, нужна некая государственная идеология как система ценностей, - разумеется, не как в советские времена, а примерно так, как в США и Евросоюзе, там, где доминирующей идеологией на сегодня является идеология социального либерализма, обеспечения плюралистических прав и свобод при определенной патерналистской роли ведущих структур государства и бизнеса. Государство играет там патерналистскую роль, создавая социальные программы, а корпорации - формируя фонды, занимаясь благотворительностью и проч. под руководством государства. Сегодня в России на роль государственной идеологии претендует концепция управляемой демократии и концепция суверенной демократии. Мне кажется, что они были важными шагами, промежуточными этапами наших идеологических исканий, но сегодня являются уже не соответствующими потребностям и задачам нашего развития.

Так, концепция управляемой демократии вызывает естественный вопрос: управляемая кем и управляемая ради чего, ради каких целей? Кем - понятно, вот этими протопартиями. Но ради чего? Вот создали мы вертикаль власти. Ну и что теперь? Что она должна делать теперь, господин президент, эта вертикаль власти? Как известно, армии, которые не воюют, переходят к мародерству. Так вот, мы являемся свидетелями того, как наша вертикаль власти перешла к мародерству. Создали управление телеканалами, и я задаю вопрос: что теперь должны делать эти телеканалы? Или нам хотят сказать, что они должны делать фильмы, они должны быть бизнесом, создавать деньги для ряда аффилированных с ними менеджеров? Они очень хорошие люди, Эрнст, Добродеев и пр., наши хорошие приятели, но почему главные телеканалы должны играть роль бизнес-контор? Напротив, они должны работать на всю нацию в целом, и нация должна участвовать в постановке целей для этих важнейших общенациональных ресурсов. Телевидение производит не фильмы, не телепрограммы и даже не новости. Телевидение производит нацию. Не надо увиливать от своей основной работы, господа. Не перебирайте с левой работой.

Ну, а теперь вопросы по концепции суверенной демократии. Да, нам нужно как можно больше суверенитета, но ясно, что с прогрессом глобализации суверенитета станет меньше у всех, поэтому на самом деле нам нужна не концепция суверенитета, а концепция управления своим суверенитетом. Наш суверенитет должен работать на страну, как и всякий другой политический ресурс. Мы должны создать систему неравноценного обмена: отдавать меньше, получать больше. Нужно управлять передачей своего суверенитета глобальным структурам так, чтобы у нас прибыток всегда был больше, чем убыток. Вот США свято настаивают на своем суверенитете, они готовы шею сломать себе на этом, они платят за это огромную цену. Мы должны понять, какую цену мы согласны и в состоянии платить за суверенитет, а какую платить не согласны. Мы должны научиться управлять этим процессом обмена суверенитета за пакеты акций в глобальном мировом правительстве, т.е. мы должны за каждую уступку части собственного суверенитета получать всегда нечто большее. Мне кажется, что нам скорее нужна концепция демократии во имя развития, т.е. демократии развития: государство развития и демократия развития. Смыслом деятельности государства должно стать развитие, и смысл любых ограничений демократии может быть только один - во имя качественного развития страны. Параметры этого качественного развития страны должны быть соответствующими: повышение средней продолжительности жизни, повышение уровня образования, укрепление безопасности, жизненные стандарты уровня и качества жизни (в Москве высокий уровень жизни, но качество жизни очень низкое, - взгляните на автомобильные пробки и воздух, которым мы дышим).

Необходимо переформатировать нашу элиту

И последнее, что я бы хотел сказать, относительно субъектов преобразования, - об элите. Мне кажется, что на сегодня у нас совершенно неадекватная ситуация с элитой. Говорят, что это не элита, что та, что есть, никуда не годится. Можно понимать элиту двояким образом. В рамках меритократического подхода элита - это лучшие. Другой, структурно-функциональный подход рассматривает элиту как тех, кто контролирует ресурсы власти и собственности, кто владеет ими. Я придерживаюсь структурно-функционального подхода и полагаю, что элита у нас, без сомнения, есть, но она плохо работает, плохо управляет развитием страны. Я считаю, что с нынешней элитой у нас вряд ли будет возможность успешно развиваться: она крайне эгоистична и непатриотична в самом глубоком смысле этого слова. Конечно, все они патриоты, в том смысле, что предпочитают русскую водку и русских девушек, но они предпочитают не отдавать стране, а всегда у нее забирать, и в этом смысле они патриотичны на словах, но глубоко антипатриотичны на деле. При этом я выступаю не за замену элиты, потому что заменить ее, собственно, некем, но за ее переформатирование. Это то, что я предлагаю: переформатирование элиты.

Элита построена в соответствии с определенными принципами отбора. По этим причинам одни занимают более высокие позиции, другие - менее высокие. А нужно ввести другие принципы отбора, в соответствии с которыми все перестроится. Предположим, все бегут прямо, кто-то - впереди, кто-то - сзади. А вы задайте иное направление движения к цели, и окажется, что первыми станут уже другие. В футболе первые - одни, в плавании чемпионы - уже другие. И в деле выстраивания элиты нужны новые принципы.

На сегодня у нас какие основные принципы продвижения в элите? Первое: деньги, успешность в деле их приумножения; второе: агрессивность и сила, поскольку наша элита преуспела в условиях колоссальной и яростной конкуренции 90-х годов; третье: лояльность лидеру, в данном случае это привнесенная новая стратегия, нелояльные президенту Путину оказались вне игры. Мне представляется, что все эти принципы должны быть сохранены, но к ним необходимо добавить новые, в соответствии с которыми часть элит отсеется, а часть усилится. Ну, например, когда было введено условие лояльности новому лидеру и его политике, Березовский, Гусинский, Ходорковский отсеялись, а ряд чекистов вошли в состав элиты.

Я думаю, стоит ввести еще два принципа отбора элиты. Во-первых, это нравственность. Необходимо вернуть элите нравственную обоснованность целей управления, что внесет порядок в жизнь страны и восстановит в умах смысл различения добра и зла. Сегодня же налицо ценностный разлад: большинство населения настаивает на том, что разница между добром и злом существует, а элита настаивает и транслирует это через телеканалы, что разницы между добром и злом не существует. Именно об этом говорят все эти "ночные и дневные дозоры": между злом и добром, между подлостью и честностью разницы нет, забудьте, разница только в том, много или мало денег вы заработали. Это создает пропасть между элитой и народом. Да и самой элите нужна нравственная обусловленность своего статуса. К тому же мораль является одним из очень эффективных и поэтому традиционных институтов, с помощью которого осуществляется управление обществом, поддержание его стабильности. Если управление не включает в себя нравственной компоненты, оно будет страдать хронической нестабильностью и потребует компенсаций или в форме репрессий, или в форме периодических жертв частью элиты, которая будет время от времени выбрасываться на растерзание народу, ненавидящему "бояр".

А во-вторых, - это патриотизм, это преданность своей родине, своему народу, готовность жертвовать. И то и другое подразумевает, как я уже сказал, очень большую скромность в личном потреблении, поэтому те, кто роскошествуют, должны быть отсеяны в процессе переформатирования. Только обновленная элита сможет обеспечить становление новой государственности.

Инерция институциональных форм является в нашей политической жизни очень слабым ограничителем

В свете этих задач инерция прежних институциональных форм не кажется мне существенной. Например, президентство ограничено в Конституции двумя сроками. Какие могут быть проблемы для Путина, если он лично захочет сейчас остаться на третий срок? Никаких. Или, например, говорят о гипертрофированной роли Президента как политического института. Представим себе, что Путин рекомендует Валентину Матвиенко президентом, сам становится лидером партии "Единая Россия", которая получает, естественно, большинство на выборах и контролирует парламентское большинство, премьер-министра, т.е. реальную систему исполнительной власти. Почему в этих условия руководство федеральных телеканалов должно подчиняться президенту? Оно будет подчиняться премьер-министру или лидеру парламентского большинства. Иными словами, мы переходим к французской политической системе.

Вот была выборность губернаторов, - и где она? Была мажоритарная избирательная система, - и где она? Хорошо видно, как все это очень быстро изменяется, подстраиваясь к потребностям власти. Поэтому у нас нет инерции институциональных форм, все это абсолютно пластично, институты не укоренены в массовом общественном сознании, воспринимаются как нечто внешнее по отношению к собственно государственной власти, тем более, когда государство не соответствует своей сакральной функции носителя добра и двигателя позитивных общественных изменений. Личность Владимира Путина важнее для общества, чем институты государства, поэтому я лично к институциональным формам отношусь прохладно, мне кажется, инерция этих форм является в нашей политической жизни очень слабым ограничителем.

Вот конкретный пример. Существует конституционная норма, не позволяющая президенту просто так оставаться на своем посту после марта 2008 года. Но он может провести в течение полугода референдум, изменить конституцию и переизбраться на новый срок. Может с легкостью, просто не хочет. У нас работают другие политические и социо-культурные механизмы: президент считает себя европейцем и не хочет становиться "вечным властителем".

Конечно, чем больше электоральных циклов будет пройдено по одной и той же процедуре, тем значимее будет сила этой процедуры. Но, тем не менее, мне кажется, что легитимность президента скорее будет определяться тем, насколько он в глазах большинства населения соответствует идеалам возрождения великой и справедливой России. Соответствует - значит, пользуется поддержкой, не соответствует - значит, не пользуется. То, что сейчас у населения нет другого достойного кандидата в лидеры, ничего не значит. Если Путин реально оставит пост лидера, то на его место придет другой. На сегодня, насколько мне известно, он не собирается уходить из лидеров, он собирается уйти из президентов, но не из лидеров. В то же время на сегодня делается недостаточно для того, чтобы сформировать более эффективную государственность, хотя, надо отдать Путину должное, им проделана огромная работа, и сегодня субъектность государства восстановлена. Эта задача выполнена, впереди новые задачи. Важнейшая из них - создание государства развития, соответствующего как вызовам современности (для чего нужны европейские институты), так и социокультурным особенностям и идентичности народа России.

________________________________________________

Игорь КЛЯМКИН задает ВОПРОСЫ СЕРГЕЮ МАРКОВУ (см. текст С.МАРКОВА)

По мере развертывания дискуссии выявляется все больший разброс мнений в оценках нынешней российской государственности и перспектив ее развития. Мнения эти настолько различны, что эксперты часто даже не считают нужным спорить друг с другом, предпочитая излагать свои проекты государственного устройства и переустройства в жанре монолога. В результате же дискуссия пока выполняет лишь одну из намечавшихся задач, представляя достаточно широкий спектр существующих в интеллектуальном сообществе политико-идеологических подходов и целеполаганий.

Как ее непосредственный организатор, я надеюсь, что в дальнейшем этот спектр будет представлен в еще более полном виде. Но ни у меня, ни у модераторов дискуссии Владимира Лапкина и Леонида Блехера нет возможности перевести ее из режима обмена монологами в режим диалога. Мы можем к этому призывать, что и делаем, но результаты пока не впечатляющи.

Вместе с тем у меня есть возможность поспособствовать хотя бы прояснению позиций участников дискуссии - в тех случаях, когда позиции эти представляются недостаточно ясными и обоснованными. И я хочу такой возможностью воспользоваться.

Не претендуя ни на изложение собственных взглядов, ни на оспаривание взглядов других, я решил предложить некоторым из этих других ответить на возникшие у меня при чтении их текстов вопросы. И первый, к кому хочу обратиться, - член Общественной палаты РФ Сергей Марков.

1. Свое выступление в дискуссии Вы начинаете и заканчиваете одним и тем же - констатацией недостаточной эффективности восстановленного президентом Путиным российского государства. Более того, Вы даже сочли возможным обратиться к главе этого государства с прямыми и жесткими вопросами: "Вот создали мы вертикаль власти. Ну и что теперь? Что она должна делать, господин президент, эта вертикаль?" И сопровождаете свои вопрошания не менее жестким оценочным суждением: "…Наша вертикаль власти перешла к мародерству".

А все, мол, потому, что президент не ставит перед этой "вертикалью" масштабных и амбициозных стратегических задач. Но тут одно из двух: либо качество воссозданной Путиным государственности такие задачи выдвигать и решать позволяет, либо не позволяет. Если позволяет, то нынешнего президента придется признать недееспособным. А если нет, тогда не очень понятно, почему Вы демонстративно отказываетесь "рассуждать про политический режим Путина" и возражаете против каких-либо изменений "сложившихся институциональных форм".

Отсюда и мой первый к Вам вопрос: в ком и в чем видите Вы главное препятствие осуществлению начертанных Вами Больших проектов? В персональных особенностях главы государства или в изъянах самого этого государства?

2. Трудно понять и то, как приверженность "сложившимся институциональным формам" сочетается в Вашей логике с призывом к "европеизации институтов", к "формированию демократического государства западного типа". Ведь такой тип государства, как напомнил нам о том Михаил Краснов, предполагает, что правительство формируется парламентским большинством, причем так обстоит дело во всех европейских демократических странах не только с парламентской, но и с президентско-парламентской формой правления. А в России - не так.

Конечно, "государство западного типа" может быть выстроено и на американский манер. Но ведь и американская модель, как Вам известно не хуже, чем мне, от российской существенно отличается. Что же означает в таком случае "европеизация институтов" (или их вестернизация) без изменения "сложившихся инстиуциональных форм"?

3. Насколько могу судить по Вашему тексту, единственным проводником и гарантом этой не очень понятной европеизации-вестернизации в Ваших глазах является действующий президент России. Вы так и пишете: "Личность Владимира Путина важнее для общества, чем институты государства".

Правда, политическая воля Путина, по Вашему же свидетельству, "провисла", но Вашу веру в него это не поколебало. Вы полагаете, что он мог бы после своего ухода с высшего государственного поста возглавить "Единую Россию", которая, завоевав большинство в Думе, получит, благодаря его лидерству, возможность "контролировать парламент и премьер-министра, т.е. реальную систему исполнительной власти". И тогда "мы, не меняя конституционно-институциональных форм, можем перейти к французской политической системе".

Такой видится Вам, похоже, "европеизация институтов", которую предстоит осуществить исключительно благодаря личности Владимира Путина, причем почему-то (почему?) лишь после того, как он оставит свой нынешний пост и возглавит "Единую Россию".

Ну, а если Владимир Владимирович лидерством в этой партии не соблазнится? Как и благодаря кому будет тогда происходить европеизация? А если даже соблазнится, то что будет, когда политический срок Путина завершится?

Короче говоря, как долго продержится у нас "французская политическая система", обязанная своим возникновением и существованием личной популярности, никому на всю жизнь не гарантированной, одного человека? Да и может ли вообще наша система стать аналогом французской при сохранении нынешних конституционных полномочий российского президента, позволяющих ему, в отличие от французского, формировать правительство независимо от того, какая партия имеет большинство в парламенте и кем она возглавляется?

4. Вы можете в ответ сказать, что я ломлюсь в открытую дверь, ибо прямо и откровенно заявили: конституционно-правовой подход к России неприложим и выглядит в ней "смехотворным". Потому что "у нас люди никогда не жили по закону".

Допустим даже, что так. Но почему Вы в подтверждение этого тезиса ссылаетесь на Петра 1 и Сталина? Чем поучительна сегодня именно их деятельность для государственного творчества наших современников?

Да, тот же сталинский режим и его природу было бы нелепо обсуждать, апеллируя к параграфам бухаринской конституции. Тут Ваша мысль мне ясна. Но надо ли понимать Вашу аналогию так, что реальное государственное устройство и конституция и в сегодняшней России соотносятся примерно так же, как в сталинские времена? И что иного нам на обозримую перспективу не только не дано, но и не нужно?

Как ни стараюсь, не могу взять в толк, зачем понадобилось Вам дискредитировать конституционно-правовой подход к анализу современной российской политической реальности. Только затем, чтобы лишний раз предостеречь от покушений на "сложившиеся институциональные формы"?

Коли так, то весь Ваш пафос сводится к апологии действующей конституции (и узаконенного ею распределения властных полномочий) посредством дискредитации конституционных принципов как таковых. Но тогда становится совсем уж непонятно, что же все-таки Вы имеете в виду, призывая к "европеизации институтов" и "формированию демократического государства западного типа". Объясните, пожалуйста.

5. И с "проектной партией ХХ1 века" не все ясно. Точнее - ничего не ясно. Она мыслится Вами как "наиболее постоянный и консолидированный" политический субъект, как некий "комплекс, включающий госструктуры, взаимодействующие и тесно связанные с бизнесом, со СМИ, с экспертными институтами и общественными организациями". Но это - не партия "западного типа".

Это, по-моему, очередная монопольно властвующая "партия нового типа". Я не прав? Поправьте. Но в любом случае как совместить все же существование подобной организации с политической конкуренцией, от которой Вы не только не призываете отказываться, а включаете ее в перечень мер, необходимых для "европеизации институтов"?

Вы честно признаете, что задачка не из легких и что Вы ее еще не одолели. Но могут ли быть у такой "проектной партии" реальные конкуренты? Они что, тоже должны быть "проектными", т.е. "наиболее постоянными" и включающими в себя госструктуры и прочие перечисленные Вами элементы?
6. Следующий мой вопрос опять возвращает нас к столь нелюбимой Вами конституционно-правовой проблематике. Вы отторгаете ее не только тогда, когда речь идет о государственных институтах, их полномочиях и их ответственности. Она не по душе Вам и тогда, когда дело касается прав и свобод граждан.

Признавая, что эти права и свободы в современной России систематически попираются, Вы - вслед за некоторыми религиозными и светским деятелями - предлагаете саму концепцию прав человека подчинить концепции достоинства личности.

Преимущество второй концепции перед первой усматривается Вами в том, что она позволит всем нам раз и навсегда забыть "совершенно безумную" идею судебной защиты: ведь рядовой гражданин, законов не знающий и денег на адвокатов не имеющий, в "предельно коррумпированных" российских судах никаких шансов выиграть дело все равно не имеет. Концепция же достоинства личности тем якобы и хороша, что от обременительного и бесплодного сутяжничества людей избавляет, обеспечивая надежную защиту этого достоинства через "систему общин" (национальных, соседских, садоводческих и прочих).

Таким видится Вам "один из приоритетов развития нашей государственности". Но я, извините, опять-таки не понимаю, как это соотносится, во-первых, с "европеизацией институтов", а во-вторых, с практикой нашей пока еще не европеизированной жизни.

Предположим, что достоинство чьей-то личности ущемлено чиновником. Или милиционером. Или сослуживцами в армейской казарме. Такое в нашей жизни, согласитесь, еще случается. И чем же поможет этой личности соседская, садоводческая либо какая-то иная община?

К тому же и ей ведь придется апеллировать к конституционно-правовой норме, согласно которой "достоинство личности охраняется государством". А у государства иного инструмента, кроме суда, для этого нет. Так, может быть, лучше все же попытаться, коли уж он так плох, его усовершенствовать, а не консервировать в нынешнем состоянии, объявляя его использование "совершенно безумным" и призывая заменить чем-то другим?

Интересно: Страсбургский суд тоже предусматривается заменить для наших сограждан "системой общин"?

7. Все вышесказанное понуждает меня более внимательно вслушаться в Вашу главную идею, которую Вы вынесли в заглавие своего текста: "Европеизировать институты, сохранив русскую идентичность".

Мне кажется, что первая часть этой формулы для Вас не очень важна и наполнена не столько конкретным политическим, сколько ритуальным смыслом (см. предыдущие вопросы). Однако и вторая часть, касающаяся русской идентичности, нуждается, по-моему, в прояснении. Что именно подразумевается под русской государственной идентичностью?

Ваш ответ: преемственная связь с византийской политической традицией. Но, замечу попутно, эта традиция, которую Вы называете идеократической, не предполагает ни демократии, ни гражданского общества, которые рекомендуются Вами будущей "проектной партии" в качестве одного из возможных стратегических целеполаганий в ходе модернизации отечественной государственности.

Тут - дилемма: либо византийские корни и идеократия (см. тексты Д.Володихина и М.Юрьева), либо демократия с гражданским обществом. И если от корней, из которых произросла русская государственная идентичность, отказываться недопустимо, в чем Вы твердо убеждены, то как можно одновременно выбрать и демократию вместо идеократии, чего Вы тоже для России не исключаете?

Но неясно и другое. Неясно, что значит следовать сегодня византийской политической традиции, уже пять с половиной столетий назад обнаружившей свою нежизнеспособность. Что Вы имеете в виду, когда к этому призываете? Единоличную власть императоров и подчиненную им церковь? Бесконтрольное господство византийской бюрократии?

Да, был еще кодекс императора Юстиниана, выстроенный на принципах римского права. Но это как раз то, что древняя Русь, заимствовавшая у греков христианство, перенимать у них не стала. Не соблазнились впоследствии наследием Юстиниана и великие князья и цари московские. Впрочем, учитывая Ваше отношение к юридически-правовым аспектам государственности, Вы вряд ли об этом вспоминаете. И, если так, то правильно делаете: формальный культ законности уживался в константинопольской империи примерно с такой же практикой беззакония, каковая существует в современной России. Но потому, не в последнюю очередь, та империя и канула в Лету.

Так что же это все-таки значит - следовать византийской политической традиции?

Кстати, некоторые из тех православных народов, которые Вы перечисляете, уже от нее отказались, предпочтя ей идеи демократии и гражданского общества. Они, вслед за современными греками, действительно сделали реальные шаги в направлении "европеизации институтов", что их культурной и религиозной идентичности ущерба не нанесло. Наша очередь еще не подошла?

________________________________________________

Виктор ШЕЙНИС задает ВОПРОСЫ СЕРГЕЮ МАРКОВУ (см. текст С.МАРКОВА)

Вслед за Игорем Клямкиным, попытавшимся сдвинуть жанр развернувшейся дискуссии от монологов к диалогу, я, в чем-то с ним неизбежно пересекаясь, тоже хочу задать вопросы Сергею Маркову.

Во-первых, потому что он - один из признанных выразителей официоза, а не идеологический маргинал, спорить с которым, повторю, в рамках содержательной дискуссии, а не турнира для публики, бессмысленно.

Во-вторых, и это важнее, в исходных пунктах его рассуждений я нашел немало мне близкого. Здесь и утверждения, что "европейские ценности для нас весьма привлекательны", что неудача 1990 годов "не означает, что нельзя попробовать еще раз", и отказ рассматривать суверенитет как некую "священную корову", и достаточно критические оценки ряда политических сдвигов последних лет.

Значит, почва для диалога у нас есть.

Вместе с тем, многие Ваши суждения, Сергей Александрович, мне кажутся по меньшей мере непроясненными, иногда противоречивыми, а главные выводы, извините, неубедительными. Возможно, Вы захотите это впечатление исправить, ответив на мои вопросы.

1. Главный тезис, который Вы вынесли в заголовок, - "европеизировать институты, сохранив русскую идентичность". Вы выражаете надежду, что Россия станет средостением меж двумя ветвями европейской цивилизации - западной и византийской. Но в чем заключается та цивилизационная "особость" России, которая подлежит сохранению?

Мы ведь ведем речь не о культуре вообще и не о религиозной ее составляющей, которая, согласитесь, в секулярных обществах отходит на задний план, а о политической культуре. Что же ценного, подлежащего сбережению, содержит в себе византийская политическая традиция?

Византия, как известно, восприняла в своем государственном устройстве и - шире того - в отношениях императорской власти с населением строй восточных деспотий. Аналогичный порядок на продолжительное время утвердился и в императорском Риме. Современные же политические институты на Западе вызревали, как раз преодолевая эту традицию, развенчивая сакральный образ государства. Здесь постепенно консолидировались национальные центры силы, отстаивавшие свою независимость от абсолютной власти суверена, - церковь, бароны, города, представительные учреждения. Как же сочетаемо это с византийским политическим опытом?

Вы противопоставляете концепции прав человека достоинство личности. Даже не вдаваясь в то, насколько правомерно такое противопоставление, хочу спросить: а как обстояло дело с достоинством личности в Византии и в странах, воспринявших ее традиции? Советую заглянуть в замечательное эссе С.Аверинцева об "унижении и достоинстве человека" (С.Аверинцев. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С.57-83). Там немало на сей счет интересного.

И еще: разве Вы не знаете, что народы, которых Вы относите к "наследникам византийской ветви", один за другим на наших глазах уходят от "особости" своей политической культуры и вливаются в западноевропейский поток?

2. Вы предлагаете обменять некоторые прерогативы национально-государственного суверенитета на участие в мировом правительстве. Что ж, это путь, по которому уже около полувека идут многие страны, прежде всего - большие. Но и не только они.

Все западно-, а теперь уже и восточноевропейские страны выстраивают аналогичным образом свой "общий дом", в управлении которым звучит голос и малых государств. Идет этот процесс не без срывов и откатов, вроде голосования французов и голландцев против европейской конституции. Но долговременный вектор движения определился довольно отчетливо.

Однако необходимая предпосылка участия тех или иных стран в мировых властных структурах, выстраиваемых по типу правительства, - не только их вес в мировой экономике и политике, но и принципиальная однородность (при бесконечном разнообразии подробностей) политического строя. В "мировом правительстве" на постоянной, органичной основе могут участвовать США, Европа, Япония, некоторые другие страны. Может быть, завтра и Индия. Но - лишь потому и постольку, поскольку речь идет о переформатировании мирового пространства на основе общих ценностей и предсказуемости партнеров.

Ведь "мировое правительство" - не только площадка для сопоставления позиций, умерения амбиций и выработки договоренностей об общих для всех правилах игры. Для этого есть ООН и немало других организаций. А НАТО, Совет Европы - уже нечто другое, не так ли?

Договариваться, в том числе и по острым спорным вопросам, могут разные партии, но входить в состав правительства - только с совместимой политической программой. Несколько лет тому назад один наш общий с Вами знакомый, американский политолог написал: полудемократическая Россия может быть только полусоюзником Запада. Сейчас он утверждает: отступив от демократии, Россия перестала быть союзником Запада.

Поэтому мой к Вам вопрос: кто согласится принципиально менять роль недемократической, незападной страны в мировых делах? И за какие, извините, пряники? За обещания, что энергопоставки не будут использованы как политический инструмент? Даже если в это поверить, не маловато ли?

3. Вы утверждаете, что раз наша модернизация является догоняющей, ее предстоит осуществлять с помощью мобилизационных механизмов в виде Больших проектов. В качестве их прообраза Вы называете Газпром. На подходе - еще ряд "мегакорпораций": государственных или находящихся под плотным контролем государства монополий. Цель Вы им предписываете, несомненно, благую: наращивание человеческого капитала. Но, извините, и тут не все ясно.

Как все же названные Вами хозяйственные монстры успели проявить себя именно в данном отношении, в чем заключаются их "первые шаги, сделанные в нужном направлении"?

Почему я должен верить, что такие акторы займутся модернизацией сколько-нибудь широкого социального пространства? Что они станут наращивать "человеческий капитал" в масштабе страны, а не для узкого круга, на который невесть за что и почему проливаются различные блага вроде пачками доставляемых в Куршевель девиц?

Возможно, Вы сошлетесь на достижения Абрамовича на Чукотке, но ведь Абрамович один, а Чукотка мала…

4. Вы, насколько я понял, отдаете себе отчет в том, что Проекты, как бы они ни были заманчивы, сами по себе не заработают. Потому что доброй воли у пригретых государством монополистов для этого недостаточно, а пропрезидентской ЕдРо руководят люди принципиально безыдейные, в чем с Вами опять-таки трудно не согласиться. И Вы конструируете в качестве недостающих субъектов изменений некие "проектные комитеты" и консолидирующую их "проектную партию" как объединение государственных структур, взаимодействующих с бизнесом, СМИ, экспертными коллективами, общественными организациями.

Это очень интересно. Но где вы увидели хотя бы прообразы таких структур, способных решать проблемы не только экономической, но и социальной-политической модернизации в национальном масштабе?

Как и кем эти структуры будут создаваться?

Как будут соотноситься с уже существующими агентами нашего закольцованного политического пространства: бюрократическим аппаратом, клонируемыми партиями, которым стопроцентно гарантированы "победы" на выборах, имитантами гражданского общества?

5. Еще один Ваш тезис, который я всецело разделяю: трансформация российской государственности невозможна, если она не опирается на альянс достаточно влиятельных социальных сил. Надеюсь, правда, что Вы разъясните, как сочетаются два других рядом стоящих утверждения: с одной стороны, "мы находимся в процессе вполне доброкачественной трансформации", а с другой - "сегодня формируется проект государственности на основе альянса бюрократии и олигархии".

Пока же такого разъяснения нет, рискну предположить, что Вас обнадеживает не нынешнее состояние, а эвентуальный переход к одному из трех обозначенных Вами возможных вариантов государственного развития, инициируемый одним из трех возможных субъектов. А именно: стратегическое целеполагание предстоит осуществлять либо альянсу бюрократии с демократией, либо идеократии, образовавшейсяся вокруг какой-то идеи, "не столь плохой как большевизм", либо олигархии, превратившейсяся в аристократию, которая, проникнувшись идеей служения, задаст развитию общественно ценные ориентиры. И, если я не исказил Вашу мысль, давайте кое-что проясним.

Первое - кто и на основе каких критериев, исходя из чьих (и каких) интересов осуществит выбор одного из трех Ваших вариантов?

Такую задачу Вы возлагаете на "руководство проектной партии". Но это не дает ответа, а лишь отодвигает его в некую неопределенность. Кем будут эти люди - прилетят мудрецы из Галактики? Если на это надеяться не стоит, то кто из реально присутствующих на политической арене (или угадываемых Вами за сценой) деятелей сможет утвердить и навязать несогласным свое видение?

Я имею в виду не персонажей с именами, а акторов, которые могут подтвердить свои претензии на целеполагание, опираясь на контролируемые ими социально-политические активы. Не забудем при этом, что активы у тех, кто сейчас "в комнате с кнопками управления", не столь уж неколебимы, а в пассиве у них - сомнительные перспективы "нацпроектов", упомянутый Вами провал административной реформы и вероятность раскола.

Но обратимся к самим вариантам. Бюрократия + демократия? Это мы уже имели при переходе от Горбачева к Ельцину. Результат известен.

Соглашусь, что для устойчивой демократии необходимо развитое гражданское общество, а его у нас в те времена не было. Согласен и с тем, что его выращивание - процесс длительный. Но он ведь требует далеко не только (да и не прежде всего) бюджетных расходов, суммой которых Вы нас так пугаете.

Не могу представить себе альянс бюрократии с демократией и, соответственно, с гражданским обществом при условии, что бюрократия, как у нас сегодня, контролирует каждый его шаг. Или Вы имеете в виду бюджетное финансирование формирующегося на наших глазах союза чиновничества и его "приводных ремней"?

Кстати, откуда Вы взяли калькуляцию - 100-150 млрд. долларов? И так ли уж велика эта цена в расчете на ряд лет, если сопоставить ее, к примеру, с военными расходами, из года в год увеличивающимися? А коли пройдет недавно внесенный депутатами - радетелями военного ведомства - законопроект, расходы эти возрастут до более чем 40 млрд. долларов в год. Как Вам такая перспектива?

Но если демократия с гражданским обществом - это долго и дорого, то, может быть, идеократия?

Давайте, однако, подумаем: откуда берется и как утверждается национальная идея? Еще Ельцин давал задание придворным идеологам придумать такую идею. Почему-то не получилось. Вы полагаете, что у "руководства проектной партии" может получиться? Хотел бы я видеть это руководство и восхититься его идеесозидающей креативной мощью…

Да, с идеологической обслугой, судя по текстам Б.Межуева, Д.Володихина и М.Юрьева (да частично и по Вашему) у него особых проблем не возникнет. Но претендентам на роль реставраторов византийской идеократической традиции они - вместе с Вами или без Вас - в ХХ1 веке уже вряд ли помогут.

И, наконец, последний Ваш вариант - благородная, пекущаяся об интересах народа аристократия. Двести лет прошло с тех пор, как о том же мечтал Пушкин. Мечта не сбылась. Вы ищете будущих аристократов в нынешних олигархах. Наверное, Вы их лучше знаете, чем я, но мне кажется, что воплотить в жизнь эту идею труднее, чем обратить (обратить, а не переназвать! ) порося в карася. Рад буду, если меня в том разубедите.

Интересно, а Вам самому-то, Сергей Александрович, какой вариант больше по душе? Или Вас устроил бы любой?

6. Пойдем дальше. Гражданин, пишете Вы, в столкновении с противостоящими ему силами - что с группами частных интересов, что с коррумпированными судами - победить не может из-за все той же слабости гражданского общества. Поэтому центром организации демократии в России должно стать государство. Оно только и может утвердить капитализм для сильных и социализм для слабых.

Однако очень многое в Ваших построениях подается в модальном долженствовании. Государство должно? Кому? За что? Почему? Кто может предъявить ему счет к оплате? И откуда к нам снизойдет такое идеальное государство, которое сегодня отягощено коррумпированными судами, своекорыстной бюрократией, растленными СМИ и подкармливаемыми экспертами?

Вы честно заявляете, что не знаете, как создать режим политической конкуренции. Но, может быть, мы с Вами для начала согласимся в том, что это не может сделать государство, уже несколько лет целеустремленно и небезуспешно вытаптывающее всех независимых от него социальных и политических акторов?

Или европейские политические институты можно вырастить вне режима реальной конкуренции? С помощью имитационных учреждений? Но не сродни ли это обучению плаванию в пустом бассейне?

7. В этой связи еще один вопрос. Не следует ли критически подойти к утвердившемуся в официозе воззрению о благодетельности перемен, происшедших в нашей стране в последние годы, - к так называемой стабилизации? Для начала, может быть, следовало бы вычленить среди факторов, позволивших нам, как Вы пишете, "отойти от пропасти", обстоятельства объективные, не зависящие от политического курса властей? Такие, как феноменальное изменение конъюнктуры мирового энергетического рынка или передвижки в нашей экономике в результате дефолта 1998 года?

А собственно политические перемены и их последствия целесообразнее, по-моему, рассматривать отдельно. И, грешным делом, я и здесь рассчитываю хотя бы кое в чем найти с Вами общий язык.

Во-первых, мы, кажется, сходимся в негативной оценке ряда политических изменений, которые я называю контрреформой. Но дело не в словах. К примеру, я согласен с Вами, что утверждение "вертикали власти" плодит мародерство.

Во-вторых, меня порадовало, что Вы теперь дистанцируетесь от таких оксюморонов, как "управляемая демократия" и "суверенная демократия". Но, может быть, пойдем дальше и попытаемся уяснить, в чем политические акции, которые официальная идеология освящала этими известными клише, соответствовали и в чем не соответствовали, хотя бы и в прошлом, "потребностям и задачам нашего развития"?

"Управляемая демократия" (governed democracy) - не слишком удачный парафраз позабытой ныне "направляемой демократии" (guided democracy), провалившийся в Индонезии при Сукарно. Если учесть, что прилагательное, а не существительное выражает существо дела, то наша отечественная вариация на индонезийскую тему означала одно: во имя неких высших национальных целей силы, осознающие эти цели, решили ограничить демократические институты и процедуры.

Допустим теоретически, что такое может в какие-то моменты отвечать главным и объективным интересам неких обществ. Но какое это имеет отношение к нашей исторической ситуации начала ХХI столетия? Каким именно интересам отвечали ограничения демократии (соглашусь: еще очень шаткой, неукоренившейся, не лишенной издержек) и какие результаты такие ограничения принесли?

Ваше "отойти от пропасти" - не более чем метафора. Готовы ли Вы на листе бумаги в форме "дебет-кредит" описать приобретения и потери нашего общества, связанные с подавлением независимых от властей центров силы и влияния?

Несколько иначе обстоит дело с другим, недавно изобретенным клише - "суверенная демократия". Оно означает, на мой взгляд, следующее: вас ограничили в демократии, зато в порядке компенсации вы обрели суверенитет в таком масштабе, какого не было.

Не будем здесь дискутировать о том, насколько правомерны подобные разнопорядковые компенсации. Вопрос в другом: более или, наоборот, менее надежно и изобретательно власть отстаивает сейчас наши национальные интересы на мировой арене, чем в 1990 годы?

Для меня это, во всяком случае, не очевидно. Мне нужны аргументы и факты. Элиминируя, как было сказано, влияние объективных, не зависящих от нас факторов, только и можно решить, что же добавилось к нашей суверенности кроме риторики, способной поднимать тонус и самоощущение людей, мало в чем разбирающихся.

Когда-то мне довелось иронически отозваться о броске российского батальона миротворцев из Боснии в Косово, вызвавшем восторг в той части наших СМИ, которые озабочены "военно-патриотическим воспитанием". Меня тут же упрекнули в ерничестве. Прошли годы. Что имеем в сухом остатке? Батальон, сам оказавшийся под защитой сил KFOR, по-тихому вывели, а его начальник обрел место в Государственной Думе. Не таковы ли же по своим результатам попытки наших властей вмешаться в политический процесс на Украине, ущемлять Грузию, детективная выдумка со "шпионским камнем" английских дипломатов?

А теперь совсем уж серьезно: больше или меньше у нас сейчас друзей и союзников за рубежом? И в чем усилия наших властей действительно изменили к лучшему место России в мире?

8. Вы, как я понимаю, не слишком высокого мнения о нашей элите, и это - еще одна точка нашего соприкосновения. Но можно ли исправить положение? И если можно, то как?

Ваш ответ: элиту надо не заменять ("менять некем"), а "переформатировать", добавив к трем существующим принципам отбора (деньги, агрессивность, лояльность патрону) еще два - нравственность и патриотизм. Однако и эта прекрасная идея также влечет за собой ряд вопросов.

Кто и с помощью каких социальных механизмов превратит выдвигаемые Вами дополнительные принципы продвижения в элиту в работающие? Что делать с той ее частью, которая не воспримет такое перевоспитание: ждать, что она физически вымрет или каким-то образом удалить от власти и влияния?

И, наконец, насколько совместимы предлагаемые Вами принципы рекрутирования в элиту с уже действующими? Например, нравственность с лояльностью начальству - на византийский, надо полагать, манер?

P.S. Вы упрекнули участников дискуссии в том, что они "с утра до вечера рассуждают про Путина". Я, как Вы могли заметить, ни разу не упомянул ни действующего президента, ни лиц, участвующих в схватке за престолонаследие. Говоря словами Игоря Губермана, "мне безразлично, чья возьмет в борьбе мерзавцев с негодяями". Но, погрузившись в логику Вашего изложения, я не могу отделаться от впечатления, что за нею стоит затаенная надежда, что некто придет и, орудуя властными рычагами, все исправит.

Если не так, разубедите меня в этом, пожалуйста.

________________________________________________

Алексей ЧАДАЕВ (член Общественной палаты Российской Федерации):

"НЕОБХОДИМ ПЕРЕХОД ОТ ПЕРСОНАЛИЙ К ИНСТИТУТАМ"

В ГЛАВНОМ МИХАИЛ КРАСНОВ ОСТАЛСЯ НЕ ПОНЯТЫМ
О СУТИ ДЕМОКРАТИИ
МЫ ПОДНИМАЕМ ЗНАМЯ РАСКОЛА…
СТАРЫЕ И НОВЫЕ "АДАПТАНТЫ". ОБ ЭЛЕКТОРАТЕ ПАРТИИ ВЛАСТИ
ОТ ПЕРСОНАЛИЙ К ИНСТИТУТАМ
ОДНИ ДОЛЖНЫ ПИСАТЬ ЗАКОНЫ, ДРУГИЕ - УПРАВЛЯТЬ ГОСУДАРСТВОМ
АДМИНИСТРАЦИЯ ПРЕЗИДЕНТА - ЭТО ПРОСТО ПРАВИТЕЛЬСТВО СЕГОДНЯ
ОТ ПОЛИТИКИ, КОНТРОЛИРУЕМОЙ МЕДИАКРАТИЕЙ, К ПОЛИТИКЕ ПРЯМОЙ КОММУНИКАЦИИ С МАССАМИ
НАШЕ БУДУЩЕЕ МОЖЕТ ПОЯВИТЬСЯ ТОЛЬКО В РЕЗУЛЬТАТЕ СТОЛКНОВЕНИЯ НАСТОЯЩЕГО С ПРОШЛЫМ
КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ ИНСТИТУТ ОППОЗИЦИИ
ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ СОЗДАТЬ В РОССИИ ОППОЗИЦИЮ - УЧРЕДИТЬ ЕЁ УКАЗОМ ПРЕЗИДЕНТА
ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ УЛУЧШИТЬ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЗАКОНЫ - ЭТО СОБЛЮДАТЬ ИХ

В главном Михаил Краснов остался не понятым

Я с огромным интересом читал материалы дискуссии о персоналистском режиме в России. О том, что в свое время называли "гипертрофированный личностный статус" в российской политике и российской социальной жизни. Но меня опечалило то, что, судя по материалам дискуссии, никто, кроме инициатора дискуссии Михаила Краснова, не попытался предложить конкретные политические механизмы выхода из сложившейся ситуации. Дискутирующие в целом предъявили лишь собственные, закрытые для дальнейшего обсуждения позиции.

Конечно, по поводу "фактора личности" были заявлены разные версии. Но все сходились в том, что нынешняя ситуация неправильна, потому-де, что не соответствует некоей идеальной для России модели. При этом идеальная модель у каждого была своя. У либералов - модель современного цивилизованного общества, или, иначе, нормальной страны (нормальная страна - это у них такой иероглиф, обозначающий небесный Иерусалим, недостижимый и невозможный в практике). У патриотов, начиная с Бориса Межуева и кончая Михаилом Юрьевым, другая идеальная модель, у каждого со своими вариациями, но сходная в том, что все беды страны - от несоответствия нынешней действительности требованиям этой правильной модели.

В результате М.Краснов, как мне кажется, остался не понят участниками дискуссии. Ведь если расшифровывать политический, а не только юридический смысл его тезиса, то он означает буквально следующее. Вся конструкция и вся судьба постсоветских политических режимов заложена и определена, фактически, в 1991-1993 годах. Те, кто её таковой сделал, несут за неё полную политическую ответственность. И, следовательно, с них в первую очередь должен быть спрос за то, что получилось. Такая постановка вопроса является серьезным ударом по магистральной идее современного российского режимоборчества о некоем, наметившемся в последние годы "повреждении" в движении России по пути демократии. Что, дескать, все 1990-е годы Россия шла по пути демократического развития, но вдруг почему-то сошла с него в результате какого-то помрачения в 1999 году, и с тех пор так и продолжает идти неверным путем. Этот миф М.Краснов ломает об коленку, за что ему большое человеческое спасибо.

Впрочем, М.Краснов, будучи юристом, не хочет обращать внимание на некоторые важные политические нюансы. Скажем, у него много рассуждений о бесправии, правовой ограниченности парламента, лишенного, например, возможности формировать правительство - это будто бы делает бессмысленной межпартийную конкуренцию за победу на выборах. О том, что парламент превращается в некий департамент Администрации президента. Но ведь если буквально следовать его же тезису о принципиальной важности Конституции 1993-го года, то надо ясно отдавать себе отчет в том, что эта Конституция была специально "заточена" под тогдашний социально-политический контекст, когда рейтинг президента составлял 3%, а абсолютное большинство было у протестных сил и сил реванша. Поэтому Конституция была устроена так (и у нас сейчас все это знают), чтобы дать Президенту возможность управлять страной в ситуации, когда большинство в парламенте имеют антипрезидентские силы.

Эта логика предопределила ситуацию сегодняшнего дня. Несмотря на то, что в настоящий момент правом законодательной инициативы обладают несколько политических субъектов, фактически 90% принимаемых Думой законов (и в том числе ключевые) - это законы, написанные в правительстве или в АП. Причем система изначально была устроена так: есть правительство, которое пишет законы, а есть оппозиционная Дума. И задача правительства - "протащить" свой закон через оппозиционную Думу, торгуясь с ней за размер особого коэффициента - "поправки на популизм". Иными словами, правительство подготавливает некий заведомо "антинародный" закон, зная заранее, что изменения, примиряющие его с народными чаяниями, в него будут обязательно внесены Думой. Так работает вся система, так устанавливается политический баланс государственно-реформистской модернизации и социал-популистской инерции. Ясно, что в рамках этой системы, заданной Конституцией 1993 г., правительство управляет и живёт не по законам, ему вмененным, - оно само пишет законы. А задача парламента состоит в том, чтобы, в меру своих малых сил и ограниченных законодательных возможностей, сделать эти законы несколько менее "антинародными", примирить их с реальной жизнью людей.

Но что же произошло дальше, и откуда в рамках созданной политической системы появился такой феномен, как "партия власти"? Вспомним, во-первых, что большинство населения молчаливо отказалось поддержать всю эту конструкцию с антинародным правительством и народным парламентом. Уже в 1994 г. парламент постепенно начал восприниматься как вредоносный, бессмысленный орган, тормозящий и блокирующий возможность осуществлять какую бы то ни было политику.

Стало быть, необходимо было выбрать в парламент тех людей, которые не воюют с властью и за власть, а уже участвуют в осуществлении власти. Тем более, что если по партийным спискам люди все еще голосовали за ту или иную идеологию, то в одномандатных округах к этому времени избирали уже того, кто мог бы провести свет, починить дорогу, проложить трубы и т.п. А кто мог сделать это? Тот, кто умел договариваться с начальством. В результате уже после 1996-го парламент начал активно заполняться чиновниками. А к 1999 году этот процесс получил свое окончательное оформление.

В итоге мы пришли к сегодняшней конструкции, когда абсолютно лояльное власти большинство Думы поневоле вынуждено по-прежнему выполнять роль КПРФ или ЛДПР образца 1994-го года. Сохранилась теперь уже абсолютно абсурдная практика, когда пропрезидентское думское большинство по-прежнему накидывает популистский коэффициент на антинародные законы, которые писались правительством в ведомствах Кудрина, Грефа, Шувалова, Козака. И по-прежнему этот популистский коэффициент заранее закладывается в разрабатываемые правительством законы, особенно в статьи бюджета. То есть в расходных статьях бюджета заранее предусматривается некий процент, который будет позволено добавить думскому большинству для усиления народной любви к этому думскому большинству. В этом по сей день и состоит законотворческий процесс, поскольку в борьбе за упомянутый дополнительный процент как раз и концентрируются все основные лоббистские, провокативные, "распиливательские" и прочие интересы. Это - один из основных политических результатов, к которому привела Конституция 1993-го года.

Моя совесть чиста: в тот момент, когда президентским указом внедрялась конституция 1993-го года, я как раз стоял на баррикадах возле Верховного Совета. Мне было тогда совсем мало лет, но одну вещь я понял вполне определенно: политические ярлыки "демократы" - "недемократы" не имеют ничего общего с реальной демократией.

Главная идея, к которой сводятся предложения Краснова, - это просто новое издание учредительной процедуры образца 1993 года. Смысл в том, чтобы предложить некоего правильного политического моносубъекта, который, опираясь на ресурсы собственной моносубъектности, установит-таки в России демократию. Эта идея уходит корнями к 1917-му году. Тогда также был хаос, бардак, неопределённость. И был поиск субъекта, который сможет, вопреки всему, обеспечить проведение Учредительного собрания и учредить государство -нормальное, демократическое, правильное. Но когда, наконец, обнаружился такой субъект, он, получив власть в свои руки, почему-то не захотел уходить. Почему-то вместо демократии пришёл матрос Железняк и объявил, что "караул устал".

У Краснова есть сильная сторона - то, что центральным в его конструкции является закон. Да, закон, легальность и легитимность процедур как таковая. Ведь если в интересах установления демократического режима в жертву приносится процедура как таковая, то потом, когда дым рассеивается, обязательно обнаруживается, что режим, установившийся в результате слома прежде установленной процедуры, оказывается гораздо менее демократическим, чем тот который был прежде. В этом смысле московские майдан 1991-го года и расстрел 1993-го являются комплиментарной парой. Грубо говоря, на первом этапе толпа на площади переступает через решения, принятые большинством по процедуре, а равно "сдает в утиль" и саму процедуру. А на втором этапе, в 1993-м, лидер толпы расстреливает эту самую толпу из пушек, чтобы она ему больше не мешала. Мы сейчас имеем удобную возможность наблюдать за украинской ситуацией, которая неизбежно подталкивает Ющенко к тому, чтобы в некий роковой момент сделать решающий выбор: либо ввести танки и восстановить единовластие, либо ввергнуть страну в новый раскол. Все это означает, что в базовом своем тезисе Краснов действительно прав: закон может быть основой тех или иных искажений политической конструкции, но вместе с тем работа на уровне законодательства, на уровне Конституции может многое изменить.

Теперь о том, что изменилось после 1999-го года. Главное - это то, что президент фактически сам стал премьером (главой правительства). При Ельцине порядок был другим. Ельцин назначал премьера, премьер брал ответственность за проводимую в стране политику, а когда груз этой ответственности становился невыносимым, премьер отправлялся в отставку. Поэтому при Ельцине сменилось шесть премьеров.

Путин сам стал лидером проводимой политики, стал de facto руководить всем правительством. Правительство же в узком смысле превратилось в финансово-хозяйственный департамент Администрации президента. Это - главное, что изменилось. Иными словами, Ельцин в большей степени царствовал, а не правил, Путин же, наоборот, скорее больше правит, чем царствует. И все претензии к нему в последние годы - это претензии по поводу того, что он слишком много правит и слишком мало царствует.

О сути демократии

У Краснова есть и интересная реплика о том, что у нас демократия архаически понимается как мажоритаризм, то есть как власть большинства, в то время как на самом деле главной ценностью демократической системы является компромисс. Да, любая политика является компромиссом, результатом компромисса между разнообразными группами в рамках принятой заранее процедуры. Если интерпретировать этот тезис политически, то смысл его в том, чтобы исключить возможность формирования устойчивого большинства, сделать большинство невозможным, а возможным - только консенсус меньшинств, разным образом организованных, противопоставленных друг другу, взаимно уравновешенных и взаимообусловленных. Сделать так, чтобы любое меньшинство всегда имело приоритет, и как только возникала бы ситуация "меньшинство против некоторого большинства", вся система тут же "сломя голову" бросалась бы на защиту интересов этого самого меньшинства. Что мы, собственно говоря, и видим в бесконечной борьбе за права разнообразных меньшинств на Западе. И, соответственно, главной задачей при построении такой политической системы является концептуальное оформление императива формирования политических субъектов из разного рода организованных меньшинств. "Больше меньшинств хороших и разных!"

Естественно, пытаясь решить эту задачу в рамках политического процесса в России, мы сталкиваемся с серьезными проблемами системного порядка. Например, катастрофическую системную угрозу для демократии в России представляет идея русского большинства. Как только начинает политически оформляться идея русского большинства, тут же моментально выявляется ее принципиальная враждебность системе демократии. Потому что в рамках этой системы большинство запрещено. Не потому, что они националисты, а потому что любое большинство с ясно выраженными и агрегированными интересами запрещено. Следование интересам большинства, следование субъектности, построенной как единое большинство - это и есть фашизм, нацизм, тоталитаризм, коммунизм - вполне узнаваемые обличия соответствующей политической практики. И если построить большинство из бедных, а не из русских, то ситуация будет та же самая. И если обернуть ситуацию, т.е. взять и построить большинство из нерусских, собирая его по другому принципу, то получится та же ерунда. Иными словами, любое большинство, любым образом собранное, является запрещенным, исходя из принципов демократии, разрушительным для демократии. И если, прикрываясь демократической риторикой, нам говорят: "Мы - большинство, а вы, кто не с нами, идите сторонко", следует жестко возразить: "Нет, это не демократия. Демократия строится только через коалиции".

Есть и еще один важный аспект этой проблемы. Демократический тип общественного устройства предполагает, в известном смысле, запрет на политику, понимаемую как реализацию какой-то одной стратегии. В рамках демократической Системы невозможно придти и сказать: я считаю, что надо делать так-то и буду действовать так и никак иначе. Такого рода менеджерский, целенаправленный способ осуществления политики противоречит сущностным принципам демократии. В тексте Краснова я обратил внимание на любопытное место, где он иронизирует по поводу оппозиционной критики власти, которая сводится к тому, что власть-де проводит не ту политику. При этом Краснов отмечает, что моносубъектная самоконструкция власти оппозицию по существу устраивает: просто власть проводит не ту политику, а нужно, чтобы она проводила именно ту. Вот когда-де оппозиция придет к власти, она отложит в сторонку не ту политику и станет проводить ту, что нужно.

Но именно поэтому демократическое мировое сообщество так заинтересовано в победе демократии в прочих отдельно взятых странах. Страна, в которой субъект политики выстроен на основе большинства, естественным образом опасна для окружающих. Именно потому, что она может хотеть чего-то своего собственного, может осуществлять какие-то осмысленные действия. Может, например, войну объявить. Или еще что-нибудь запрещённое устроить. Беда, собственно, в том, что у такой страны вообще есть собственный консолидированный интерес. А у демократической страны таковых интересов нет. Поскольку ее политика слагается из разнообразия групповых интересов путем достижения соответствующего компромисса.

Предугадывая резонные возражения, скажу, что, по моему мнению, современный глобальный лидер (США) давным-давно не является демократической страной. Это всем известный "секрет", так сказать, большая конспирологическая тайна.

Есть ли тогда вообще страны, которые сегодня могут называться демократическими? Нет. Глобальным политическим субъектом сегодня является прогрессивное человечество, движущее мир к устойчивому развитию. У этого прогрессивного человечества есть некий политический лидер. Он же - ведущая мировая держава. Это не означает, что в стране-лидере нет демократии, поскольку там правит не устойчивое большинство, а подвижная коалиция интересов. Просто это страна является мировым имперским градом, или, как в феодальной системе, есть земли Rex patrimonium и - все прочие земли. Эта нынешняя конструкция существенно более сложная, нежели просто империя и ее колонии. Во-первых, если есть Имперский град, значит, есть и глобальная периферия. Но, главное, нет больше системы, где есть главная страна и прочие страны. Нет постольку, поскольку теперь демократия понимается как запрет на национальные интересы и национальную политику, если под нацией понимать консолидированное большинство, построенное определенным образом, по определенной технологии, известной еще с XVIII-го века.

Россия отнюдь не является исключением, и формирование ее национальных интересов путем консолидации ее большинства является, с позиции демократии, запрещенным. Поскольку где бы, в каком бы месте ни начиналась работа по построению большинства, такая работа становится - и объявляется - опасной для демократии. Для демократии как принципа построения политической системы на основаниях идей свободы личности, прав человека, политкорректности, мультикультурализма и т.д.

В этом смысле сегодня Соединенные Штаты претендуют представлять интересы большинства людей всего мира, а не только своих граждан. Подобно тому, как Советский Союз, особенно до 1945 года, выступал своего рода сувереном трудящихся всего мира (т.е. представлял не собственных граждан, а мировой революционный пролетариат). Соединенные Штаты просто заменили в этой конструкции слово "трудящийся" словом "человек", которому, кстати, вменили не только права человека и прочие свободы, но и его вездесущего глобального суверена.

Проблема демократии, в том числе и применительно к России, есть изначально проблема глобальная, а каждый конкретный случай национального государства - это просто некий фрагмент глобального демократического процесса. Именно в этой логике надо, например, интерпретировать высказывания представителей ОБСЕ о том, что референдум в Тирасполе не соответствует демократическим стандартам. Если сравнивать референдум в Тирасполе и референдум в Ираке по формальным, классическим критериям демократии, то ясно, что референдум в Тирасполе на несколько порядков ближе к демократическим стандартам, чем референдум в Ираке. Но с учетом того, что демократия - это глобальная система, лишь исторически случайным образом поделенная, "попиленная" на государственные территории (и именно поэтому пересмотр границ запрещен сегодня как таковой), - именно поэтому референдум в Приднестровье "по определению" не может быть признан соответствующим демократическим нормам. Потому что субъект, который его проводил, не является демократическим в смысле его принадлежности этой глобальной демократической системе.

Мы поднимаем знамя раскола…

Здесь, возвращаясь к основной проблеме дискуссии, есть повод обратиться к рассмотрению такого, пока еще несколько экзотического для нашего политологического экспертного сообщества понятия, как "суверенная демократия". Что имеется в виду? Почти то же самое, что имели в виду наши предки, когда использовали словосочетание "православное христианство". А оно означало: мы верим во Христа, но Риму не подчиняемся. На что они получали ответ: ах, так, ну тогда вы - схизматики! И на них посылались войска Ливонского и Тевтонского орденов.

Иными словами, настаивая на собственном праве на суверенную демократию, мы поднимаем знамя раскола. Мы ясно заявляем о том, что разделяем ценности демократии, принимаем ее систему ценностей, включающую определенный набор заповедей и, в частности, приоритет интересов личности над интересами государства и любого иного коллективного субъекта, что является в демократии более важным и правильным, чем принципы ее политической организации. Мы манифестируем себя участниками этой ценностной системы. Но одновременно заявляем о том, что не хотим участвовать в глобальной системе демократических институтов на тех правах, на которых нам предлагают в ней участвовать. Тем самым, мы идем по пути отмежевания, раскола, а значит, мы в очень большой степени оказываемся зависимыми от наших внутренних ресурсов.

Но главный парадокс нашего выбора в том, что таким образом поставленная идея суверенной демократии означает, что мы не имеем права строить "демократию с российской спецификой". Потому что мы обречены строить модель, имеющую глобальное значение, которой сможет воспользоваться любой, кто угодно. В противном случае мы совершенно напрасно все это затевали, мы тогда действительно всего лишь еретики, достойные в лучшем случае грозной энциклики.

Одной из проблем, возникающих при решении этой задачи, оказывается преодоление персонализма российской власти. Краснов видит возможности преодоления дисфункций персонализма в появлении своего рода "антиперсоны", которая возьмет, да и отменит персонализм. Но все отнюдь не так просто.

Во-первых, мы не смогли извлечь необходимые уроки из опыта 1991-го и 1993-го годов. Поскольку те попытки построения политического субъекта, который, наплевав на разноголосицу мнений и разнообразие групп, смог бы железной рукой ввести в стране правильный свободный и демократический порядок, оказались неудачными, тот опыт пропал втуне, уроки из него не были нами извлечены.

А во-вторых, кто сказал, что у нас и сегодня продолжает возрастать роль личностного фактора в политике? У меня есть ощущение, что маятник качнулся как раз в другую сторону. Роль личностного фактора и личностного статуса росла все 1990-е годы. Все без исключения партии 1990-х годов строились вокруг персоны их лидера (я сам лично участвовал в создании СПС и видел, как эта структура из массовой силы на глазах превращается в клуб телезвёзд). В этом процессе (условно говоря, начиная от 1991-го и заканчивая 1999-м гг.) на входе было достаточно массовое движение, в которое было вовлечено много людей, низового актива, разнообразных сил, активно работал внутрипартийный лифт вертикальной мобильности. Но что произошло к 1999-му году? На вершине любой партии - будь то партия демократического или патриотического толка - застыли две-три телезвезды, а при них - обслуживающий аппарат (секретарша плюс шофер), да по паре городских сумасшедших, гордо несущих знамя партии, на каждый из субъектов РФ. Всех остальных из этих партий вымыло. И лидеры принимали активнейшее участие в этом вымывании своих потенциальных конкурентов.

Складывалось ощущение, что политикой как бы просто так заниматься нельзя. Мол, какие нормальные люди станут этим заниматься не за интерес, не за деньги, а за идею? А в рамках этих партий политикой заниматься может только тот, кто имеет интересы, то есть имеет властные или финансовые ресурсы. Только он может отвечать по обязательствам и заниматься политикой.

Иными словами все эти годы шла ползучая деполитизация, департизация и дедемократизация политики. На фасаде ничего не менялось: та же демократизация, та же партийность, те же голосования, та же самая борьба в парламенте. Но фактически вместо первоначально возникавших массовых низовых движений получились довольно узкие структуры, не имеющие никакой связи с избирателями и осуществляющие коммуникацию со своими сторонниками исключительно через медиаканалы: сформировалась медиакратия, связанная с главным ее ресурсом - контролем за "медиарубильником".

Старые и новые "адаптанты". Об электорате партии власти

Но в 2000-е годы произошло неожиданное: маятник качнулся в сторону от персоналий к институтам. Хорошим примером произошедшего является "партия власти", поскольку у этой партии и связанных с ней структур трудно назвать политических лидеров. Её формальным политическим лицом и знаменем является президент Путин. Но вряд ли возможно сказать всерьез, что ее вождём является Грызлов, Шойгу, Лужков или кто-то ещё из её руководства.

Можно ли партию власти считать партией? Думаю, что можно, поскольку она представляет определенную социальную группу, своего рода "профсоюз госслужащих". А поскольку в нашей системе до сих пор госслужащим оказывается и учитель, и врач, то эта группа весьма существенна и разнообразна.

Кто голосует за партию власти в стране? Среди прочего там есть любопытная - массовая! - прослойка людей, которые получают по две тысячи рублей в том месте, где у них лежит трудовая, и на работу почти не ходят. Им за эти две тысячи рублей просто надо раз в полгода сходить куда-нибудь и поставить правильную галочку. А по жизни они добирают своё совершенно где попало. Это и есть анатомия того самого "админресурса". Современный "админресурс" основан скорее на договорных отношениях, чем на прямом управлении. Если место, где зарабатывают деньги, в сознании человека располагается совершенно отдельно от так называемой официальной работы, то что это означает? Работа - это место, где тебе присваивается социальный статус. Ты кто? Я работаю в школе, в колхозе, на заводе и т.д. А как я при этом выживаю, другой вопрос. Может быть, на огороде картошку сажаю, может - шмотками торгую, в Турцию езжу за чаем, еще как-то. Потому что на работе денег не платят. Но от того, что на работе не платят денег, она не перестаёт быть работой. Работа - это порт приписки. И вот так формируется огромный слой населения, который, собственно говоря, и обеспечивает решающие проценты голосов за партию власти.

В последнее время началась некоторая трансформация, некоторое видоизменение этой социальной базы партии власти. Если раньше человек, условно говоря "учитель", в принципе был готов сорваться и сменить свою социальную группу, перейти в категорию "предприниматель", то сегодня усиливается более жесткая привязка людей к их социальным позициям. Возникает то, что на советском языке называлось классовыми интересами (или социальными, стратовыми и т.д.).

Естественно, при этом возникает риск того, что социальный слой, который до того являлся социальной базой партии власти, после трансформации не станет по-прежнему ее поддерживать, что он может изменить свои политический пристрастия. Именно поэтому во власти возникают инициативы типа нацпроектов. Не случайно они адресованы именно тем сферам: селу, школе, больнице, где и формируются те самые новые устойчивые сообщества, новые группы (единственное исключение - жильё, это особый случай). Речь идет о своего рода "новых адаптантах". Они формируются из тех, кто, может быть, и не является богатым и успешным, но кто в принципе адаптирован к нынешнему порядку вещей. Из тех, кого он в целом устраивает, чьи претензии к нему не носят фундаментального характера.

Если человек голосует за какие-то другие партии, то он обычно манифестирует этим свою идеологическую позицию. А голосование за партию власти - это нечто иное: он манифестирует свое отношение к действующему порядку вещей.

Разумеется, у сформировавшейся в стране политической системы есть определенные проблемы, видимые даже невооруженным глазом. Я не буду говорить о том характерном ее элементе, что стал основным предметом данной дискуссии, о персонализме. Скажу лишь о его довольно частном случае, о проблеме т.н. "третьего президентского срока". В чем заключается связанный с этой проблемой устойчивый невроз, характерный сегодня уже не только для элиты, но и для массового избирателя?

Грубо говоря, 1990-е гг. породили достаточно узкую группу обеспеченных людей, но далеко не все они достигли этого благодаря эффективной адаптации к новым условиям: многим просто повезло, но от этого они не перестали чувствовать себя маргиналами. В 2000-е гг. возник иной, достаточно массовый слой уже вполне хорошо адаптированных к новым условиям людей, быть может, не столь сильно повысивших свой материальный статус, но в принципе вписавшихся в новый порядок вещей. У этих людей теперь есть что терять.

Но им говорят, и говорят всё настойчивее, что вот, значит, товарищ Золушка, у тебя уже есть карета, кучер, лошади, платье, но скоро наступит полночь, и лошади превратятся в мышей, кучер в крысу, карета в тыкву, а во что превратится платье - и говорить неудобно. Эти "новые адаптанты" - словно Золушка на балу: она пытается танцевать, на нее смотрит принц, но она понимает, что не может стать принцессой, потому что в двенадцать всё кончится, всё рассыплется, и надо будет срочно куда-то бежать. Чтобы этого не произошло, надо что-то делать, надо останавливать время. Третий срок - это и есть попытка остановить время, буквально, подойти к часам, остановить маятник, и держать, чтобы он, не дай Бог, не начал ходить.

Золушка, убегая, оставила туфельку, которая, что характерно, в тыкву в полночь не превратилась. Зная женщин, могу сказать, что она её оставила специально, заранее зная, что туфелька та в отличие от всего остального в тыкву не превратится. И по этой самой туфельке ее, Золушку, найдут и опознают. Иными словами, в чем выход из невроза? В том, чтобы создавать вещи, которые наверняка не рассеются как дым в ходе транзита 2007-2008 гг.

То есть на месте гражданских структур и всякого рода общественных сил я бы просто написал систему требований к политикам - всем без исключения, и провластным, и оппозиционным - по поводу того, что гарантированно не должно измениться, кто бы ни пришел к власти. Что хотите делайте, но свободный выезд за границу должен сохраниться, жилье у людей должно остаться в их собственности, ну и т.д. Короче говоря, необходимо сформировать систему неизменных, инвариантных позиций, своего рода Конституцию. Хотя, впрочем, по этому поводу собственно Краснов и поднял первым вопрос: а входит ли конституция 1993-го года в эту систему неизменного? Пока, на данный момент, всеми, начиная от президента, по умолчанию признается, что входит. И даже, в каком-то смысле, стоит во главе списка. Так что при наличии формальной возможности изменить Конституцию реального политического мандата на это у Путина вроде бы нет. Потому что действующая Конституция как бы относится к числу туфелек и в полночь не исчезает.

От персоналий к институтам

Но вместе с тем, я считаю, что сама навязываемая обществу тема преемника в этом смысле абсолютно деструктивна. Поскольку в ней есть нечто подлое: кого-де назначу, того и выберете. Я считаю, что альтернативный лозунг момента, лозунг дня сегодняшнего - это переход от персоналий к институтам. Главное, что должно исчезнуть и раствориться в полночь - это замкнутость всей коммуникации между властью и населением на одной личности. Вместо дискуссии о том, кто станет этой личностью, кто будет "работать Путиным" (если понимать "Путина" как должность), должен быть разговор об институтах, которые поддерживают систему социально-политических коммуникаций в стране.

Конечно, велики шансы, что у нас опять получится "как всегда", но это не повод прекратить попытки сделать как лучше. В этом смысле я, например, в отличие от многих, не исключаю третьего срока. Но для меня такой исход будет однозначно политическим поражением Путина. Поясню. Я допускаю ситуацию национальной катастрофы, в которой Путину необходимо будет, как библейскому Иисусу Навину, остановить солнце, чтобы добить этих злосчастных моавитян, поскольку, если солнце не остановить, то добить их не получится. Тогда, как известно, Иисус Навин обратился к Богу, и случилось чудо… Но при этом произошло то, что в нормальной жизни запрещено Богом, был нарушен порядок вещей. Было ли это поражением Иисуса Навина или его победой? Ответить непросто.

Мой ответ таков, и в этом мы совпадаем с Красновым: закон - это не просто некая норма, по которой мы живем, закон - это и есть цивилизация. Закон - это хрупкая ткань культуры, которую все мы создаем и поддерживаем и которая все время рвется, а нам приходится ее постоянно латать и восстанавливать. Мы постоянно выходим за эти границы цивилизации, все время преступаем их, но мы должны постоянно возвращаться в ее рамки, несмотря на всю их хрупкость, на то, что их так легко поломать.

Скажу более. Устойчивых цивилизаций нет. Разумеется, есть места, где закон сильнее, есть места, где он слабее. Но везде закон - это такая штука, которую трудно поддерживать и очень легко поломать. Ломать легче. Это великое достижение культуры - что мы по умолчанию не бьем друг друга дубинами по головам, несмотря на то, что бить друг друга дубинами по головам гораздо проще, чем не бить. И в какой-то момент мы перестаем сознавать это как достижение культуры. Но лишь до тех пор, пока не обнаруживаем, что по улице ходят люди с дубинами, и необходимо тоже обзавестись дубиной, иначе нечем будет ответить, когда кто-то другой на тебя с дубиной наскочит.

Усиление роли институтов и есть главный ресурс в решении проблем нашего политического развития. Я хотел бы, чтобы преемником Путина стал институт. Не Сидоров и не Петров, а определенная устойчивая институциональная система. Мы сегодня находимся в ситуации, в чем-то очень близкой началу 1720-х годов. Тогда половина Петербурга обсуждала вопрос о том, кто будет продолжателем дела Петра. Но как показал дальнейший XVIII век, собственно российский самодержец (зовись он Петр, Павел или Иоанн) больше трех или четырех лет на престоле усидеть не мог. Его довольно быстро сводили в могилу. А устойчиво на престоле могли усидеть лишь императрицы.

Но кто оказывался в этой ситуации преемником Петра I? Не Екатерина, не Анна и не Елизавета. Преемником был его Город. Город, построенный иначе и устроенный иначе, чем вся остальная Россия. Соотнесенный с ней как некая "внутренняя Европа", поставленная в углу России на ее границе, как пресловутое окно в нее. И покидая этот город, отъезжая в Москву, любой человек во многом терял свой статус приобщенного к элите. А элита, согнанная в Петербург, собранная в нем и обученная жить по другим правилам, чем вся остальная страна, была не в состоянии покинуть его, потому что вместе с ним она теряла свой элитный статус. И за тот век, в течение которого город выполнял роль преемника правителя, в стране с нуля сформировались все необходимые предпосылки для ее вхождения в новый XIX век.

Одни должны писать законы, другие - управлять государством

Я не хочу давать конкретные прогнозы. Прогнозы дают наблюдатели, а я хочу быть участником событий. Но я хочу все-таки поломать ту политическую конструкцию (кстати говоря, не прописанную в Конституции), которая сложилась de facto, ту управленческую практику, когда законы пишутся в правительстве и формально утверждаются в Законодательном собрании (о чем я уже говорил).

Я считаю главной политической задачей 2007 года вернуть законодательной власти сущностно присущие ей функции законодателя, а исполнительную власть ограничить ее исполнительными функциями. Одни должны писать законы, другие - в соответствии с ними - управлять государством. При этом первые не участвуют в управлении, а вторые - не пытаются изменить законы. Эта задача на самом деле чуть ли не центральная.

Сегодня для ее решения есть все условия, все то, чего не было в 1994-м году, когда, если бы решились действительно предоставить Думе возможность сочинять законы, страшно представить, что бы они там понаписали. Мы могли наблюдать схожую ситуацию в 1993-м году, когда Верховный Совет был параллельным центром власти. Сегодня всё уже не так. Сегодня есть реальная возможность сделать парламент местом производства законов. Перенести производство законов из Министерства экономического развития и Министерства финансов и прочих министерств - в парламент.

И главное, что изменилось: сегодняшние парламентарии уже полностью встроились во власть и бизнес и являются наиболее заинтересованными в наличии правил людьми. В предпарламенте образца 1993-го г., да и в парламенте 1994-го года не было никого, кто был бы заинтересован в наличии правил как таковых, поскольку борьба шла не за правила, а за власть и собственность. Сегодня же абсолютное большинство заинтересовано в наличии правил, в их уточнении и в их ясности.

Администрация президента - это просто правительство сегодня

Здесь, разумеется, можно усмотреть некоторое противоречие. Действительно, сегодня законы реально пишутся в Администрации президента, а проводятся правительством, которое является одним из подразделений Администрации. Существует даже мнение, что Администрация президента и является тем институтом, который приходит на смену персонализму президентской власти. Не партия власти, не парламент, который всякий раз выступает всего лишь неким департаментом этого главного Института, а сам он все более последовательно выходит на передний план. Может Администрация президента и есть главный секрет нашей грядущей суверенной демократии, наш будущий главный институт?

Действительно, Администрация президента в современной конструкции - это своего рода интеграл от правительства. И вместе с тем институт, вполне явный, имеющий колоссальное политическое влияние, колоссальную эффективность, во многом соответствующий нашей политической системе, ее традициям. Но на мой взгляд, все гораздо проще и банальнее.

Чтобы не путаться в словах, скажу так: Администрация президента - это вовсе не какой-то особенный институт, являющийся уникальным произведением русской политической культуры. Это просто правительство. Сегодня так называется правительство России. А то, что формально именуется у нас правительством, является всего лишь одним из подразделений реального правительства, т.е. АП.

Скажу более: фактически Администрация президента несет ответственность перед президентом за результаты выборов в парламент, а президент в нашей конструкции есть представитель воли большинства, воли нации, которую он олицетворяет. Как и в случае перехода к назначению губернаторов президент выступает не столько субъектом верховной власти центрального правительства, сколько агентом, репрезентирующим этот самый социум, который иначе не может политически выразить собственную волю. Президент здесь - некая вспомогательная конструкция, некая подпорка для не вполне дееспособного социума.

Я считаю, нужно называть вещи своими именами. Администрация президента по факту является полноценным правительством России, объединяющим в себе силовой блок, внешнеполитический блок, финансово-хозяйственный блок, кадровый блок, региональный блок и прочие необходимые элементы.

Но написание законов необходимо отдать парламенту. Т.е. необходимо, чтобы те люди, которые и так сейчас пишут законы в структурах АП, шли работать в Думу непосредственно, путем прохождения по партийным спискам партии власти, и там занимались бы своим привычным делом, писали законы.

От политики, контролируемой медиакратией, к политике прямой коммуникации с массами

Я - сторонник массовизации политики. Меня категорически не устраивает ситуация, когда политикой, как сегодня, занимаются очень узкие команды, причем как с той, так и с другой стороны, привлекая при этом наемников, пиарщиков, имиджмейкеров, черт знает кого. Я за массовую политику и за массовый политический актив, за снижение влияния медиакратии. Необходима диверсификация каналов политической коммуникации, развитие разнообразия медиасреды, а значит - необходим переход от политики, контролируемой большими медиакратическими каналами, к политике прямой коммуникации с массовым партийным активом.

Я считаю, что, несмотря на все сложности, определенные успехи на этом направлении в последние годы есть. Это, в первую очередь, новый закон о партиях, который фактически навязывает партиям необходимость работы с низовым активом. В Германии ХДС/ХСС насчитывает 600 000 членов. Германия - страна, которая в два раза меньше нас по населению, а ХДС/ХСС - только одна из четырех ведущих партий. У нас партии не могут, зачастую, собрать по стране даже 10 000 своих сторонников.

Массовизация партий - это к тому же шаг к сворачиванию рынков партийных брендов, когда тот или иной партийный бренд отдается в регион по франчайзингу. То есть бизнесмен, которому нужна политическая крыша, покупает подходящий политический бренд федерального уровня, ну, например, "Яблоко", или КПРФ, или ЛДПР, и строит под ним региональное отделение из сотрудников своей фирмы, и за счет этого имеет возможность объявить любой наезд на его бизнес борьбой с политической оппозицией.

Наша большая проблема связана с каналами коммуникации. На языке оппозиции она маркируется иероглифом "государственный контроль за СМИ", но на самом деле проблема куда больше, потому что у государства нет контроля над СМИ. Это я утверждаю ответственно, потому что для того, чтобы получить контроль над СМИ, Администрации президента нужно вставать в очередь за Петросяном и Вим-Билль-Данном. Все эти годы политическая дискуссия изгонялась и заменялась шоу, обеспечивающим массовую аудиторию, и навязываемой этой аудитории рекламой. Иными словами, общенациональных СМИ у нас на самом деле нет. Те, что так называются, превратились за эти годы в чей-то частный бизнес, выдаваемый за общенациональные СМИ. Эти СМИ несут развлекательную функцию, но не несут коммуникационной. И власть на общих основаниях покупает рекламное время, отчасти, конечно, в обмен на административный ресурс, политическую крышу, но фактически у СМИ отношение к власти как к обычной частной компании. При этом параллельные коммуникационные среды для решения общенациональных политических задач так и не были созданы. Все попытки создать такие параллельные коммуникационные среды провалились. И это притом, что мы помним еще и эпоху самиздата, и ту пору, когда центральные СМИ вообще не играли никакой роли по сравнению с той повсеместной коммуникационной средой, которую формировали клубы, какие-то дискуссии, обсуждения и пр. и пр. В этом смысле культура коммуникаций тоже деградировала.

И тем не менее желаемый мною процесс массовизации политики уже происходит. Во-первых, людей, которые занимаются политикой (профессионально, полупрофессионально, любительски) стало больше. Во-вторых, в последние годы политика стала насыщаться свежей кровью, буквально в 2005-2006 году. Происходит поколенческое обновление, в политику активно входит первое постсоветское поколение. Дети последнего советского демографического бума конца 70-х - конца 80-х гг. Их не было еще даже на выборах 2003-го года. Сейчас они пришли, и их отличие от всех остальных не только поколенческое. Они выросли в другой системе, при других условиях, восприняв другие ценности. Вопрос в том, как они предъявят себя в этой своей первой избирательной кампании? Управляема ли энергия этого поколения? На Украине, например, она оказалась в целом неуправляемой. Может статься, что и у нас новое поколение сформирует некий запрос, к ответу на который действующая политическая система окажется не готова. Хотя обязанность политической системы - быть готовой к обновлению, заранее выстраивать "кадроприемники" разного типа и сорта, различные "лифты вертикальной мобильности" для нового поколения.

К сожалению, у этого нового поколения есть одна отвратительная особенность, о которой я говорю как его представитель. В отличие от предыдущих поколений, у него нет внутреннего морального запрета на использование насилия в политике. Не случайно единственным его представителем, который к сегодняшнему дню пробился в первый эшелон политики, является Рамзан Ахмадович Кадыров. У этого поколения нет внутренних барьеров - это касается как славян, так и неславян. Именно поэтому мы видим студентов-химиков, которые взрывают рынки, каких-то чеченцев, которые приезжают разбираться в ресторан и режут там кого попало, и т.п.

Если бы события 1991 г. случились сейчас, это могло бы перерасти в кровавое побоище. Я боюсь, что приход нового поколения неизбежно будет сопровождаться ростом насилия в политике. Ростом отнюдь не бутафорского терроризма. Собственно, есть много симптомов нарастания такого рода тенденций.

Для инициации процессов массовизации политики нам необходимо качественно разнообразить роли и позиции политических игроков. Одна из больших наших проблем - убожество форматов нашей политики и демократии в целом. Задан невероятно узкий диапазон ролей: ты можешь быть политиком действующим, то есть тем, кто идет на выборы; в какой-то момент появилась роль пиарщика, которому платят деньги за то, что он раскручивает действующих политиков; еще ты можешь быть чиновником, назначенным в политику по административной линии. Вот, пожалуй, и все основные роли.

Сегодня, однако, появляются и совершенно иные роли. Например, роль гражданского активиста в политике (то есть общественника; имею в виду движение автомобилистов, экологистов, правозащитников и т.п.). Появилась роль эксперта, не претендующего на политическую позицию, но дающего объективную экспертную оценку тем или иным политическим решениям. Появилась роль политического журналиста, не скрывающего свою ангажированность, открыто выступающего с партийных позиций. Теперь, когда журналисты принадлежат к разным партиям, сравнивая их позиции, мы можем выбирать. Такая партийная журналистика, на мой взгляд, интереснее, чем прежняя, псевдообъективистская, систематически обманывающая нас журналистика. Наконец, появилась роль регионального политика: наряду с федеральной политической площадкой оформились площадки регионального уровня, причем именно в связи с упразднением губернаторских выборов. Сейчас для того, чтобы взять регион, нужно брать местный парламент, а значит, появилось пространство для работы и реальной конкуренции региональных политических команд.

Вообще, становление демократии - это всегда определенное усложнение политической системы. Но в конце перестройки у нас тоже шел бурный процесс усложнения нашей политической системы, а в итоге все это привело к "взрыву реактора". Такова опасность любого усложнения системы. Задача институциональных строителей состоит в том, чтобы "взрыва реактора" не допустить.

Наше будущее может появиться только в результате столкновения настоящего с прошлым

Безусловно, есть факторы, принципиально затрудняющие нам продвижение по избранному пути. Фактор первый - это абсолютная организационная деградация, организационная беспомощность политического класса и социальной среды. Для того, чтобы строить институты, нужна хоть какая-то минимальная организационная культура. Организационная культура, особенно в политической сфере, за период с начала перестройки только деградировала. Деградировала способность строить команды, сети горизонтального управления, иерархии соподчинения, способность распределять функции и ответственность. Черномырдин сказал: какую партию ни строй, всё получается КПСС. На самом деле он сделал необоснованный комплимент нашим партиям. Потому что строится, как правило, не КПСС, а то, что осталось в памяти строителей от известной им низовой ячейки (их родного райкома, месткома, или профкома). Остался тот убогий срез КПСС, который успели узреть эти люди к тому моменту, когда все рухнуло. Поэтому с точки зрения организационной культуры все наши партии являют собою сильно урезанных, ухудшенных, лишенных большинства достоинств поздней КПСС уродцев.

Налицо также очевидная деградация политического языка. Язык, на котором велась политическая дискуссия, все это время деградировал. Понятия засорялись, вымывались, исчезали, пакостились. Сегодня невозможно использовать традиционные понятия: "правые", "левые", "либералы", "консерваторы", "социалисты". Все это сегодня абсолютно неадекватно. И поэтому разговор переходит на новорусский слэнг: "бабки", "разводки", "планы", "группы", "наезды", на смесь пиаровского с бандитским. Но зато всё понятно.

Еще один фактор - это сложившиеся в 1990-е гг. практики и соответствующие социальные страты, которые сегодня ушли в тень, но в общем-то никуда не делись. Если буквально воспринять аргументы защитников Ходорковского, что, якобы, в те годы так вели себя все, а остальных почему-то не посадили, то при буквальном восприятии это означает, что люди типа Пичугина до сих пор сидят в любой из контор, сложившихся в 1990-е годы. Для них естественна практика решения вопросов путем заказных убийств. Меня поразила история про пойманного киллера, который убил Квантришвили. Ему в конторе, где он работал, платили зарплату 5 тысяч долларов; он получал деньги не за заказ, а в качестве зарплаты, сидя на окладе. Должность такая, только что в трудовую книжку не записанная. Эта сформировавшаяся среда криминального бизнеса сегодня чувствует себя не у дел, не понимает, что ей делать в новых условиях. В принципе она может сорганизоваться и дать нам бой. В этом смысле в повестке выборов 2007/2008 гг. будет не столкновение настоящего с будущим, 2000-х с 2010-ми гг., а столкновение настоящего с прошлым, 2000-х гг. с 1990-ми гг. И будущее может появиться только в результате этого столкновения.

Как нам обустроить институт оппозиции

Я очень люблю следить за послереволюционной Украиной. Это, как сейчас любят говорить, развернутый в реальном времени учебник по политическому или конституционному строительству. Там в какой-то момент была очень интересная дискуссия о политических гарантиях оппозиции. Темой или предметом разговора являлось состояние оппозиции как института. Можно считать оппозицией людей, в данный момент не согласных с политическим курсом власти и ему оппонирующих, но есть представление об оппозиции как об институте, и в этом случае на месте нынешних оппозиционеров может оказаться каждый - при соответствующем результате очередных выборов.

Стало быть, правящая партия должна заранее обустраивать институт оппозиции (ровно в той же мере, что и оппозиционная), поскольку должна понимать, что в перспективе обустраивает его для себя. Для описания того места, которое занимает оппозиция в российской политике, больше подходит слово "хулилище": грубо говоря, есть те, кто принимает участие в политике, а есть другие - некая толпа юродивых на паперти, которая бряцает цепями и говорит, что нельзя молиться за царя Ирода, - то самое "хулилище". Это - люди, при одном взгляде на которых становится ясно, что передавать им власть - настолько страшно и безрассудно, что лучше уж ничего не менять. И уже не важно, как ты относишься к действующей власти. Потому что как бы ты к ней не относился, она-то уж наверное лучше, чем эти.

Но с другой стороны, когда мы обвиняем оппозицию в неконструктивности, мы упускаем из виду то, что люди, которые в прошлом принимали участие во власти, оказавшись в оппозиции, через какое-то время становятся абсолютно органичными персонажами этой паперти, этого "хулилища". То есть они ведут себя там не как адекватные государственные управленцы, а как шуты и юродивые. Некоторые из них долго сопротивляются этому процессу. Я, например, видел человеческую трагедию такого сопротивления в лице Георгия Сатарова, умного и принципиального политика. Но когда в каком-то из последних индемовских бюллетеней о коррупции обнаружилось, что, по данным Сатарова, наши бизнесмены дают взяток в три раза больше, чем зарабатывают, я понял, что он окончательно превратился в пропагандиста-сказочника. Порог перейдён.

На самом деле пребывание в реальной оппозиции дает определенные преимущества. Пока правящая партия осуществляет текущее управление страной и реализацию своих программ, оппозиционер имеет время построить для себя программу на будущее. То есть сформировать политическую стратегию лет на 15-20 вперед, которую можно будет пытаться осуществлять последовательно, сосредотачивая для этого время, возможности, ресурсы. В результате формируется своего рода маятник: когда одни управляют, другие строят перспективные программы, потом первые, порулив, уходят строить свою перспективную программу, а вторые, напротив, приходят во власть и начинают реализовывать свои замыслы. При этом все являются частью единой системы, поскольку в чем-то самом главном и неизменном согласны между собой. Например, если в политической системе есть те, кто именует себя демократами (в нашем, российском, а не американском смысле), то, получается, что в системе проблемы с демократией. Потому что если таких проблем нет, то демократами должны признавать себя - по умолчанию - все без исключения участники политического процесса. А когда есть демократы и недемократы, когда победа одних - это хорошо, а победа других - плохо, то, значит, никакой демократии нет. Это, мне кажется, понятно.

Но на практике мы имеем дело с систематической проблемой русской политической управленческой культуры. Как в анекдоте про психов: что сначала - плавать учиться или воду наливать? Вот создали местное самоуправление, но полномочий ему не дали, во-первых, потому, что управлять не умеют, а во-вторых - дашь, так всё разворуют. А как мы научимся управлять, если нам не дали то, чем управлять: вы-де сначала научитесь, а мы вам потом дадим порулить? Понятно, что еще немного, и эти самые оставшиеся еще энтузиасты местного самоуправления по стране разбегутся, и придется на их место назначать уполномоченных из района или из области, а значит, реформа будет окончательно похоронена, а идея скомпрометирована.

А все потому, что испугались налить в бассейн воды, чтобы люди попробовали плавать самостоятельно. Очевидное узкое место здесь - дефицит пространства экспертизы. Причем, не столько дефицит на уровне систем, сколько на уровне компетенции. Никто не мешает, коль скоро вышел, например, закон или объявлена политика тех же нацпроектов, развернуть по поводу них политическую дискуссию, но оппозиция не спешит такую дискуссию разворачивать. То, что делает власть, оппозицией всегда игнорируется. Никто не претендует на позиции губернаторов и мэров, все претендуют исключительно на управление страной в целом, требуя "весь капитал сразу", поскольку-де всё в целом неправильно, так что незачем подправлять что-то по частностям. Оппозиция живет сегодня по своей повестке дня, власть - по своей. Власть решает какие-то повседневные проблемы: трубы текут, их надо чинить, а т.к. чинить некому, нужно произвести реформу коммунальной сферы и т.д. А оппозиция живет вне этого пространства. Ей это неинтересно: трубы, колодцы - о чем все это? Она занимается другими вещами - борьбой за права человека, внешней политикой и пр. Такая позиция оппозиционеров возмутительна.

Единственный способ создать в России оппозицию
- учредить её указом президента

Чего еще не достает нынешним оппозиционерам? Практика показывает, что если появляется вменяемая экспертиза, она принимается. Любой отклик на конкретные действия и шаги власти, принимается и рассматривается. Не принимаются разговоры типа "у вас всё неправильно, дайте мне порулить". А тезисы типа "если уж решать этот вопрос, это надо было сделать так-то и так-то, а не так-то и так-то" - они принимаются. Проблема в том, что в самой власти всегда имеется острый дефицит кадров, и как только в рядах оппозиции появляется некто хоть сколько-нибудь способный говорить на языке и в модусе решения практических задач, его немедленно рекрутируют, закрывая глаза на его отношение к президенту, демократии, парламенту и т.д. Даже абсолютно невменяемых, но профессиональных экспертов типа Илларионова, и тех рекрутируют во власть, рискуя получить потом кучу проблем.

И это тоже - к проблеме политического образования и политической культуры. Дело не только в том, как бороться за власть, но и в том, что делать, когда находишься в оппозиции.

Я не вижу оппозиционных политиков на общественных советах при министерствах, куда сейчас чуть ли ни силком зазывают экспертов. Я не вижу организуемых оппозицией круглых столов по вопросам образования, здравоохранения, культуры, экономического развития. Я вообще не вижу никакой повестки дня кроме абсолютно набившего оскомину обсуждения одних и тех же тем с 2001 года: об авторитаризме, нарушениях прав человека, войне в Чечне и черт его знает еще чего. Поэтому становится понятно, что даже если вдруг случится Апокалипсис, и эти люди придут во власть, то реальный аппарат управления, реальная повестка и реальный стиль управления останется тот же самый, что и сейчас. Аппарат, конечно окажется слегка потрепан, кто-то сворует и сбежит, кто-то просто сбежит, кто-то обнищает, кто-то пересидит и затаит злобу, но случится примерно то же, что случилось в конце 1980-х - начале 1990-х гг., когда политическое руководство сменилось достаточно существенно, а государственный аппарат управления остался прежним, управленческая культура деградировала, перестав соответствовать той политике, которая проводилась с помощью этого аппарата. Но, в конечном счете, аппарат стал сам диктовать методологию политических решений новой власти. Стало быть, для того, чтобы что-то изменить, оппозиция должна быть готова взять рычаги власти на уровне этих самых конкретных сред и контролируемых ими практик, должна обладать своим пулом экспертов в самых различных узких областях.

По сути дела власть должна поставить перед собой задачу формирования нормальной, с точки зрения ее, власти, оппозиции, которая могла бы конструктивно и эффективно работать по развитию политической системы России. И здесь, в этой точке, мы натыкаемся все-таки на так называемую "проблему России", на те клятые и ненавидимые мною "российские особенности". В других странах власть, грубо говоря, занимается задачами поддержания status quo, а лучшие силы общества - задачами развития. У нас ситуация - чуть ли не прямо противоположная: лучшие силы общества занимают консервативную позицию, хранят традиции, а власть вынуждена заниматься развитием общества. В силу этого все без исключения нововведения, новые институции, новые значимые изменения в укладе, в культуре, в социальной структуре могут состояться и реализоваться только через власть.

И если попытаться создать нормальный институт оппозиции в России, то, боюсь, в результате разных экспериментов мы придем к неизбежному результату. Единственный способ создать оппозицию - учредить её указом президента и назначить ответственным за это, т.е. главным оппозиционером "по должности", условно, Сидорова П.П. Учредить с этой целью министерство оппозиции, а он станет соответствующим министром. И тогда оппозиция действительно состоится как институт, и будет честно работать в этом своем качестве. Это, кстати, показали недавние события с "Партией Жизни", которая смогла организовать фронду "Единой России", перепугав региональных начальников куда сильнее, чем прочие.

Проблема в том, что в России власть - видимо, на уровне культуры и ее норм - обладает неким мистическим правом монополии на производство новых социально-политических институтов. Институты, создаваемые ею, признаются обществом. Поэтому, если ты хочешь создать новый институт, то единственный способ это сделать - оформить его создание через решение власти. Единственный способ создать новый рынок - это стать по данной категории товаров поставщиком двора его императорского величества. Так, например, никто не признавал социологию массовых опросов как полноценный институт до тех пор, пока не состоялась устойчивая смычка кремлевской власти с ФОМ, после чего возник новый рынок. Причем, не только открытый для власти, но и для всех остальных, а там подтянулся бизнес, началась коммерческая социология.

Единственный способ улучшить действующие законы - это соблюдать их

Я закончу тем, с чего начал, а именно - вновь обращусь к тексту Краснова. Чем мне так понравился пафос его текста? Тем, что этот текст подводит вдумчивого читателя к неопровержимому выводу о том, что единственный способ изменить и улучшить существующие законы и обычаи - это соблюдать их, и даже изменяя их, неукоснительно следовать тем процедурам, которые они предписывают. Напротив, путь к улучшению законов и обычаев через их насильственный слом ведет лишь к их ухудшению. Это - та самая дорога в ад, широкая и просторная, на которую очень просто вступить, но потом очень трудно с нее свернуть. Поэтому единственный способ изменить, например, Конституцию (если мы, положим, хотим ее изменить) - это соблюдать действующую Конституцию и организовать процесс конституционной реформы строго в рамках действующей Конституции.

И выходя за пределы правовой сферы на более обобщающий уровень, отмечу, что самое уязвимое наше место - слабость действующих институтов и норм. Тех, в соответствии с которыми мы сегодня занимаемся политикой. Поэтому самой главной задачей для меня является не победа, условно говоря, "наших" над "не нашими" или "хороших" над "плохими". Главное - увеличить принципиальную базовую устойчивость тех норм и правил, которые только и создают возможность функционирования демократии, т.е. участия большого количества субъектов в принятии политических решений.

Собственно, проблема персонализма и связана с необходимостью ограничивать круг субъектов, участвующих в принятии решений, в силу невозможности организовать между ними эффективное взаимодействие и обеспечить в таком деперсонализированном формате выработку согласованного решения. Соответственно, как только власть начинает расширять круг субъектов, допущенных к принятию решений, всё вдруг начинает болтаться и сыпаться. Вот почему расширение демократии, то есть расширение круга лиц, групп, сил, участвующих в принятии политических решений, возможно только на основе укрепления норм и институтов. Если удастся закрепить и удержать нормы, значит мы будем защищены от сползания в авторитаризм, в персонализм и т.д. Если не удастся, значит, даже если придет самый главный демократ всех времен и народов, мы обречены на существование в рамках авторитарной модели, поскольку альтернативой этому будет только тотальный коллапс всей политической и социальной системы.

__________________________________________________

Игорь КЛЯМКИН задает ВОПРОСЫ АЛЕКСЕЮ ЧАДАЕВУ (см. текст А.ЧАДАЕВА)

1. Ваша позиция радикально отличается от позиции Вашего коллеги по Общественной палате Сергея Маркова. Он, напомню, считает, что "личность Владимира Путина важнее для общества, чем институты государства", и что в условиях современной России это нормально и правильно. Вы же такой персоналистский подход оцениваете однозначно негативно и призываете к "переходу от персоналий к институтам".

Это - Ваша главная мысль. Но она, мне кажется, нуждается в конкретизации.

Михаил Краснов попытался доказать, что российский политический персонализм предопределен действующей Конституцией, т.е. теми властными полномочиями, которыми она наделяет главу государства. Вы с этим согласны? Если нет, то почему? А если да, то придется солидаризироваться с Красновым и некоторыми другими участниками дискуссии насчет необходимости изменения Основного Закона.

Вы настойчиво предупреждаете: коли уж менять, то в соответствии с юридической процедурой, предусмотренной самой Конституцией. Иначе непременно появится очередной матрос Железняк, исполняющий волю очередного претендента на роль политического моносубъекта.

Это - понятно. Вопрос в другом: надо ли ее вообще менять, чтобы, как Вы пишете, "преемником Путина стал институт", т.е. "не Сидоров и не Петров, а определенная устойчивая институциональная система"?

Ответа я у Вас не нашел. Вместо него Вы ссылаетесь на ситуацию 1720 годов, сложившуюся в стране после смерти Петра 1. Мол, преемниками преобразователя были не конкретные царствующие особы, преемником был оставленный Петром "его Город", который и диктовал власти и элите определенные правила игры. Но что это значит применительно к нашим сегодняшним обстоятельствам? И какой такой Город предстоит оставить после себя президенту Путину? Или, может быть, этот Город им уже выстроен?

Исторические аналогии хороши тем, что позволяют уходить от сути современных проблем в их конкретности и своеобразии. Но в этом же, наверное, и их недостаток?

2. Вы считаете "абсолютно деструктивной навязываемую обществу тему преемника". Более того, видите в ней "нечто подлое: кого-де назначу, того и выберете". И с точки зрения "перехода от персоналий к институтам" этот Ваш пафос понятен. Однако…

Однако как совместить его с другим Вашим утверждением, согласно которому президент "в нашей конструкции" выступает во время выборов своего рода "агентом, репрезентирующим социум, который иначе не может политически выразить собственную волю", как "некая подпорка для не вполне дееспособного социума"?

Если социум недееспособен и собственную волю без помощи президента определить и выразить не в состоянии, то "тема преемника" выглядит не деструктивной, а конструктивной. Разве нет? Президент, указывая на преемника, как бы говорит всем нам: вы сами свой выбор сделать не можете, поэтому я вам подскажу, кого нужно выбрать в соответствии с Вашей же "собственной волей". Чего тут сердиться, чем возмущаться?

Или социум у нас уже превратился из "не вполне дееспособного" в дееспособный вполне? Но тогда, может быть, не только на президентских, но и на парламентских выборах не стоит его больше "репрезентировать", выражая его "собственную волю" посредством объявления президентом наиболее предпочитаемой им, президентом, партии?

3. "Переход от персоналий к институтам" для Вас, насколько я понял, означает прежде всего утверждение законности. Первоочередной и главной задачей в данном отношении Вы провозглашаете разделение законодательной и исполнительной властей. "Одни должны писать законы, а другие - в соответствии с ними - управлять государством. При этом первые не участвуют в управлении, а вторые не пытаются изменять законы".

В принципе все ясно и недвусмысленно. Но дьявол, как и всегда, в деталях.

Согласно Вашей же констатации, "сегодня законы реально пишутся в Администрации президента". Вы видите свою миссию в том, чтобы эту практику "поломать". Как? Пересадив людей, которые сочиняют законы в АП, в думские кресла, для чего рекомендуете предварительно включить их фамилии в избирательные списки партии власти. И Вы действительно думаете, что тем самым будут обеспечены разделение властей и их самостоятельность?

Ведь Вы же сами выразительно изобразили ту роль, которую играет в нашей политической системе АП, контролирующая все и вся. И пока ее деятельность юридически не регулируется, я не могу себе представить, что она позволит своим бывшим сотрудникам, ставшим благодаря ей парламентариями, сочинять законы по своему усмотрению.

Может быть, Ваш замысел включает в себя и законодательное ограничение полномочий АП? Но тогда почему об этом умалчивается?

4. Не могу уразуметь, как у Вас вообще сочетаются здравицы в адрес президентской Администрации с апологией законности. Вы даже готовы предположить, что АП - это и есть "наш будущий главный институт". Но в таком случае без изменения Конституции уж точно не обойтись. Потому что Ваш основной кандидат на роль "главного института" выполняет сегодня функции, которые Конституцией предписаны другой структуре, что, отдаю должное, Вы тоже не считаете нужным утаивать.

Нет у нас и таких законов, которые позволяли бы АП, цитирую Вас, быть "реальным правительством России", превращая "то, что именуется у нас правительством" в одно из подразделений президентской Администрации. Что же это за институциональная система такая?

Я бы Вас еще понял, если бы Вы предложили реальное правительство в лице АП узаконить, т.е. превратить в номинальное. В таком случае российская форма государства стала бы напоминать американскую. О том, насколько это уместно, можно спорить. Но Вы, похоже, не усматриваете в узурпации одним властным институтом полномочий другого, Вами же зафиксированной, никакой проблемы.

Не смущает Вас и то, что номинальное правительство отвечает за все, что происходит в стране, и подвергается постоянной критике, а правительство реальное остается вне зоны политической ответственности. И это называется институционализацией политики? Что Вы все-таки под такой институционализацией подразумеваете?

5. Помимо призыва превратить сотрудников АП в думских законодателей, я обнаружил в Вашем тексте лишь один конкретный ответ на этот вопрос. Имею в виду Ваше предложение насчет института оппозиции, его учреждения указом президента в форме особого министерства с назначенным министром. "И тогда оппозиция действительно состоится как институт и будет честно работать в этом своем качестве".

Интересная идея. Остается лишь прояснить, по отношению к кому оппозиция Его Президентского Величества будет оппозиционной.

К самому главе государства? Не уверен: он ведь как назначил главного оппозиционера, так и уволить может.

К реальному правительству, т.е. к президентской Администрации? Тоже сомнительно, потому что кандидатуры на должности министров подбираются не без ее участия.

К правительству номинальному? Но оно же проводит курс того, которое реальное, и оппонировать ему как главному ответчику за принимаемые решения и их жизневоплощения - значит превращать политику в технологию освобождения реальной власти от ответственности посредством перенесения этой ответственности на технических исполнителей властной воли. То же самое можно сказать об оппонировании "Единой России" и любой аналогичной ей партии.

Насколько понимаю, политическая оппозиция - это все-таки оппозиция власти, а не ее приводным ремням. Вы думаете иначе?

6. Помню, помню: у Вас есть и пассаж про "хулилище" - сборище оппозиционных крикунов, способных лишь хулить власть и чурающихся какой-либо конструктивной деятельности. Вот, мол, что такое у нас оппозиция. И именно поэтому - "назначить президентским указом"! Крик души, можно сказать.

Но у меня вопрос: может ли оппозиция быть другой, если она административными и прочими способами лишается возможности претендовать на власть? Может ли она быть другой в условиях, когда сама власть устроена так, как она сегодня устроена?

Вы же сами поведали нам о том, как обеспечиваются "решающие проценты голосов" за "Единую Россию": людям платят по две тысячи рублей по их официальному месту работы, которая самой работы не предполагает, а заключается лишь в том, чтобы время от времени ставить галочки в избирательных бюллетенях. И это Вы, подобно представителям "хулилища", возмущаетесь: как же, мол, так - создали местное самоуправление, а полномочий ему не дали?!

Поэтому я и спрашиваю: может ли оппозиция при таких обстоятельствах (а Вы упомянули не о всех) не хулить персоналистскую систему властной "вертикали", которую даже Сергей Марков не стесняется называть "мародерской"? Систему, в которой ей, как оппозиции, правомочной претендовать на власть, к тому же вообще не предусмотрено места?

Вы объясняете существование такой "вертикали" и ограничение круга субъектов, допускаемых к принятию политических решений, тем, что при расширении этого круга "все начинает болтаться и сыпаться". Что, в сою очередь, происходит потому, что при большем количестве таких субъектов "невозможно организовать между ними эффективное взаимодействие и обеспечить выработку согласованных решений в деперсонализированном формате". А чтобы невозможное сегодня стало возможным завтра, предлагается опять-таки "укрепление норм и институтов".

Но - еще и еще раз: станут ли они крепче после того, как несколько человек переберется из Кремля и со Старой площади на Охотный ряд, а президент назначит министра оппозиции?

Безответственные политические субъекты, как давно написано о том понимающими людьми (например, Максом Вебером), превращаются в ответственных лишь тогда, когда "нормы и институты" ставят их в ответственное положение. Поэтому, например, в 1998 году оппозиционная Кремлю коммунистическая Дума, она же "хулилище", поддерживавшая правительство Примакова и получившая возможность делегировать в это правительство своих представителей, голосовала за законы, которые в другой ситуации отвергла бы как "антинародные".

Так, может быть, к Михаилу Краснову все же есть смысл прислушаться? Может быть, без права парламента формировать и контролировать исполнительную власть никакого расширения круга ответственных политических субъектов у нас не получится?

Что же касается оппозиции, то станет ли она полноценным цивилизованным институтом при отсутствии свободной политической конкуренции? Или, говоря иначе, станет ли она таковым при наличии у партии власти административной, финансовой и информационной монополии, позволяющей ей оплачивать значительную часть своего электората и принимать законы (это тоже к вопросу о роли "норм и институтов"), запрещающие в ее адрес публичную критику?

7. И последняя группа вопросов. Они касаются отстаиваемой Вами концепции "суверенной демократии".

Оригинальность Вашей ее интерпретации видится мне в том, что концепция эта выдвигается не как локальная ("демократия с российской спецификой"), а как универсальная: "Мы обречены строить модель, имеющую глобальное значение, которой может воспользоваться любой, кто угодно". Надо ли Вас понимать так, что "суверенную демократию" еще только предстоит построить, что в реальности она пока не совсем суверенная или не совсем демократия?

Похоже, Вы имеете все-таки в виду некий идеал, а не нашу нынешнюю политическую действительность. Но каков тогда сам идеал, претендующий на "глобальное значение"?

Ваш ответ: "Мы ясно заявляем о том, что разделяем ценности демократии, включающие определенный набор заповедей и, в частности, приоритет интересов личности над интересами государства и любого иного коллективного субъекта, что является в демократии более важным и правильным, чем принципы ее политической организации". Из этого следует, что универсальные демократические ценности "мы" заново не изобретаем, заимствуя их в готовом виде, а принципы демократической "политической организации" - тоже претендующие на универсальность - предлагаем свои, "наши". Я правильно понял?

Если нет, то поправьте. А если да, то поясните, пожалуйста, какое "глобальное значение" может иметь "политическая организация", в которой существуют два правительства, причем одно из них, реальной власти не имеющее и выступающее лишь подсистемой другого, несет всю полноту политической ответственности, а это другое, будучи всевластным, не отвечает ни за что?

Или, скажем, насколько может быть "образцом для всех", как говорили когда-то большевики о советской форме правления, идея, согласно которой президент уполномочивается назначать министра оппозиции?

Вы ведь и сами, вопреки своему неприятию "демократии с российской спецификой", в данном случае именно к этой специфике и апеллируете. Заключается же она, по Вашему мнению, в том, что власть в России первична, а все остальное, в том числе и оппозиция, может быть лишь вторичным и производным. Или, что то же самое, быть оппозицией при власти, а не оппозицией власти. И я, повторяю, хочу понять: как все это соотносится с претензией "суверенной демократии" на "глобальное значение"?

А главное - как и благодаря чему демократия с подобной "политической организацией" сможет не только декларировать, но и защищать такую ценность, как "приоритет интересов личности над интересами государства"?

Надеюсь, что на этот и другие вопросы у Вас есть продуманные ответы. И что Вы сочтете для себя возможным и полезным их обнародовать.

PS. Для справки: в 1993 году рейтинг Ельцина был не 3%, как Вы утверждаете. Вспомните хотя бы результаты референдума, который состоялся в апреле того года и на котором большинство поддержало не только Ельцина, но и проводившийся им социально-экономический курс.

И Конституция утверждалась не президентским указом и не в те дни, когда Вы и Ваши единомышленники защищали Верховный Совет.